26
Я буду не совсем одинок. Нас двое, чтобы выдержать одиночество.
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
В четыре часа утра – безнадежной порой, когда трясущиеся жертвы бессонницы населяют мир пустых теней и само бытие кажется зыбким и неясным, – Страйк проснулся в больничном кресле. Пару мгновений он ощущал только ломоту во всем теле и еще голод, от которого подводило живот. Потом он увидел совсем рядом, на больничной койке, своего одиннадцатилетнего племянника Джека, неподвижно лежащего с гелевыми подушечками на глазах и какой-то трубкой, вставленной в горло; от запястий и шеи тянулись провода. С края койки свисал мочеприемник; три капельницы отдавали свое содержимое подростковому телу, ставшему вдруг совсем маленьким и беззащитным среди жужжащей аппаратуры в глухой, как пещера, палате интенсивной терапии.
Где-то за шторкой, отгораживающей кровать Джека, послышались мягкие сестринские шаги. Поначалу Страйку не разрешили остаться на ночь в кресле, но он уперся, да к тому же сыграла свою роль его известность, хотя и скромная, вкупе с инвалидностью. В стороне, прислоненные к стене у тумбочки, стояли его костыли. Здесь было душно, как в любой больничной палате. После того как Страйку оторвало ногу, он провел много недель на железных больничных койках. Этот характерный запах вернул его к тем временам, когда в жизни оставались только боль и жестокая перенастройка, когда он вынужденно подгонял всю свою повседневность под бесконечные помехи, унижения и мерзости.
Шторка зашуршала, и в отсек вошла медсестра в комбинезоне, деловитая и невозмутимая. Увидев, что Страйк проснулся, она адресовала ему краткую профессиональную улыбку, а потом сняла с изножья койки папку с зажимом и начала вносить в нее показания приборов, фиксирующих кровяное давление и уровни кислорода. Закончив, медсестра шепотом спросила:
– Чая хотите?
– Как идут дела? – Страйк даже не пытался скрыть мольбу в голосе. – Какие прогнозы?
– Состояние стабильное. Не волнуйтесь. На данном этапе так и бывает. Чая?
– Да, с удовольствием. Большое вам спасибо.
Как только шторка задернулась, он понял, что сейчас у него лопнет мочевой пузырь. До костылей было не дотянуться – зря не попросил медсестру их подать. Опираясь на подлокотник, Страйк тяжело поднялся, запрыгал к стене, схватил костыли, отдернул шторку и направился в дальний конец коридора, к ярко освещенному прямоугольнику. Облегчившись под синеватым светом, рассчитанным на то, чтобы наркоманы не нашли под ним вену, он пошел в комнату для посетителей, рядом с палатой интенсивной терапии, где сидел вчера вечером, ожидая, когда из операционной привезут Джека. С ним рядом находился отец одноклассника, у которого гостил племянник, когда у него случился разрыв аппендикса. Мужчина отказывался уезжать, «пока парнишка не оклемается», и на протяжении всей операции сыпал фразами вроде «в таком возрасте все они живучие», «крепкий чертенок», «хорошо еще, что мы живем в пяти минутах от школы» – и раз за разом: «Грег и Люси с ума сойдут». Страйк слушал молча, готовясь к худшему, и каждые полчаса отправлял сообщение Люси:
Еще идет операция.
Пока ничего нового.
В конце концов к ним вышел хирург и сообщил, что Джек поступил в больницу в состоянии клинической смерти, выдержал реанимационные мероприятия, операцию перенес удовлетворительно; что у мальчика «тяжелая форма сепсиса» и вскоре его поместят в отделение интенсивной терапии.
– Привезу к нему ребят, – возбужденно зачастил знакомец Грега и Люси. – Пусть его развеселят… в покемона поиграют…
– Сейчас не время, – жестко прервал его хирург. – Ребенок находится под действием тяжелых седативных препаратов. Еще по крайней мере сутки он будет подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Вы – его близкие родственники?
