Утром Робин вышла из дома без четверти шесть. Розовое небо приобрело оттенок легкого румянца, а утро выдалось теплым – правильно, что она не взяла кофту. Проходя мимо ближайшего паба, она скользнула взглядом по единственному резному лебедю, но тут же направила свои мысли к предстоящему дню, чтобы не погружаться в раздумья о человеке, оставшемся дома.

Через час, шагая по коридору в сторону офиса Иззи, Робин заметила, что дверь в офис Герайнта уже открыта. На ходу заглянув внутрь, она увидела пустой кабинет, но на спинке стула висел пиджак Аамира. Подбежав к офису Иззи, Робин отперла дверь ключом, рванулась к своему столу, вытащила из коробки с женскими тампонами одно из прослушивающих устройств, сгребла для отвода глаз кипу старых документов и выскочила обратно в коридор.

На подходе к офису Герайнта она сняла золотой браслет, предусмотрительно надетый утром, и слегка подбросила его перед собой, чтобы он откатился в офис Герайнта.

– О черт! – в полный голос проговорила она.

На это никто не ответил. Постучав по открытой двери, Робин сказала «доброе утро» и сунулась внутрь. Кабинет еще пустовал.

Робин бросилась к двойной розетке у плинтуса, под столом Герайнта. Встав на колени, она достала из сумки жучок, выдернула штепсель настольного вентилятора, установила жучок, вдавив его над двойной розеткой, включила в сеть вентилятор, удостоверилась, что он работает, а затем, тяжело дыша, как после забега на стометровку, принялась искать свой браслет.

– Что вы делаете?

Аамир стоял без пиджака в дверном проеме, держа в руке кружку свежезаваренного чая.

– Я постучалась, – заявила Робин, чувствуя, что краснеет. – У меня соскользнул браслет и закатился… ага, вот он.

Браслет валялся прямо под компьютерным креслом Аамира. Робин подползла туда.

– Это мамин, – соврала она. – Мне несдобровать, если он потеряется.

Надев браслет на запястье, повыше, Робин забрала документы, оставленные на столе Герайнта, с трудом изобразила легкомысленную улыбку и вышла из кабинета мимо Аамира, который, как она отметила на ходу, сощурился от подозрения.

Торжествуя, она вернулась в офис Иззи. По крайней мере, теперь у нее появились хоть какие-то подвижки для вечернего доклада Страйку. Не один только Барклай работает на совесть! Робин была настолько поглощена своими мыслями, что не заметила, как в кабинете появился кто-то еще, но прямо у нее за спиной мужской голос произнес:

– Кто вы такая?

Настоящее растворилось. В обоих случаях, когда на нее совершались нападения, злодеи набрасывались сзади. Робин с воплем обернулась, готовая к яростному сопротивлению: бумаги взлетели в воздух, а сумочка соскользнула с плеча, упала на пол и открылась, рассыпав все содержимое.

– Простите! – сказал мужчина. – Господи, прошу прощения!

Но Робин напрасно пыталась перевести дыхание. У нее в ушах стоял грохот, на всем теле выступил пот. Она наклонилась, чтобы собрать вещи, но ее била дрожь, и все валилось из рук.

Незнакомец что-то говорил, но она не разбирала слов. Мир опять распался на части, лопаясь от страха и опасности, а молодой человек, уже казавшийся размытым пятном, протягивал ей подводку для глаз и флакончик средства для увлажнения контактных линз.

– Ох, – выдохнула Робин и невпопад сказала: – Отлично. Извините. В туалет.

Спотыкаясь, она побрела к двери. Навстречу ей по коридору шли двое; они поздоровались, но голоса прозвучали глухо и невнятно. Не разобрав даже собственного приветствия, Робин почти бегом пронеслась мимо них к женскому туалету.

Перед зеркалом сотрудница аппарата министра здравоохранения красила губы и, не прерывая своего занятия, поздоровалась с Робин. Та, ничего не видя, на ощупь прошла в кабинку и дрожащими пальцами заперла за собой дверь.

Пытаться прекратить паническую атаку не имело смысла: паника рвалась наружу, стараясь подчинить Робин своей воле. Страх уподобился обезумевшему коню, которого требовалось усмирить и направить в стойло. Робин замерла без движения, прижав ладони к перегородке и про себя разговаривая сама с собой, как дрессировщица – с разбушевавшимся зверем.

Мало-помалу паника начала отступать, хотя сердце готово было выскочить из груди. Наконец Робин оторвала от стенки занемевшие ладони и открыла глаза, мигая от резкого света. В туалете было тихо.

Робин выглянула из кабинки. Женщина ушла. Поблизости не было никого, кроме бледного отражения в зеркале. Плеснув себе в лицо холодной водой, Робин осушила его бумажными полотенцами, поправила очки с бесцветными стеклами и вышла из туалета.

