– Товарищи генералы и офицеры, – голос главнокомандующего прозвучал глухо, а его обращение уже не шокировало, хотя еще несколько дней тому назад показалось бы или жуткой ересью, или изощренным издевательством всем присутствующим в теплушке. За исключением, быть может, командира ижевцев Молчанова, привыкшего к подобному у себя в дивизии, но его сейчас и не было на совещании.

Вот только все уже привыкли к звучанию этого слова, и не с шипением в конце, словно произношение ядовитой змеюки, как говорили большевики, а совершенно по-старому, спокойно и без надрыва – ведь все присутствующие были товарищами по оружию, а то и по службе или даже училищу. И тогда, до революции, оно имело иное значение, как и сейчас. Действительно, если мерзавцы широко используют некоторые слова, то это не значит, что от них нужно отказываться!

– Я только что получил по телеграфу несколько срочных сообщений и считаю, что теперь ситуация кардинально изменилась в нашу пользу! Потому и собрал вас, чтобы успеть внести необходимые изменения в диспозицию, пока еще есть время.

Генерал Каппель говорил сухо и буднично, но присутствующие встрепенулись, словно небольшой живительный ветерок пронесся по теплушке, освещенной внутри двумя керосиновыми лампами, которые в вагонах называли «летучими мышами».

– Большевики вчера попытались остановить продвижение нашей правобережной группы, выдвинув из города сильные отряды к Олонкам и Усть-Куде. Именно туда, где и ожидалось их появление, по информации чехов. Генералы Волков и Молчанов учинили подошедшим красным частям полный разгром, взято более трех тысяч пленных, это бывшие наши солдаты из иркутского гарнизона, что в декабре примкнули к Политцентру. Из Александровского централа егерями полковника Глудкина освобождены из-под ареста больше семи сотен содержащихся там сторонников бывшего правительства. В основном офицеров и юнкеров, сохранивших верность присяге, охранявшие их большевики взяты под стражу. Хорошее пополнение для наших малочисленных частей, господа. Я приказал всех освобожденных и пленных, кто является уроженцами Сибири, направить в 3-ю и 4-ю сибирские бригады на пополнение, а сотни две «россиян» влиты в Волжский полк генерала Сахарова. Забрано у большевиков трофеями шесть трехдюймовок, одна горная пушка, «макленка», две 48-линейные мортиры, три десятка исправных станковых пулеметов, винтовки, патроны и прочее имущество.

В свете ламп Павел Петрович увидел, с какой неприкрытой радостью заблестели глаза генералов и полковников – никто не рассчитывал, что красные так подставятся по частям, вместо того чтобы собрать все имеющиеся силы в кулак. Да и он сам прекрасно понимал тот страшный риск, на который пошел главнокомандующий еще в Зиме, приняв решение наступать на Иркутск широким фронтом.

Но победителей не принято судить, хорошо, что у большевиков не нашлось своего Гинденбурга, иначе бы все пошло совсем иначе. Но то не война с германцами, от тевтонов русскими было получено много жестоких и кровавых уроков, а со своими собственными соотечественниками, которые могли разложить их армию агитацией, но вот побеждать в открытом бою пока не умели. Впрочем, все сидящие за большим столом опытные и бывалые военные хорошо представляли, что с той же 30-й дивизией красных, что уже опрокинула чешский заслон у Нижнеудинска, придется воевать всерьез. Это самая настоящая регулярная и хорошо обученная такими же, как они, офицерами, пусть и ставшими «военспецами», армия, воюющая умело и напористо, – выучили на свою голову!

– Надеюсь, вы все понимаете, что риск полностью оправдался, – генерал Каппель продолжал говорить тем же бесстрастным голосом, – и мы подошли к Иркутску на сутки раньше намеченного срока – нам каждый час дорог. Бригада Молчанова, судя по донесению, уже должна дойти до Урика, до предместья Знаменского несколько часов хода, туда же идут форсированным маршем сибирские казаки. Теперь нам предстоит штурмовать город, освободить Верховного правителя, взять под свою охрану золотой запас и военные склады. Сейчас начальник штаба генерал Шепихин доведет вам информацию о ситуации в городе, полученную от наших «союзников»…

– Хорошо покуражились, сволочи!

Небольшой уездный город с пятитысячным населением после полуторамесячного владения им партизанами представлял собою печальное зрелище. Городские обыватели только сейчас пришли в себя от красного «владычества», начиная потихоньку выходить на занесенные снегом и мусором улицы. Теперь Михаил Федорович осознал, что стало с Канском после их бегства в чешских эшелонах.

Но там партизаны все же побаивались интервентов и действовали довольно осторожно, с опаской поглядывая на чешские бронепоезда – здесь же полностью дали волю своим звериным инстинктам. Хотя какая там Советская власть – большевики, как он знал по своему опыту, разгулу анархии и бандитизма жестко препятствовали, а тут руководство взяли в свои руки вожаки стекшегося для грабежа города со всего уезда крестьянства. Вот и получилась чистой воды «пугачевщина» нового разлива, с поправкой на полтора века.