– Только я, – впервые за все время заговорил Страйк, еле ворочая пересохшим языком. – Я прихожусь ему дядей. Родители его сейчас в Риме по случаю годовщины свадьбы. В данный момент пытаются вылететь домой.
– Понятно. Что ж, он пока под наркозом, но операция прошла успешно. Мы вычистили брюшину и поставили катетер. Скоро его увезут из операционной.
– Ну что я говорил?! – со слезами на глазах возликовал знакомец Грега и Люси. – Они живучие!
– Ага, – сказал Страйк. – Надо Люси сообщить.
Но в спешке, в результате цепи оплошностей, охваченные паникой родители Джека, примчавшись в аэропорт, обнаружили, что между гостиничным номером и выходом на посадку Люси потеряла паспорт. В бесплодном отчаянии супруги вернулись в город, чтобы объяснить свое положение персоналу отеля, полицейским, сотрудникам британского посольства – и в итоге пропустили последний рейс.
В десять минут пятого утра комната для посетителей, к счастью, оказалась пуста. Страйк включил мобильный, который в палате был отключен, и увидел с десяток пропущенных звонков от Робин и один – от Лорелеи. Проигнорировав их все, он отправил сообщение Люси, которая, как он понимал, сидела без сна в римской гостинице, куда вскоре после полуночи таксист привез найденный паспорт. Люси умоляла брата сфотографировать Джека, когда его привезут из операционной, и прислать ей снимок. Страйк написал, что фото не загружается. После всех потрясений его сестре совсем не обязательно было видеть, что сын подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, глаза его прикрыты гелевыми подушечками, а тело утопает в мешковатой больничной рубахе.
Вроде все неплохо. Сейчас под наркозом, но деж. медсестра не сомневается.
Он отправил сообщение и повременил. Как и следовало ожидать, Люси ответила минуты через полторы-две:
Ты, наверно, без сил. Тебе там дали койку?
Нет, сижу рядом с ним. Дождусь вас. Постарайся немного поспать и не переживай. ХХХ.
Страйк отключил телефон и, поудобнее перехватив костыли, вернулся в палату.
Там его ждал чай с молоком, причем такой жидкий, какого не подавала ему даже Дениза, но два пакетика сахара позволили все же выпить эту бурду в два присеста, пока взгляд скользил от Джека к медицинским аппаратам, которые поддерживали в нем жизнь и одновременно контролировали состояние. Никогда еще Страйк не рассматривал племянника столь внимательно. И никогда тесно с ним не общался, хотя Джек постоянно рисовал для него картинки, неукоснительно пересылаемые Страйку сестрой.
– Он тебя боготворит, – неоднократно повторяла Люси брату. – Когда вырастет, хочет стать военным.
Но Страйк избегал семейных сборищ – во-первых, он не переваривал своего зятя, Грега, а во-вторых, Люси все время исподволь пыталась навязать брату обывательский уклад жизни; раздражали его и дети, особенно старший – копия отца. У Страйка не было ни малейшего желания заводить собственных отпрысков; вообще-то, он признавал, что среди детей попадаются довольно славные (и даже относился с неким подобием теплоты к Джеку – видимо, под влиянием рассказов его матери о том, как ребенок мечтает о военной службе), но и это не могло заставить его посещать дни рождения и встречи Нового года, теоретически способные укрепить родственные отношения. Однако сейчас, когда сквозь тонкую шторку, отделявшую кровать Джека от остальной палаты, сочился рассвет, ему впервые открылось, как похож этот мальчуган на свою бабушку Леду – мать Страйка и Люси. Те же черные волосы, бледная кожа, красиво очерченные губы. Такому следовало бы родиться девочкой, но сын Леды знал, что сделает переходный возраст с подбородком и шеей мальчика… если тот выживет.
