Глава шестьдесят первая

Лин, хоть ее здесь и нет, руководит всеми моими приготовлениями. Ее записи идеально аккуратны и подробны – это, по сути дела, четкий план каждой операции. Если бы она была рядом, мне не пришлось бы делать и саму инъекцию, благодаря которой в кровь миссис Рей будет введен определенный набор протеинов и стволовых клеток. Все это сделала бы Лин через стратегически найденное мной отверстие в черепе пациента – но для самой операции я себя достаточно умелой по-прежнему не чувствую.

Словно предвидя свое внезапное исчезновение, Лин сумела теоретически объединить две отдельные процедуры. Я откладываю в сторону план введения сыворотки непосредственно в головной мозг и, морщась, рассматриваю фотографии черепов, разнообразных иммобилизирующих конструкций и крайне неприятных на вид инструментов и думаю о том, каким же крепким орешком надо быть, чтобы все это испробовать на себе. И я вспоминаю ту женщину, которая где-то еще в 1970-е сама себе просверлила голову электросверлом. Она говорила, что это открыло ее разум.

Верно.

То, что я сейчас собираюсь сделать, технически гораздо проще, поскольку миссис Рей должны будут заранее ввести катетер с соответствующим средством еще в той частной лечебнице, где она сейчас находится. Туда, как мне кажется, она и вернется после завершения опыта, поскольку дома у нее, похоже, больше нет, а ее сын Дэл находится вне пределов досягаемости. Какую-то услугу я ей, конечно, оказываю, но я совсем не уверена, что этой старой женщине, создавшей мой чудесный сад, не лучше было бы остаться в ее нынешнем состоянии. Тогда она, по крайней мере, продолжала бы не понимать, что происходит, и не узнала бы, что случилось с ее сыном и невесткой, даже если некий бюрократ в стандартном деловом костюме и вздумал бы сообщить ей об этом.

И не узнала бы, где сейчас ее внучки.

Предложение Лоренцо все еще в силе, но сейчас я никак не могу обсуждать эту тему даже с самой собой. Только настоящее чудовище способно запросто впрыгнуть в самолет с поддельным паспортом, бросив четверых детей! А с другой стороны, я буду, черт побери, полной идиоткой, если останусь, совершенно точно зная, какая судьба ждет мою дочь и моего будущего ребенка!

Да, для этого нужно быть прямо-таки сверхъестественной идиоткой. И все же в обоих случаях я проигрываю.

Главная дверь с шипением открывается и снова закрывается, и в пустой лаборатории отчетливо слышны приближающиеся шаги. Мыши пищат, недовольные вторжением в их пространство чужака.

– Энцо?

Но это не Лоренцо. Это и впрямь чужаки – Морган и с ним некий молодой человек в форме уборщика, который катит инвалидное кресло с миссис Рей.

Она выглядит сильно постаревшей с тех пор, как я в последний раз ее видела.

Стивен, который сейчас, поступив как последний дурак, тщетно пытается отыскать любимую девушку, еще только начинал сражаться с таблицей умножения, когда у нас впервые появилась Делайла Рей со своими грандиозными планами насчет моего сада. Ключи от управления государством находились тогда в руках первого в истории чернокожего президента Америки, и миссис Рей была в отличной форме, все время говорила о политике, о своих надеждах на будущее и о том, что «давно пора, дарлин, этой стране встать на правильный путь». Она всегда называла меня «дарлин», очаровательно, как и все южане, глотая последний звук.

Пока у нее не случился инсульт.

А вскоре после этого тот президент, на которого возлагались такие надежды, передал ключи от управления новому, сменившему его на этом посту, и уж этого-то человека миссис Рей никогда бы не назвала «дарлин» и не стала бы говорить, что он все же обладает определенной харизмой, а значит, на него можно как-то надеяться – короче, она вообще не стала бы применять к нему те положительные характеристики, для которых у нее раньше всегда находилось так много слов.

Помнится, в тот день я позвонила ей, поскольку у меня возникли некоторые проблемы с одним из розовых кустов, и трубку взял ее сын. Он-то и сообщил мне новости об инсульте и последовавшей за этим афазии. Я до сих пор слышу, какая надежда вспыхнула в его душе, какая отчаянная радость послышалась в его голосе, какое напряженное ожидание повисло в воздухе подобно грозовой туче, когда я рассказала ему, какими исследованиями занимаюсь.

– А вдруг ваша сыворотка не сработает? – вырвалось у Дэла. – И моя мать по-прежнему будет нести всякую бессмыслицу, которую никак не разгадать?

– Тогда мы попробуем еще раз, – уверенно сказала я. – Будем пробовать снова и снова, пока не добьемся нужного результата.

После этого-то он и упомянул о деньгах. А я велела ему даже не думать об этом, потому что никакой платы не потребуется.

Я поворачиваюсь к своему первому пациенту, старой женщине в инвалидном кресле, которая растерянно озирается в белой пустоте лабораторного помещения, и спрашиваю: «Как вы себя чувствуете, миссис Рей?», хотя прекрасно знаю, что она воспримет это всего лишь как некую цепочку незнакомых слов.

Делайла Рей, ботаник от бога, которая создала мой сад, которая так любила поговорить со мной о политике и о рецептах пирогов, смотрит на меня словно сквозь плотный занавес смущения и непонимания.

– Красивые огоньки сегодня. Печеньице для ваших мыслей, а я и не знаю, когда «Ред Сокс» сплетничают и несутся галопом. Кстати, давление-то сегодня повысится! – Речь у нее плавная, ничуть не затрудненная и… совершенно бессмысленная.

Последнее я как раз и надеюсь изменить.