Всех, кто имел интеллигентский вид, темная народная масса разом зачислила в «буржуи», причем многие прекрасно понимали суть происходящего – но своих односельчан грабить не принято, чревато, а вот «чужих», а именно так воспринимала город деревня, запросто, и никто не осудит, ведь «всем миром поднялись»!

– Вы к нам надолго, ваше высокоблагородие?

За спиной раздался тихий испуганный голос, и полковник обернулся – бородка клинышком, интеллигентская, а не деревенская, несмотря на стеганый ватник затрапезного вида и испачканное сажей лицо и руки. Нос синий, сломанный молодецким ударом, даже чуть свернут набок, как клюв, под глазом налившийся кровью синяк, как те, которые они кадетами в корпусе «сливами» именовали, губа распухла, что оладьи.

– С чего вы взяли, что я, самый обычный казак, из «высокоблагородных»? Сроду им не был, – Михаил Федорович начал «валять Ваньку», любили станичники вот так подшутить над иногородними. – А вы, как я понимаю, из земцев? Из учителей поди? Что ж они так с вами жестоко поступили, вы ведь за советскую власть, как и они?

– Стихия, темнота народная, – с тоскою в голосе взвизгнул интеллигент, не сдержав обуревавших его эмоций. – Не понимают, что путь к социализму не в буйстве, а кропотливом созидании…

– Полностью с вами согласен, – полковник уже в душе не улыбался, а едва сдерживал смех, хотя выражение на лице держал участливым. – Народ наш такой, им одно толкуешь про настоящую советскую власть, а они понимают ее как полную вседозволенность, построенную на унижении и ограблении другого. Да уж, с большевиками трудно совладать, они ведь, в отличие от нас с вами, призывают к удовлетворению самых низменных инстинктов. А это проще всего – ваших усилий на благо народа они не понимают и не принимают, наоборот, все, что сделали мы с вами, будет подло оклеветано и предано забвению и надругательству!

Михаил Федорович неудержимо хохотал в душе, продолжая сохранять маску соучастия. Хотя это было трудно, глядя на вытянувшееся в изумлении лицо интеллигента. Тот торопливо спросил:

– Вы эсер, ваше высокоблагородие?

– Да никакой я не «ваше высокоблагородие», – делано взорвался возмущением Бычков и, вспомнив слова главнокомандующего и строчки из его приказа, пояснил прямо в выпученные как у вареного рака глаза нечаянного собеседника: – У нас в армии принято обращение «товарищ», а к мирным людям – «граждане», к должностным лицам, из-за иностранцев, с мнением Европы нам нужно считаться, – «господа».

– Это… Это как?

Земец ошалело помотал головою, не в силах поверить услышанному от полковника с погонами на плечах, и впал в когнитивный диссонанс – сиречь полный разрыв твердо усвоенного шаблона. Бычков, понимая, что ковать железо нужно, пока горячо, заговорил напористо, вспомнив агитаторов в не к ночи будь упомянутом семнадцатом году:

– Мы вот в городе Народный совет установим, выборы настоящей советской власти произведем, без большевиков, конечно, они ведь к одному насилию призывают, милицию для охраны порядка и спокойствия организуем да роту солдат временно оставим. Пора нам всем дружно браться, чтоб спокойствие и порядок установить, через советы самой твердой рукою обуздать темную стихию и направить ее в созидательное русло. Я вам как старый народник… то есть социалист это говорю!

Бычков вспомнил, что «народные социалисты» – вроде кадетов, умеренных в политике, правее социалистов-революционеров, эсеров в просторечии, которые представляли собою «левый» лагерь. Куда входили еще меньшевики, коммунисты и прочие «революционеры», безумцы, рабы своих высосанных из пальца утопических идей о некоем всеобщем счастье, идущих с Запада, сволочи, мать их всех за ногу да с размаху!

Как русский офицер он презирал всю эту публику, которая раздувала пламя революции изо всех сил, а потом жаловалась, что сами-де обгорели, а дом дотла спалили!

– Наш главнокомандующий, генерал-лейтенант Каппель, летом позапрошлого года командовал армией Комитета членов Учредительного собрания – вы слышали о том?

– Да-да, конечно, – земец закивал так энергично, что полковнику показалось, что у него отвалится с тонкой цыплячьей шейки голова. С каким бы наслаждением Михаил Федорович передавил бы ему своей ладонью горло, но никак нельзя, нужно выполнять приказ и продолжать играть ненавистную комедию, причем правдоподобно. Только сейчас сам осознал необходимость объединения антибольшевистских сил. Главнокомандующий прав – нужно натравить всех, кого можно, на большевиков, и искренне пожалел, что в военном училище им не удосужились после революции пятого года прочитать курс по социалистическим учениям, тогда было бы проще понять всех этих умалишенных, сбрендивших на своих идеях.

– Ведь была же Всероссийская Директория, вполне легитимное правительство социалистов, которое потом узурпатор Кол…

Земец осекся, от испуга забыв даже закрыть сияющий щербинкой рот, – судя по свежему корешку, ему недавно выбили зуб. Полковник с удовольствием бы выбил второй рядышком или вынес всю челюсть – вот только без таких вот интеллигентов сформировать нормальное гражданское управление невозможно, не учат этому военных. Разогнать и перестрелять запросто – сами разбегутся, но наладить жизнь затруднительно. Прав главнокомандующий – нужно договариваться и их использовать при самом жестком контроле. И он задумался, надеясь в природной казачьей смекалке найти выход, причем наилучший – вокруг них уже собралась большая толпа пришедших в себя от пережитого страха обывателей.