Черт побери, естественно, он выживет. Медсестра не зря сказала…
Но пока что он в реанимации. Уж наверное, не просто так.
Он крепкий. Хочет пойти в армию. Все у него будет путем.
Дай-то Бог. Я ведь ни разу не сподобился хотя бы эсэмэс ему отправить – поблагодарить за рисунки.
У него не сразу вышло погрузиться в сон, хотя бы в тревожный.
Проснулся он ранним утром: в глаза бил солнечный свет. Щурясь от ярких лучей, он услышал слабый скрип половиц. Затем кто-то резко отдернул шторку, открыв взгляду множество других неподвижных тел. Заступившая на смену медсестра, молоденькая, с длинным темным конским хвостом, восторженно глазела на Страйка.
– Здрасте! – весело сказала она, взяв папку-планшет. – Нечасто нас посещают такие знаменитости! Я вас знаю – читала все газеты, где описывалось, как вы поймали серийного…
– Это мой племянник, Джек, – холодно прервал ее Страйк.
Сейчас одно лишь упоминание Шеклуэллского Потрошителя было ему омерзительно. Девичья улыбка померкла.
– Подождите, пожалуйста, в коридоре. Нам нужно взять кровь, поставить другие капельницы и сменить катетер.
Страйк встал на костыли и вновь послушно вышел из палаты, стараясь не смотреть на другие тела, подсоединенные к жужжащей аппаратуре.
Когда он добрался до столовой, половина мест уже была занята. Небритый, с набухшими веками, он двигал свой поднос по направлению к кассе и, только расплатившись, сообразил, что не сможет управляться одновременно и с подносом, и с костылями. На помощь ему поспешила совсем юная девушка, протиравшая столы.
– Спасибо, – буркнул Страйк, когда она опустила поднос на столик у окна.
– Не за что, – ответила девушка. – Посуду оставьте, я сама уберу.
От этой небольшой любезности Страйк неуместно расчувствовался. Забыв о взятой на завтрак поджарке, он достал телефон и вновь написал Люси:
Все хорошо, сейчас меняют капельницу, скоро к нему вернусь. ХХХ
Как он и предполагал, телефон зазвонил в тот миг, когда нож коснулся яичницы.
– Билеты у нас на руках, – без предисловий начала Люси, – но рейс только в одиннадцать.
– Нет проблем, – ответил он. – Я никуда не спешу.
– Он проснулся?
– Нет, ему дали снотворное.
– Он будет в восторге, когда тебя увидит, если проснется до того, как… если проснется…
Люси разрыдалась. Страйк с трудом разбирал слова:
– …скорее бы домой… его увидеть…
Впервые в жизни Страйк обрадовался, услышав Грега, который отнял у жены трубку:
– Не передать, как мы тебе благодарны, Корм. Впервые за пять лет уехали на выходные вдвоем, и что из этого вышло?
– Все по закону подлости.
– Да уж. Он жаловался, что живот болит, а я подумал – симулирует, просто не хочет, чтоб мы уезжали. А теперь кляну себя: вот урод.
– Не волнуйся, – в который раз произнес Страйк и добавил: – Я никуда не спешу.
После короткого обмена репликами и слезливого прощания Люси отсоединилась, и Страйк остался наедине со своим «полным английским». Под лязг приборов и звон посуды ел он методично и без аппетита, среди других несчастных, растревоженных людей, ковыряющих жирные, переслащенные блюда.
Разделавшись с беконом, он получил сообщение от Робин:
Пыталась дозвониться с новостями по Уинну. Дай знать, когда будет удобно переговорить.
Сейчас дело Чизуэлла казалось чем-то далеким, но, прочтя этот текст, Страйк испытал сразу два непреодолимых желания: закурить и услышать голос Робин. Оставив на столе поднос, как предложила ему милая девушка, он снова встал на костыли.
У входа в больницу дымила горстка курильщиков, которые, сутулясь на утренней прохладе, смахивали на гиен. Страйк зажег сигарету, глубоко затянулся и перезвонил Робин.