Похоже, что в офисе, куда ей предстояло вернуться, разгорался какой-то спор. Сделав глубокий вдох, она вошла.

Джаспер Чизуэлл, розовощекий, с жесткой, как проволока, седой шевелюрой, уничтожил Робин свирепым взглядом. Иззи стояла за рабочим столом. Незнакомец все еще находился с ними. В таком потрясении Робин предпочла бы не отсвечивать перед тремя парами любопытных глаз.

– Что случилось? – потребовал от нее ответа Чизуэлл.

– Ничего, – сказала Робин, чувствуя, как сквозь платье проступает холодный пот.

– Вы куда-то умчались. Он… – Чизуэлл указал на темноволосого молодого человека, – чем-то вас обидел? Приставал?

– Что?.. Нет! Я не знала, что он здесь, вот и все… Он заговорил, я вздрогнула. А затем, – она почувствовала, что еще больше краснеет, – мне понадобилось в туалет.

Чизуэлл повернулся к молодому темноволосому мужчине:

– Что тебя сюда привело в такую рань, а?

Теперь наконец Робин поняла, что это Рафаэль. По фотографиям, найденным в Сети, она заключила, что этот полуитальянец не вписывается в благородное семейство, где все остальные – типичные светловолосые англичане, но оказалась совершенно неподготовленной к тому, насколько он хорош собой в жизни. Темно-серый костюм и белая рубашка с традиционным синим в крапинку галстуком сидели на нем так, как ни на одном другом мужчине, встреченном ею в здешних коридорах власти. Из-за смуглой кожи он казался загорелым, у него были высокие скулы, карие почти до черноты глаза, длинные, непринужденно зачесанные темные волосы и широкий рот: в противоположность отцовскому – с пухлой верхней губой, которая придавала лицу беззащитность.

– Мне казалось, ты любишь пунктуальность, папа, – выговорил он, подняв и уронив руки в безнадежном жесте.

Его отец повернулся к Иззи:

– Займи его какой-нибудь работой.

Он зашагал прочь. Сгорая от стыда, Робин направилась к своему столу. Пока не стихли шаги Чизуэлла, никто не проронил ни слова, а потом заговорила Иззи:

– Рафф, детка, у него сейчас жуткий стресс. Это не из-за тебя. Любая мелочь приводит его в неистовство.

– Простите меня, – через силу обратилась к Рафаэлю Робин. – Я слишком бурно отреагировала.

– Никаких проблем, – ответил он с выговором, наводящим на мысль о привилегированной школе. – Для протокола: я, вообще говоря, не насильник.

Робин нервно засмеялась.

– Вы отцовская крестница, о которой я ничего не знал? Никто мне ничего не рассказывает. Венеция, правильно? Меня зовут Рафф.

– Мм… да… привет.

Они обменялись рукопожатием, и Робин, сев на свое место, занялась бессмысленным перекладыванием бумаг. Ее бросало то в краску, то в бледность.

– Сейчас тут просто дурдом, – сказала Иззи, и Робин поняла, что она – не без умысла – пытается убедить Рафаэля, что, вообще-то, работать с их отцом не так и плохо, как может показаться. – У нас не хватает персонала, на подходе Олимпийские игры, ТНД постоянно спускает на папу всех собак…

– Кто на него спускает собак? – переспросил Рафаэль, заваливаясь в продавленное кресло, ослабляя галстук и забрасывая одну длинную ногу на другую.

– ТНД, – повторила Иззи. – Пока ты там, перегнись и включи чайник, Рафф, умираю – хочу кофе. ТНД означает Тинки Номер Два. Так мы с Физзи называем Кинвару.

Робин за время кратких перерывов в работе получила от Иззи разъяснение многочисленных прозвищ, укоренившихся в семье Чизуэлл. Старшая сестра Иззи, София, звалась Физзи, а трое детей Софии имели удовольствие называться ласкательными именами Прингл, Флопси и Понг.

– Почему Тинки Номер Два? – спросил Рафф, длинными пальцами отвинчивая крышку банки с растворимым кофе. Робин по-прежнему фиксировала все его движения, хотя и не отрывалась от якобы выполняемой работы. – А есть еще Тинки Номер Один?

– Да ладно тебе, Рафф, ты наверняка слышал о Тинки, – сказала Иззи. – Та жуткая медсестра-австралийка, на которой женился дедуля, когда впал в маразм. Он профукал на нее большую часть своего состояния. Причем был не первым эксцентричным стариканом, за которого она выскочила замуж. Дедуля купил ей списанную беговую лошадь и тонну кошмарных ювелирных украшений. После его смерти папа чуть ли не через суд выдворил ее из дома. Умерла от рака груди. Господь прибрал ее до того, как она стала чересчур дорого нам обходиться.

Пораженная этим внезапным бессердечием, Робин подняла глаза.

– Тебе как приготовить, Венеция? – спросил Рафаэль, зачерпывая растворимый кофе ложкой.