– Что толку говорить о том, вы сами полюбовались на большевицкую власть! Незамедлительно создавайте Народный совет для управления городом и уездом. Нужно оставить на время политические пристрастия и прекратить гражданскую войну! Но раз коммунисты не желают мира, не желают истинно народной советской власти, а стоят за свою диктатуру лишь их одной-единственной партии, то нужно врезать им по зубам хорошенько и принудить к миру силой! Это что ж такое – мы там ваших местных большевиков побили, что тут безобразия учинили, а у них в карманах полным-полно золота – обручальных колец, зубных коронок, женских серег и прочего! Они же грабят свой собственный народ!

Земец громко щелкнул щербатым ртом, невольно покосился на свой изогнутый палец с расплющенным ногтем, и глаза интеллигента полыхнули неутолимой, долго и терпеливо хранимой злобой. Полковник Бычков понял, что попал в точку, и выбросил на кон самый главный козырь, прибереженный напоследок, о котором им, старшим офицерам, долго втолковывал главнокомандующий. Сказать более он просто ничего не мог – как говорят на Востоке, «кувшин его мыслей показывал дно».

– Генерал Каппель знает о страданиях и народных нуждах! Он разделяет взгляды партии эсеров, но на время всем нам нужно отказаться от политических пристрастий и стать одной партией – партией спасения будущего нашей страны. Помощь будет оказана, горожане и крестьяне, пострадавшие от большевиков, все новоселы получат денежное вспомоществование. Золотой запас в Иркутске, наши войска его не сегодня-завтра вырвут из грязных большевицких рук и вернут народу!

Бригада выходила из Урика – большого старожильческого села – в походных колоннах, но готовая в любую минуту развернуться в боевые порядки. Первыми шли волжане – великолепные профессионалы войны, сражавшиеся под красными и георгиевскими знаменами КОМУЧа в 1918 году, под трехцветным русским флагом нынче – спокойные, неустрашимые, как всегдашний их командир, генерал-лейтенант Каппель. Именно они еще с прошлого года стали именовать себя каппелевцами, и это уже легендарное название вот уже несколько дней стало общим для всех офицеров и солдат русской армии, которая была достойна своего главнокомандующего, воскресла из небытия, так же, как и он. И шла вперед, уже уверенная в будущей победе над большевиками.

Викторин Михайлович, как всегда, выехал заранее вперед, пропуская мимо себя идущие на Иркутск части – вначале кавалерийский полк, первый дивизион составляли волжане, большинство офицеров и солдат в нем были еще добротной кадровой, довоенной выучки. Конница в мировой войне понесла незначительные потери, в отличие от той же пехоты, по 5–7 раз сменившей состав, и сохранила кастовый дух. Зато второй дивизион, Ижевско-Воткинский, укомплектованный рабочими, походил скорее на ездящую на лошадях пехоту, своего рода драгун в их первоначальной роли, которая отводилась императором Петром Великим. Но в нем генерал не сомневался ни на йоту – первые два эскадрона обычно вели разведку и преследование бегущего врага, зато второй дивизион был его постоянным резервом, который можно было спешно перебросить на угрожаемый участок.

Проходящая мимо него пехота имела задорный вид – солдаты шагали в ногу, винтовки на погонных ремнях, стальная щетина штыков колола небо. У волжан в рядах шло много офицеров, и они за долгие месяцы могли прививать пополнениям должный вид. А вот рабочие прошли вразвалку, что бесило генералов в прошлом году. Они так и не поняли сути гражданской войны, живя старыми представлениями, которые абсолютно не отвечали положению вещей и больше вредили белому движению.

Не осознали закостеневшие в толстенных военных гроссбухах бюрократы в золотых беспросветных погонах, в чем страшная сила этих уверенных в своей правоте пролетариев!

А ведь они сумели в Ледяном походе не только вывезти своих больных и раненых товарищей, но, единственные из всей армии, чуть ли не на руках вынесли пушки, не бросили их в тяжелейшем походе как ненужный хлам.

– С нами Каппель, наш герой…

До генерала донеслась песня, хорошо слышимая в морозном воздухе. И он вспомнил, как в Зиме, когда армии сводили в бригады, возник вопрос об их наименованиях. Если с сибирскими частями все было ясно, полкам оставили прежние названия; сведенные в одну бригаду уфимцы и уральцы потребовали сохранить для них имя погибшего легендарного генерала Корнилова, родом из сибирских казаков, то с его второй бригадой случился казус – против единодушного желания волжан, ижевцев и воткинцев именовать себя каппелевцами выступил главнокомандующий, заявивший, что такое шефство положено только погибшим за отечество героям. А он сам категорически против того, чтобы его ставить в один ряд с генералами Алексеевым, Марковым и Дроздовским, да тем же Корниловым, дивизии с именем которого воевали на юге и на востоке.