– Привет, – сказал он, когда она ответила. – Извини, что не выходил на связь – я в больнице…
– Что случилось? Ты цел?
– Да, со мной все в порядке. Здесь мой племяш, Джек. У него вчера лопнул аппендикс, и он… ему…
К стыду Страйка, у него сорвался голос. Пытаясь взять себя в руки, он невольно задался вопросом: когда ему в последний раз доводилось лить слезы? Наверное, от боли и ярости – в армейском госпитале в Германии, куда его доставили воздушным путем из кровавого котла, где ему оторвало ногу.
– Йоп… – вырвался у него один-единственный слог.
– Корморан, что с ним стряслось?
– Его… он сейчас в послеоперационной палате, – выдавил Страйк, морщась от невозможности говорить ровно. – Его мама… Люси… и Грег застряли в Риме и просили меня…
– С кем ты там? Лорелея с тобой?
– Боже упаси.
Слова Лорелеи «я тебя люблю» остались далеко в прошлом, хотя он услышал их всего две ночи назад.
– Что говорят врачи?
– Говорят, что выкарабкается, но ты же понимаешь, он… он в реанимации. Черт!.. – проскрипел Страйк, вытирая глаза. – Прости. Не выспался.
– Какая больница?
Страйк ответил. Довольно резко попрощавшись, Робин повесила трубку. Страйку осталось только докуривать сигарету и попеременно вытирать рукавом то глаза, то нос.
Бесшумная палата была залита солнцем. Страйк вновь прислонил костыли к стене, сел у койки Джека со вчерашней газетой, удачно прихваченной из комнаты для посетителей, и стал читать статью о том, что «Арсенал», вероятно, вскоре продаст Робина ван Перси в «Манчестер юнайтед».
Через час в палате появились хирург и анестезиолог; остановившись у койки Джека, они приступили к осмотру, и Страйк поневоле стал свидетелем их негромкого профессионального разговора.
– …не удалось опустить уровень кислорода ниже пятидесяти процентов… стойкая пирексия… мочеотделение в последние четыре часа снизилось…
– …повторный снимок грудной клетки… проверить, что там в легких.
Совершенно подавленный, Страйк ждал хоть какой-нибудь внятной информации. В конце концов к нему повернулся хирург:
– В данный момент он у нас находится под действием седативных препаратов. К отключению кислорода пока не готов, а кроме того, необходимо нормализовать водный баланс.
– Как это понимать? Ему стало хуже?
– Нет, случай весьма распространенный. У него серьезная инфекция. Пришлось делать тщательное промывание брюшной полости. Для верности назначил ему рентген грудной клетки – убедиться, что после реанимационных манипуляций у него не повреждены внутренние органы. Я скоро еще зайду на него взглянуть.
Врачи перешли к забинтованному с головы до ног подростку, от которого отходило еще больше проводов и трубочек, чем от Джека. Страйк остался наедине со своими тревогами и волнениями. В ночные часы медицинские аппараты виделись ему дружелюбными живыми существами, помогающими его племяннику выздороветь. Теперь они превратились в неумолимых судей, которые выставляют свои оценки, показывающие, что Джек угасает.
– Зараза, – пробормотал Страйк, придвигаясь в кресле поближе к кровати. – Джек… твои мама с папой… – Он почувствовал предательское пощипывание под веками. Мимо палаты шли две медсестры. – …Йопт…
С огромным усилием взяв себя в руки, он прочистил горло.
– Прости, Джек, мама была бы недовольна, что я при тебе чуть не ругнулся… Кстати, это говорит дядя Корморан, если ты не… короче, мама с папой уже возвращаются, понимаешь? Я побуду с тобой до их при…
Он прервался на полуслове. Через дальнюю дверь отделения он увидел Робин. Она что-то спрашивала у дежурной сестры, а затем направилась к нему, в джинсах и футболке, с серо-голубыми, естественного цвета глазами и распущенными волосами. В руках она держала два стаканчика из полистирола.