– Если можно, с молоком, без сахара, – попросила Робин. Она прикинула, что после ее недавнего вторжения в офис Уинна лучше какое-то время не высовываться.

– ТНД вышла за папу ради денег, – не унималась Иззи. – Она, как и Тинки Первая, без ума от лошадей. Тебе известно, что сейчас их у нее девять? Девять!

– Девять чего? – сказал Рафаэль.

– Лошадей, Рафф! – нетерпеливо бросила Иззи. – Девять неуправляемых, невоспитанных, норовистых лошадей, которые заменяют ей детишек и тянут из нее все деньги! Господи, хоть бы папа от нее ушел, – сказала Иззи. – Передай мне печенье, малыш.

Рафф передал. Робин чувствовала, что он на нее смотрит, но продолжала делать вид, будто с головой ушла в работу.

Зазвонил городской телефон.

– Офис Джаспера Чизуэлла, – ответила Иззи, пытаясь одной рукой приподнять крышку зажатого под подбородком контейнера с печеньем. – О, – вырвалось у нее с внезапной холодностью, – привет, Кинвара. Ты совсем чуть-чуть разминулась с папой.

Посмеиваясь над выражением лица сводной сестры, Рафаэль забрал у нее контейнер, открыл и протянул печенье Робин, которая только покачала головой. Из трубки, прижатой к уху Иззи, несся безостановочный словесный поток.

– Нет… нет, он только что ушел… заходил поздороваться с Раффом…

Голос на другом конце линии стал еще пронзительнее.

– Вернулся в министерство – в десять у него совещание, – сказала Иззи. – Я не могу… Да потому, что у него масса дел, ты же знаешь: Олимпий… хорошо… до свидания.

Иззи швырнула трубку и стала вылезать из своего жакета.

– Ей бы пройти еще один курс лечения покоем. Вроде последний не очень-то помог.

– Иззи не верит в душевные болезни, – пояснил Рафаэль, обращаясь к Робин.

Он рассматривал ее с некоторым любопытством и, как она догадывалась, пытаясь извлечь из кокона.

– Конечно же я верю в душевные болезни, Рафф! – возмутилась Иззи. – Конечно верю! И когда это случилось, мне было ее жаль, Рафф… честное слово, жаль… два года назад Кинвара родила мертвого ребенка, – объяснила Иззи, – и, конечно, это очень грустно, конечно, грустно, и стоит ли удивляться, что после этого она слегка… ну вы понимаете, но… нет, мне, конечно, ее жаль, – строго сказала она, обращаясь к Рафаэлю, – но она этим спекулирует. Честное слово, Рафф. Она считает, что теперь имеет право… ну ладно, хорошей матери из нее все равно бы не получилось, – с вызовом продолжала Иззи. – Ей хочется, чтобы мир вертелся вокруг нее одной. Когда на нее обращают недостаточно внимания, она начинает изображать из себя маленькую девочку: «Не оставляй меня одну, Джаспер», «Мне страшно, когда тебя нет дома по вечерам». Какие-то глупые выдумки… таинственные звонки на домашний телефон, прячущиеся в клумбах люди, возня с лошадьми…

– Что? – Почти смеясь, Рафаэль не верил своим ушам, но Иззи уже переключилась на другое:

– Боже мой, папа забыл свои справочные заметки. – Она быстро вышла из-за стола, схватила лежащую на радиаторе кожаную папку и, обернувшись, сказала: – Рафф, пока меня нет, отвечай на телефон и каждый звонок сохраняй в записи, хорошо?

Тяжелая деревянная дверь с глухим звуком захлопнулась, оставив Робин наедине с Рафаэлем. Если она и до ухода Иззи остро ощущала присутствие Рафаэля, то теперь казалось, что он, заполнив все помещение, сверлит ее своими глазами-маслинами.

– И как прослушать записи? – спросил Рафаэль, проходя за спиной у Робин.

– Думаю, простым нажатием на кнопку «воспр.», – пробормотала Робин, прихлебывая кофе и притворяясь, что делает пометки в блокноте.

Заглушая разговор, доносящийся с террасы, из-за окна с тюлевой занавеской, из автоответчика хлынул поток записанных сообщений.

Человек по имени Руперт просил Иззи перезвонить ему по поводу «ежегодного общего собрания».

Избирательница по имени миссис Рикерт целых две минуты говорила о транспортных потоках на Банбери-роуд.

Разгневанная женщина причитала: ну вот, опять попала на автоответчик, хотя члены парламента должны отвечать людям лично, а потом бубнила, пока не закончилась запись, как ее соседи не обрубают нависающие ветви деревьев, несмотря на многочисленные обращения местного совета.

Затем тишину офиса заполнил мужской рык с почти театральной угрозой:

– Говорят, перед такой смертью из них льет моча. Это правда, Чизл? Сорок тысяч – или я выясню, сколько мне заплатят газеты.