Пример камцев, шефом которых был адмирал Колчак, Владимир Оскарович резко отмел как исключительный – Верховный правитель России на то время имел право на принятие предложенной чести. Возникла тяжелая и тягостная пауза, и тогда поднялся немолодой, в серьезных годах ижевец, произведенный в прапорщики за боевое отличие. И заявил он следующее непререкаемым тоном: «Так ты, ваше высокопревосходительство, тогда совсем помер! В гробу перед нами лежал, сам к твоей холодной руке губами приложился. И приказ был по армии соответствующий отдан, под первым номером – «каппелевцами» всех там так и назвали. Приказ действует, Господь тебе даровал жить – но погибшим-то ты был! А ЕГО решение не тебе отменять, как и нас лишать твоего имени!»

Викторин Михайлович тогда впервые увидел, как сильно побледнел, потом мгновенно покраснел и смутился генерал, которого все давно считали примером храбрости и неустрашимости. Постоял минуту с закрытыми глазами при полной тишине, поклонился, негромко произнес: «Благодарю вас за честь» – и вышел из зала, по которому прошел почтительный гул. Вот так и стала его бригада «каппелевской» – теперь солдаты стремились не осрамить высокую честь сражаться под этим именем.

В том, что Иркутск, до которого осталась половина дневного перехода, будет взят штурмом или вечером, или завтра утром, генерал-майор Молчанов не сомневался, как и вся вверенная ему бригада. Не потому они рвались вперед все эти февральские дни, чтобы стоять под ним, как греки перед Троей. Нет, ошеломить большевиков стремительным броском воспрянувшей духом армии и словно ударившей с небес молнией, внезапным нападением, дерзостью замысла, победить!

Это был последний шанс для поредевших белых войск, уже и так оставивших за спиной огромное пространство от уральских гор до Енисея, удержать за собою хотя бы часть Восточной Сибири и Приамурье. Затянуть борьбу, прийти в себя, собраться с силами – никто не сомневался, что сибиряки, до сей поры не знавшие советской власти, увидев ее жуткие реалии в виде продразверстки и военного коммунизма, встанут на дыбы. Богатые сибирские села, не пожелавшие нести тяготы при Колчаке, теперь совершенно изменят свою позицию. И восстанут, непременно восстанут – им не привыкать. И будут ждать уже не красных, а желать скорейшего прихода белых. Вот тогда армия и пойдет вперед, на Енисей и Обь, к пологим уральским горам, и это будет совсем другая война…

– Лучше бы кошевку взял, – председатель ВРК выругался сквозь зубы, глядя на страдальческое лицо водителя. Надо же, до Белого дома не добраться какую-то сотню саженей, проехав уже мимо величественного здания театра. Хорошо, что не посередине Большой улицы поломка автомобиля случилась, вот было бы хохота да антисоветских разговорчиков среди мелких буржуев, которыми, на взгляд Ширямова, Иркутск был прямо переполнен.

– Ничего, разобьем белых, мы вам устроим настоящую диктатуру пролетариата!

Угроза в устах главного иркутского большевика прозвучала нешуточной. Многие красноармейцы из бедняцких слоев новоселов или рабочих откровенно предлагали перетопить явную контру в Ангаре. Вот только решиться на такой шаг ВРК не мог, как бы ни хотелось – каппелевцы в двух переходах от города, и устраивать буржуям новую «Варфоломеевскую ночь» не было ни сил, ни возможности. И на красноармейцев надежды мало – две трети из них служили Колчаку, еще не так воспримут политику партии и переметнутся обратно к золотопогонникам. И хотя в полки были посланы комиссарами лучшие агитаторы, но Ширямов уже понял главное – сражаться всерьез ВССА не станет, нужно дождаться прихода 30-й дивизии.

А тут сплошная политика начинается – если красные хорошо насядут на интервентов, то те могут озлобиться и устроят в Иркутске очередной переворот, но уже в пользу белых или эсеров – так что нужно заключить соглашение с чехами о «нейтралитете» железной дороги, и пусть дивизия догоняет каппелевцев по проселкам и тракту.

Но как в том убедить члена РВС 5-й армии товарища Смирнова? Тот даже на мифический буфер с границей по Оке не согласился, прислушался тогда к их доводам. А теперь назад никак не отыграешь, и бывший Политцентр не воскресить. Воевать с чехами нельзя, вначале нужно с каппелевцами управиться – вот где отборная контра собралась!

От отчаяния даже аэропланы посылали к Китою – густыми длинными колоннами шагают, сброшенные на них листовки, похоже, никакого впечатления не производят. На переговоры не идут даже при посредничестве чехов, ни условий, ни ультиматума не выдвигали. Или настолько в своей силе убеждены, что рассчитывают с шестью тысячами бойцов взять Иркутск, где вдвое больше красноармейцев? Неужели уверены в успехе штурма, в том, что весь ревком в прорубях перетопят?

Ширямов невольно поежился. То ли от крепкого мороза, что пробрал его даже сквозь теплую поддевку под кожаной курткой, то ли от ощущения лютого холода, который он испытает в ледяной речной воде, – здесь воображение сыграло с ним скверную шутку. Главный иркутский большевик, сплюнув на грязный снег, прибавил шагу, глядя на серое здание бывшей резиденции генерал-губернаторов, имевшее когда-то белый цвет. Даже издали были видны огромные россыпи пулевой сыпи – следы ожесточенных боев в декабре 1917 года, когда юнкера восемь дней штурмовали здание. И взяли, сволочи, правда, ненадолго – вышибли щенков из города, жаль, что не перестреляли волчат, когда те сложили оружие после переговоров.