Оглядываясь назад, я уже не могу вспомнить, чего я в эту минуту ожидала: успеха или провала, но в своих мечтах я всегда представляла себе, как эта старая женщина впервые после перенесенного инсульта произнесет слова, наполненные настоящим смыслом. Я настолько волнуюсь, что замечаю, как сильно трясутся у меня руки, лишь когда уже набираю в шприц жидкость из нашей единственной пробирки с сывороткой.

– Так. Дай-ка лучше я. – Я была настолько поглощена воспоминаниями, что не заметила, как Лоренцо вошел в лабораторию.

Он отнимает у меня пробирку и шприц и умело набирает необходимое количество сыворотки – в полном соответствии с инструкциями Лин, – затем дважды стучит по шприцу косточкой большого пальца и подносит его к свету.

Я вопросительно на него смотрю.

Лоренцо кивает Моргану, давая понять, что пора, и парень в костюме уборщика вкатывает кресло с миссис Рей в подготовленную мной «операционную». Лоренцо берет меня за руку, и я вижу, как он качает головой: «Записей нет».

Значит, в руках у Золотой команды – кто бы в нее ни входил – теперь и наша сыворотка, и наши формулы.

– Ну, хорошо, – говорю я. – Давайте приступать.

– Билеты уже у меня, – еле слышно сообщает мне Лоренцо, но Морган тут же высовывает нос из «операционной» и спрашивает:

– Билеты на что?

– На симфонический концерт в следующий уик-энд, – мгновенно врет Лоренцо. – Бетховен, знаете ли. Попасть трудно, если, конечно, ты не в списке-А.

– Ну, мне плевать и на список-А, и на эту симфоническую музыку. – Морган явно недоволен. – Мы тут вас ждем, а вы о каких-то билетах беседуете. У меня, между прочим, еще важные встречи запланированы.

– Ну, еще бы! Разумеется, все ваши встречи очень важны, Морган. Вы ведь такое большое колесо среди нас, маленьких винтиков. – Лоренцо только что не рычит, оскалив зубы.

Я отметаю в сторону мысли о билетах в Италию – пока что думать об этом совершенно ни к чему – и иду в нашу импровизированную операционную. Лоренцо следует за мной по пятам. Миссис Рей смотрит только на кролика Барабанщика, и взгляд у нее загадочный, словно она что-то припоминает.

– Красота остается красотой и дает урожай зерна. Как это глупо! – говорит она.

Парень в форме уборщика ободряюще похлопывает ее по спине. Морган презрительно кривит рожу. Мы с Лоренцо переглядываемся.

Я знаю, о чем он думает: обо всем этом большом городе, об этой стране, об этом континенте, которые могут быть разрушены, подобно Вавилонской башне, но не благодаря действиям невидимого божества, а от рук хорошо видимого и даже весьма заметного человечка, который наслаждается своим могуществом, своими выступлениями по телевидению и властью, которую уже обрел над миллионами слепых последователей своих идей, но ему и этого мало, он хочет большего. Однако этот человечек и представления не имеет, какой ад он собирается в ближайшем будущем спустить с поводка.

Преподобный Карл Корбин, должно быть, безумен, по-настоящему безумен. Интересно, думал ли он о неизбежных последствиях своего плана? Понимает ли он, какие разрушения – и не только в Европе, но и во всем мире, – принесет воплощение этого плана в жизнь? Прекратится поставка продовольствия и полезных ископаемых. Исчезнут банки и биржи. Остановится транспорт, и любые перемещения, кроме, пожалуй, ходьбы пешком или – изредка – верхом на лошади, станут невозможны. Предприятия остановятся. В течение нескольких недель большая часть населения земного шара попросту погибнет – от голода, от жажды, от насилия. А те, что останутся в живых, будут вынуждены вести жалкую жизнь, и им будет далеко даже до героев детской книжки «Маленький домик в прериях», ибо они будут вынуждены строить себе землянки, а не только собирать сено в стога и превращать кукурузу в силос.

Возможно, впрочем, именно этого преподобный Карл и хочет. Возможно, и он, и его Истинные не настолько безумны, как кажется. Во всяком случае, они, конечно же, не настолько безумны, чтобы перерезать те нити, благодаря которым пляшет их марионетка – президент Майерс.

– Мы готовы, Джин, – говорит Лоренцо, держа в руках шприц. – Теперь твоя очередь, ты ведь окажешь нам честь?

Я беру у него шприц, еще раз проверяю жидкость на присутствие остаточных пузырьков воздуха – воздух нам необходим, но он ни в коем случае не должен попасть в мозговой кровоток миссис Рей – и снимаю с иглы пластмассовый колпачок.

Морган нервно облизывается, когда я ввожу иглу в катетер и, затаив дыхание, медленно нажимаю на поршень.

– Все будет хорошо, миссис Рей, – машинально повторяю я.

А в помещении вдруг отчего-то становится жарко и душно, как в сауне. Мне не хватает воздуха.

Рядом со мной Лоренцо включает секундомер, и мы напряженно ждем. Глаза всех прикованы к старой женщине в инвалидном кресле.

Мне кажется, что прошло несколько часов, а на самом деле, как мне говорят, всего десять минут, когда я вижу, что Делайла Рей подносит руку к катетеру, вставленному ей в череп, потирает пальцами какое-то местечко у левого виска под седыми волосами и поворачивается к прозрачному кубу из плексигласа, в котором сидит мой кролик по кличке Барабанщик.

– Какой очаровательный зверек, – говорит она. – Это же настоящий флоридский кролик! Когда я была девочкой, у нас был полон вольер таких.

И я вдруг чувствую, что воздух вокруг становится чище, точно в тропиках после муссонного дождя.