Вид растерянного, счастливого и благодарного Страйка с лихвой вознаградил ее за все, чем она заплатила за свое появление: болезненный скандал с Мэтью, две автобусные пересадки и поездку на такси. Потом она разглядела неподвижную хрупкую фигурку на больничной койке.
– Больно смотреть, – тихо проговорила она, останавливаясь в изножье койки.
– Робин, тебе совсем не обязательно…
– Это понятно. – Робин подвинула стул к креслу Страйка. – Но я, например, не хотела бы оказаться в такой ситуации в одиночку. Осторожно, горячо, – добавила она, протягивая ему чай.
Он поставил на прикроватную тумбочку принятый у нее стакан, протянул руку, до боли стиснул ей ладонь. И тут же отпустил – она даже не успела ответить пожатием. Они несколько секунд смотрели на Джека, и Робин, у которой тряслись пальцы, спросила:
– Каковы последние сведения?
– Все еще не может обходиться без аппарата искусственного дыхания и мало писает, – сказал Страйк. – Я не знаю, что это означает. Пусть бы почаще объясняли, как и что, или… в общем, сам не знаю. Да, его направляют на рентген грудной клетки – вдруг этой трубкой ему повредили легкие.
– Когда его прооперировали?
– Вчера во второй половине дня. На уроке физкультуры он бежал кросс и потерял сознание. Знакомый Грега и Люси – он живет недалеко от школы – приехал с ним вместе на «скорой», а я уже встречал их здесь.
Некоторое время оба молчали, глядя на Джека.
Потом Страйк сказал:
– Родственник из меня – хуже не бывает. Ни одного дня рождения не помню. До вчерашнего дня даже возраст племянника точно не мог назвать. Доставивший его сюда папаша одноклассника и то знал больше моего. Джек хочет стать военным, Люс говорит, он все время расспрашивает обо мне, рисует для меня картинки, а я так и не удосужился сказать ему спасибо.
– Зато сейчас ты здесь, рядом с ним, – Робин притворилась, будто не видит, как Страйк по-мужицки утирает глаза рукавом, – ты ему нужен, и у тебя будет предостаточно времени, чтобы загладить свою вину.
– Ну да. – Страйк часто поморгал. – Знаешь, что я сделаю, если он?.. Съезжу с ним в Военный музей Британской империи.
– Отличная мысль, – по доброте душевной сказала Робин.
– Бывала там?
– Нет, – ответила Робин.
– Стоит посетить.
Теперь к ним подошли два медработника, молодой человек и девушка, которую недавно осадил Страйк.
– Нам нужно сделать ему рентген. – Медсестра почему-то обращалась не к Страйку, а к Робин. – Выйдите, пожалуйста, из палаты.
– Надолго? – спросил Страйк.
– Минут на тридцать – сорок.
Робин подала ему костыли, и они пошли в столовую.
– Здорово, что ты приехала, Робин, – сказал Страйк за чашкой жидкого чая с подобием имбирного печенья, – но у тебя дел по горло…
– Я останусь до приезда Грега и Люси, – перебила его Робин. – Представляю, каково им сейчас быть вдали от сына. Мэтту двадцать семь лет, так его отец чуть с ума не сошел, когда Мэтт слег на Мальдивах.
– Такое было?
– Да, понимаешь, когда он… я тебе не рассказывала?
– Не рассказывала о чем?
– Во время нашего свадебного путешествия он подхватил какую-то инфекцию. Поцарапавшись о коралл. Его уже собирались отправлять на вертолете в больницу, но как-то обошлось. Оказалось, все не так страшно, как выглядело поначалу.