Миндальничали тогда с врагами революции, ох как миндальничали, на «распыл» не пустили, а они потом чуть советскую власть в крови не утопили по самую макушку. Полтора года отчаянной борьбы потребовалось, да и то многих недобили…

Председатель ВРК был настолько погружен в свои мысли, машинально идя по улице в сопровождении лишь одного охранника, что не замечал, как в страхе шарахаются от него на другую сторону случайные прохожие. Зато услышал громкие крики и, моментально очнувшись от обуревавших его мыслей, сразу поднял глаза к пронзительно чистому в своей голубизне этим ранним утром небу с уже взошедшим ярким светилом.

– Смотрите, ероплан!

– Аэроплан, дурень!

– Да он бумажки сбрасывает!

Ширямов с изумлением увидел высоко в небе самолет, напоминавший двумя крыльями этажерку, до земли доносился стрекот мотора. Из него белыми хлопьями вывалилось множество листочков, и, трепеща на слабом ветерке, они стали опускаться на крыши домов и уже оживленные улицы, по которым сновали обыватели да шли сани под громкое ржание коней, – несмотря на смену власти, город жил своей обыденной жизнью.

– Товарищ Ширямов, это белые, – негромко произнес охранник, подойдя сзади. – У них круги на крыльях!

Председатель ВРК прищурил глаза – солнце немного слепило глаза. И обомлел – действительно, белые круги с тонкой сине-красной окаемкой. А затем донесся новый стрекот с небес, там появился второй аэроплан, и, заходя на большой круг, из него тоже стали выбрасывать пачки листовок. Ширямов сразу понял, что видит те самые «Сопвичи», что были переданы в разгромленный под Зимой отряд Нестерова.

– Если сейчас полетят обратно, то из Черемхова пожаловали, – задумчиво пробормотал охранник, видимо, немного осведомленный в возможностях этих хрупких воздухоплавательных машин, – иначе бензина просто не хватит на обратную дорогу.

Словно услышав эти тихие слова, оба аэроплана дружно развернулись, накренившись крыльями, и полетели обратно. А белые листочки, кружась в воздухе, уже падали на снег – их сразу же хватали обыватели, наспех читали, совали за пазуху и тут же исчезали, словно растворяясь в воздухе. Александр Александрович схватил одну из бумажек, упавшую рядом с ним, – четкий типографский шрифт сразу бросился в глаза.

– Твою мать!

Наспех прочитал, в сердцах выругался, чувствуя разрастающийся ледяной ком в груди. Затем перечел еще раз, внимательно, выделяя каждое слово, с яростью скомкал бумажку. И, резко убыстрив шаг, чуть ли не побежал к Белому дому – нельзя было терять ни одной минуты…

– Никак большевики решили склады разгрузить?!

Вопрос, заданный самому себе, завис в воздухе, да и ответа на него генералу Петрову не требовалось – площадки у военных складов были забиты повозками с бородатыми обозниками. Пожилые красноармейцы кутались в тулупы и дохи – в точно такой же одежде, наиболее приспособленной к сибирским морозам, пусть и тяжеловатой для плеч, были и его уфимцы, в полном молчании занимавшие станцию. А потому появление солдат не вызвало переполоха – их просто приняли за своих.

– Подойдем, поговорим с «товарищами», – Петров обернулся к начальнику штаба полка подполковнику Ивановскому, и они неспешно подошли к ближайшим саням красных, которые тут же окружили стрелки, сжимавшие в руках винтовки.

– Откель будете, мужики?

В заросшем густой бородой Петрове обозникам трудно было распознать генерала, как и в тех «большевиков». Уж так получилось, что враждующие стороны были совершенно схожи друг с другом – и одеждой, и густой растительностью на лицах.

– Из семнадцатого Советского полка, товарищ!

– Для чего сюда приехали, «товарищи»?

– За снарядами, в чихаус прислали, нас-то, – степенные мужики не заметили подвоха в последнем слове, отвечали равнодушно. И с той же природной ленцой спросили в ответ: – А вы чьи будете?

– Корниловской бригады Уфимского стрелкового полка генерал-майор Петров, – Павлу Петровичу стало смешно – добрых полминуты красные обозники в полной растерянности, с открытыми ртами и выпученными глазами смотрели на окруживших их ухмылявшихся солдат. А те без всякой суеты, слаженно вытаскивали из саней винтовки, мимоходом разоружили охранников, которые и не подумали сопротивляться, покорно отдавая трехлинейки, подталкивая легонько прикладами, выгнали из цейхгауза складских интендантов, большинство которых, судя по виду, из «прежних», чиновничьей братии, что была готова служить любой власти.

– Помилосердствуйте, ваше превосходительство!

Среди полной тишины дурным голосом взвыл обозник, когда Петров скинул с плеч на его сани тулуп, и в солнечном свете сверкнули золотом генеральские погоны. И тут же бородатые красноармейцы разом подняли вверх руки – румянец от мороза на их щеках сменился смертельной бледностью, со всех сторон послышался скулеж и мольбы о пощаде.

– Да опустите вы руки, никто вас расстреливать не станет, – отмахнулся от воплей генерал и повернулся к начальнику штаба, тщательно выговаривая слова, произнес: – Товарищ подполковник, сформируйте из обозников транспортную колонну, передайте ее в распоряжение верхнеудинцев. И расставьте везде нашу охрану, ее через два часа сменит третий батальон уральцев. Да, вот еще – всех местных интендантов тоже задействуйте!

– Есть, товарищ генерал!

Подполковник Ивановский подчеркнуто четко поднес ладонь в перчатке к папахе и, как истовый «павлон», так в шутку называли юнкеров Павловского военного училища, известных всей русской армии за свою великолепную строевую выправку, лихо повернулся через левое плечо. И быстро пошел к складам, отдавая на ходу распоряжения. Петров подошел к совершенно обалдевшим от услышанных слов обозникам – те только хлопали ресницами, не в силах поверить сказанному, – чтобы золотопогонники себя товарищами прилюдно называли?!

– Вы мобилизованы на три недели, товарищи солдаты. Послужите народной советской власти этот срок, и свободны – староваты вы для настоящей воинской службы. Вам выдадут по 70 рублей золотом, гостинцы детишкам и внучатам прикупите – и по домам! Хватит воевать! Вот большевиков выгоним, незачем им народ мутить и кровь проливать! Они и так всю власть себе заграбастали, народ не спросили. Мы за Политцентр и настоящую власть Народных советов!

Слова давались ему легко, словно генерал отрепетировал речь. Да так оно и было – Павел Петрович озвучивал самого главнокомандующего и сам немного верил в то, что говорил, – если земство переименовать в «советы», то за такую власть, без коммунистов и левой эсеровщины, почти все белые без раздумий воевать пойдут. Да и настоящих истовых монархистов не так уж много среди каппелевцев – дискредитировало себя самодержавие, раз страну до ручки довело, с развалом и междоусобицей…

– Брате-генерал, ничего не стоит взять Иркутск – там укрепления вдоль реки только сейчас из бревен и снега сооружать стали. Их комиссары дюже вас боятся, а солдаты ваши листовки взахлеб читают. Поверить никак не могут, что расправы чинить над ними не будете.

Перед Петровым спустя час стояли два солдата-чеха, загорелые, обветренные и добродушные лица, глаза смотрят честно и прямо, во всем облике та внешняя выправка и дисциплина, что свойственна только кадровому солдату. К сожалению, среди «братушек» таких осталось мало – большая масса чехов тронута гнилью большевицкой агитации. А эти воины два дня выполняли приказ своего командования – вроде безмятежно слоняясь по Иркутску, провели разведку и принесли важные сведения.

– Ваши бывшие солдаты трусят, многие бегут – но пока боятся комиссаров. Начнете атаку, перебегут все, знают, что генерал Каппель держит свое слово. Их самих большевики дюже боятся, в опаске, что в спину стрелять начнут. Драться будут лишь рабочие, но их немного, несколько сотен. Вместе с коммунистами тысяча бойцов наберется, не больше. Остальные за их власть биться не станут!

Петров улыбнулся – сведения были важные. Генерал уже опросил несколько перебежчиков, дезертирство началось повальное. А вот разведка чехов другое дело – взгляд со стороны стоит того, чтобы к нему отнестись со вниманием. И тут заговорил другой солдат, коротко, четко и по существу, как настоящему военному и положено:

– Позиции их совсем не страшны – они только местами понастроили окопы из снега и облили их водою, чтобы лед был. Обойти везде можно. Я, брате-генерал, в вашем штабе план всех их укреплений нарисую, пулеметные точки покажу. Мы везде были. У них десятка два «максимов» всего, установили бы больше, но расчеты худы больно, стрелять не умеют, разбирать не могут – сам видел и даже учил их немного.

Чех ухмыльнулся, и генерал сразу же понял, что после «советов» этого солдата пулеметы стрелять совсем перестанут после первого перекоса, что при холщовых лентах обычное явление. А солдат, почувствовав его настрой, добавил решительно:

– Только скорее надо идти, и сразу Иркутск возьмете!

– Какая убогость мышления, – полковник Камбалин недоуменно пожал плечами – занятые партизанами позиции на острове никак не отвечали ни одному тактическому условию боя, а сила огня, вернее, его немощь, не соответствовала задаче остановить авангард белых войск, идущих по Ангаре.

Всего пара станковых пулеметов, к которым патронов в обрез, сотня винтовок с пятью обоймами на каждую – плотность огня никакая, неужели их вожаки думали, что белые войска деморализованы настолько, что сдадутся при первом выстреле, воткнут винтовки штыками в снег, испугаются многочисленного противника, преградившего им путь. Да, партизан собралось не менее пяти сотен, только вот вооружение у подавляющего большинства красных никакое – охотничьи дробовики, бесполезные на широкой глади Ангары, да, судя по дымкам, десятка два старых берданок. Последние ружья сняли с вооружения армии еще четверть века тому назад, когда перешли на трехлинейки Мосина, и еще до мировой войны стали распродавать с военных арсеналов населению – вот кто-то из здешних крестьян и прикупил по случаю. Патроны старые, еще дымным порохом начиненные, и вряд ли их много, может, по десятка три на ствол и наскребут.