С этими словами она вспомнила, как распахнула нагретую солнцем деревянную дверь их бунгало и с замиранием сердца приготовилась сказать Мэтью, что будет требовать аннулирования их брака, не зная, какое зрелище ждет ее в комнате.
– Дело в том, что у Мэтта недавно умерла мать и Джеффри стал панически бояться за сына… но все обошлось, – повторила Робин, отпив тепловатого чая и глядя, как буфетчица накладывает на тарелку худощавому подростку тушеную фасоль.
Страйк не сводил глаз с Робин. В ее рассказе чувствовались недомолвки. Виновата морская инфекция.
– Струхнули вы, наверно, – сказал он.
– Ну, хорошего было мало, – сказала Робин, поглядев на свои короткие, аккуратные ногти, а потом на часы. – Если хочешь покурить, давай-ка собираться – он скоро придет в себя.
Один из курильщиков, топтавшихся во дворе, был в пижаме. Мало этого, он вышел на воздух с капельницей и, чтобы не шататься, крепко держался за ее стойку, как за пастуший посох. Страйк щелкнул зажигалкой и выпустил дым в направлении ясного синего неба.
– Я не спросил: как у вас прошла первая годовщина?
– Извини, что не смогла выйти на работу, – поспешила ответить Робин. – Все было оплачено заранее и…
– Я не о том.
Она замялась.
– Если честно, не очень.
– Ну понятно. Завышенные ожидания…
– Вот именно, – подтвердила Робин и после очередной короткой паузы спросила: – Лорелея, наверное, сегодня работает?
– Скорее всего, – ответил Страйк. – Какой сегодня день, суббота? Да, вероятно, работает.
Сигарета мало-помалу сгорала; наблюдая за посетителями и подъезжающим санитарным транспортом, они постояли в молчании. Неловкости между ними не чувствовалось, но воздух как будто был заряжен вопросами, оставшимися без ответов. Наконец Страйк загасил сигарету в большой открытой пепельнице, которую большинство курильщиков не видело в упор, и проверил свой мобильный.
– На борт запустили двадцать минут назад, – сообщил он, прочитав SMS от Люси. – Здесь будут около трех.
– Что у тебя с телефоном? – спросила Робин, увидев залепленный скотчем экран.
– Я на него упал, – ответил Страйк. – Как только Чизуэлл с нами рассчитается, куплю новый.
На подходе к палате им навстречу выкатили рентгеновский аппарат.
– Органы грудной клетки без изменений! – объявил рентгенолог.
Еще час они за негромким разговором просидели у койки Джека, потом Робин вышла в вестибюль, где стояли автоматы, взяла шоколадные батончики и чай, после чего переместилась вместе со Страйком в комнату для посетителей и рассказала, что ей удалось узнать о благотворительном фонде Делии Уинн.
– Ты превзошла саму себя, – изрек Страйк, доедая второй батончик «Марс». – Отличный результат, Робин.
– Значит, ты не против, что я выложила это Чизуэллу?
– А как же иначе? У нас цейтнот, Митч Паттерсон наступает на пятки. Эта дамочка, Кертис-Лейси, приняла приглашение на банкет?
– Узнаю в понедельник. А что там Барклай? Нарыл что-нибудь на Джимми Найта?
– Пока ничего полезного, – вздохнул Страйк, проводя рукой по щетине, которая неумолимо превращалась в бороду, – но я не теряю надежды. Барклай – стоящий парень. Он – как ты. Чутье потрясающее.
В комнату для посетителей вошла семья: отец хлюпал носом, мать рыдала. Сынишка лет шести уставился на культю Страйка, будто на очередную жуткую примету того кошмарного мира, куда его внезапно забросила жизнь. Переглянувшись, Страйк и Робин вышли: она несла оба стаканчика с чаем, а Страйк управлялся с костылями.
Устроившись возле койки Джека, Страйк поинтересовался:
– А как Чизуэлл отреагировал на эти сведения?
– Восторженно. Кстати, предложил мне работу.