– Георгий Максимович, – Камбалин повернулся к седоусому офицеру с полковничьими погонами на потрепанной шинели. – Дайте пару-тройку гранат, потом из пулеметов слегка поверху пригладим, может, сразу и сдадутся. Грех на душу не хочу лишний брать – судя по всему, красные партизаны местных мужиков мобилизовали наскоро. Побьем ведь дурней, как бабы без них хозяйствовать станут?

– Похоже на это, Александр Иннокентьевич, – старый артиллерист прищурил глаза. – Дистанция прямого выстрела, а потому не гранатой, а шрапнелью, на удар поставленной, угощу, хватит за глаза и этого.

Камбалин только кивнул в ответ, оценив перспективы боя для красных как совершенно неудовлетворительные. Стрелкиˊ его Барнаульского полка, отступавшие с Алтая, уже залегли в пятистах метрах от острова, двигаясь к нему перебежками, установили пулеметы. Теперь большевикам с острова никуда не деться – даже бегство не спасет, от пули еще никто не убегал. Сотня саженей по ровной ледяной глади до спасительного берега, укрытого тайгой, совершенно невозможная дистанция даже для стремительного арабского скакуна, – станковый пулемет за это время две ленты в 250 патронов каждая опустошит, и даже вода в кожухе на таком морозе не вскипит. Куда уж там убежать мужикам в валенках и унтах, да еще по скользкому льду, запорошенному снежком…

Камбалин обвел веселым взглядом большую, сотни в три, толпу понурившихся крестьян. Как он и предполагал, все они оказались местными уроженцами, из таежных сел Тушамы, Невона и Карапчанки, что растянулись по берегам Ангары на добрых полсотни верст. Опытный полковник оказался прав – партизаны не рассчитывали, что белые не только станут драться, но у них еще окажутся в колонне пушки. И хотя на открытую позицию была установлена одна трехдюймовка, остальные три везли на санях в разобранном виде – мороки много тащить пушку на колесах по санному следу даже по гладкому льду, по таежным проселкам орудие зимой вообще не протащишь, – но этого за глаза хватило. Две шрапнели начисто разворотили прибрежные кусты – стрельба с острова сразу прекратилась. А затем застрекотали пулеметы, «подстригая» кустарник и высокие сосны, – сбитые пулями ветки падали на головы ошалевших от страха мужиков.

Какой тут бой – тут даже самые упертые моментально осознали, что если белые начнут серьезно обрабатывать остров, то никого в живых не оставят. Сдались сразу, за неимением белого флага ограничились выбрасыванием на лед винтовок и ружей. Затем поднимались с поднятыми вверх руками. Правда, не все – нескольких вожаков, наиболее яростных большевиков, которые вздумали под угрозой расправы заставить драться до последнего патрона, просто пристрелили в спину или зарезали ножами.

Народ в здешних местах суровый и бесхитростный: закон – тайга, а медведь прокурор!

Всех пришедших «братчан» наскоро повязали и выдали на расправу – раз те закоренелые красные, иначе бы не подались со своих насиженных мест так далеко на север, то пусть белые их и судят. Полковник Камбалин, ввиду болезни генерала Сукина, поступил просто – приказал пришлых расстрелять и спустить в проруби, что были большевиками заранее выдолблены во льду. А местные крестьяне наперебой объяснили, кого там собирались живьем топить после сдачи в плен белогвардейского отряда. Теперь нужно было решать, что делать с местными ополченцами, их мобилизовали подчистую, от безусых юнцов до заросших седыми бородами стариков.

– Омманули нас, ваш бродь, – гундосили все хором. – Читали гумаги, злыдни, мол, идут, всех режут. Мы баб и девок попрятали, а сами сюда пришли. А вы наши, русские люди! Как есть, омманули, подлые!

Камбалин ни на грош не поверил их показному покаянию, хотя видел, что страх пробирает мужиков основательно. Кто-то за его спиной отчетливо хмыкнул, донесся иронический шепот одного из офицеров полка: «Если бы я сам эту листовку прочитал, то с ножом бы на остров пошел с такими варнаками, как мы, сражаться!»

Улыбавшиеся офицеры взорвались хохотом – красная агитация была проста и незатейлива, но действенна. Кому из крестьян не захочется свои хозяйства от «лютого зверья» уберечь, что всех грабит, режет, насилует, а огромные богатства на санях своих везет. И, судя по всему, именно последнее обстоятельство и побудило мужиков взяться за оружие. Ведь не только воевать придется, но имущества чужого прихватить, в хозяйстве все пригодится, тем паче в глухой тайге, где с началом междоусобицы ничего и купить нельзя было, народ одичал вконец, любым агитаторам верил на слово. Вот что значит слабая белая власть – для большевиков здесь раздолье, они тут полными хозяевами себя ощущали.