– Странно, что это не происходит сплошь и рядом, – невозмутимо заметил Страйк.
Тут в ногах у Джека вновь остановились анестезиолог и хирург.
– Здесь положительная динамика налицо, – сказал анестезиолог. – В легких чисто, температура снижается. Для детей это характерно, – добавил он, улыбаясь Робин. – У них перемены, что в одну сторону, что в другую, происходят стремительно. Попробуем немного сократить подачу кислорода, но, кажется мне, ситуация у нас под контролем.
– Ох, слава богу, – выдохнула Робин.
– Он будет жить? – переспросил Страйк.
– Не вижу препятствий, – с налетом высокомерия ответил хирург. – Мы, знаете ли, не зря свой хлеб едим.
– Надо сообщить Люси, – пробормотал Страйк, тщетно пытаясь подняться с кресла: хорошие вести подкосили его сильнее, чем дурные.
Робин подала ему костыли и помогла встать. Проводив глазами его раскачивающуюся фигуру, она опустилась на стул, облегченно выдохнула и на мгновение спрятала лицо в ладони.
– Мамочкам всегда тяжелее всех, – мягко сказал анестезиолог.
Она не стала его поправлять.
Страйк отсутствовал минут двадцать.
Вернувшись, он сообщил:
– Только что приземлились. Я ей рассказал, как он сейчас выглядит, чтобы это не стало потрясением. Примерно через час будут здесь.
– Отлично, – сказала Робин.
– Ты спокойно можешь идти, Робин. Не хочу портить тебе субботний день.
– Да-да. – Как ни странно, из нее будто выпустили воздух. – О’кей.
Она встала, надела висевший на спинке стула жакет и взяла сумку.
– Ты уверен?
– Не сомневайся. Раз ему стало лучше, можно, пожалуй, немного размяться. Пойдем, провожу тебя к выходу.
– Это совсем не…
– Мне самому охота выйти. Заодно и покурю.
Но у выхода Страйк не остановился и пошел с ней дальше, оставляя позади сгрудившихся курильщиков, сантранспорт и нескончаемую парковку, где сквозь пыльную дымку морскими тварями поблескивали крыши автомобилей.
– Как ты сюда добиралась? – спросил Страйк, когда они оказались вдали от скопления людей, у небольшой клумбы, засаженной левкоями, чей аромат смешивался с запахом горячего асфальта.
– Сначала на автобусе, потом такси схватила.
– Давай я тебе возмещу поездку на такси…
– Не говори глупостей. Нет, серьезно, ничего не нужно.
– Ну что ж… спасибо, Робин. Ты меня очень выручила.
Она улыбнулась ему снизу вверх:
– Должна же быть какая-то польза от друзей.
Неуклюже, опираясь на костыли, он склонился к ней. Объятие было кратким; Робин отстранилась первой, боясь, как бы Страйк не потерял равновесия. Он хотел поцеловать ее в щеку, но из-за того, что Робин подняла к нему лицо, поцелуй пришелся в губы.
– Прости, – шепнул он.
– Не говори глупостей, – вспыхнув, повторила она.
– Ладно, я пошел.
– Да, конечно.
Он двинулся назад.
– Сообщи, как он там, – крикнула она ему вслед, и он поднял руку в знак согласия.
Робин уходила, не оглядываясь. Она ощущала на губах очертания его рта; кожу слегка саднило там, где по ней скользнула щетина, но рука отказывалась стереть это ощущение.
У Страйка вылетело из головы, что он хотел покурить. То ли потому, что теперь он был уверен в предстоящей поездке с племянником в Военный музей Британской империи, то ли по какой-то другой причине, но его изможденность сменилась безумной легкостью, как от хорошей порции спиртного. Предзакатная пыльная лондонская жара, пронизанная ароматом левкоев, вдруг обернулась красотой.
Какая же это великолепная штука: получить надежду, когда, казалось, все уже потеряно.