– В общем, так, мужики, – Камбалин обвел глазами притихшую толпу – селяне аж дышать перестали, ожидая оглашения приговора. – Разбирайте свои берданки и ружья и расходитесь по домам. Ваших мы только поранили, никого не убили, на санях своих по домам развезем, доктора у нас есть – так что зла не держите, себя ругайте, что поверили пришлым большевикам. Им соврать – недорого взять!

– Благодарствуем, ваш бродь, – ему поклонились чуть ли не в пояс, лица всех повеселели, глаза заблестели. И тогда Камбалин решил им сделать царский подарок – они, конечно, на постой войска охотно примут, сегодня в Тушаме, а завтра в Карапчанке, считай, от смерти откупились. Но зачем хозяйства разорять, покормить несколько тысяч человек – не шутка, хотя дичина на жаркое по лесу сама бегает, но ведь хлеб растить здесь трудно – север все же, тайга – ее дарами и живут многие.

– Дадим вам ящик патронов для берданок, неполный, правда, будет теперь чем большевиков приветить, – подарок был не от души, они случайно в обозе оказались, вот и пригодились. И, судя по просветлевшим лицам селян, с постоем проблем не будет – покормят, бани натопят и обиходят от всей души, как самых дорогих гостей – патроны в здешних местах сейчас на вес золота. Да и казненных большевиков разденут до исподнего, опять же в хозяйстве любая тряпка сгодится, чего добру пропадать!

– Обложили нас, как медведя в берлоге! Со всех сторон зашли, суки белые! Обманули, твари!

От лица Зверева можно было прикуривать, настолько оно было красным от едва сдерживаемой бешеной ярости. Командующий ВССА только что примчался от Знаменского предместья, в которое ворвались идущие от Урика каппелевцы. С другой стороны реки, от Иннокентьевской, белогвардейцы несколько раз пытались перейти Ангару, но атаки были какие-то вялые, нерешительные – их легко отражали пулеметным огнем. Но теперь, как выяснилось, все это было гнусным обманом – красноармейцы стянулись к набережной, а удар последовал со стороны Александровского тракта.

Ширямов дрожащими руками вытащил из пачки папиросу – белая картонка прикрывала сверху явную контрреволюцию. Папиросы были читинские, взятые у семеновцев трофеем – на цветной обложке красовалась разъевшаяся вширь морда забайкальского тирана в папахе, и назывались они соответственно – «Атаман». Курить обычную махорку или самосад Ширямов не мог, сильно кашлял от лютой крепости, а такие папиросы запросто, дым душистый и приятный. Вот только перекладывал из распечатанных пачек в переклеенную коробку, чтобы лишний раз не смущать товарищей или постоянных посетителей ревкома.

Даже сквозь стекла слышались глухие звуки отдаленной перестрелки, да несколько громче звучали взрывы – обе враждующие стороны ввели в дело артиллерию. Ситуация сложилась крайне паршивая – Иркутск им не удержать! Никак не удержать, ни при каком раскладе. Новости шли с каждым часом, одна другой тяжелее – с утра удалось связаться с Балаганском, но там оказались белые, их генерал Феофилов сообщил, что партизанской дивизии Дворянова больше нет – вырублена подчистую его казаками. Да еще поведал, что для иркутского ревкома в Александровском централе уже отведены уютные камеры с крепкими запорами.

Еще издевается, сволота!

Узнав о взятии станции Иннокентьевской непонятно откуда взявшимися белыми и осознав, что потеряны склады, с которых не успели доставить столь нужные патроны и снаряды, Ширямов заторопился, приказал ускорить эвакуацию, направив обозы по Якутскому тракту и стараясь не думать о судьбе товарищей, что вчера отправились на Балаганск. Затем он объехал красноармейские части городского гарнизона, стремительно уменьшавшиеся в численности. Дезертирство в них росло прямо на глазах, бывшие колчаковские солдаты, прочитав листовки Каппеля, разбегались, как крысы с тонущего корабля. Только рабочие дружины собирались стоять насмерть, обороняя город, да в казармах 1-го Иркутского советского казачьего полка царил полный порядок, что произвело на председателя ревкома хорошее впечатление, как и заявление казаков, что они будут сражаться.

Днем вдоль набережной началась перестрелка, а затем обухом ударило сообщение – эвакуация на Якутск сорвана, охрана обоза и все коммунисты изрублены в капусту вышедшими из Грановщины казаками в алых лампасах. Спастись удалось немногим, вовремя удравшим верхами. И что худо – более трехсот пудов золотой монеты, треть того, что хранилось в городском казначействе, захвачена этими лютыми врагами революции.

Ох, как худо, хорошо, что золотой запас охраняется чехами, да и в Глазковское предместье они белых не пустят, клятвенно обещал сам полковник Крейчий. И Ширямов верил ему – интервенты хотят убраться поскорее и допустить бои, что разрушат железнодорожные пути, не захотят.

Председатель ВРК чиркнул спичкой, на секунду осветившей сгустившиеся в комнате вечерние сумерки. Жадно хватанул табачного дыма, лихорадочно ища выход из создавшегося положения. Но ничего в голову не приходило, только блестела за окном в лунном свете ледяная гладь Ангары, да горели сотни маленьких огоньков в далеком Глазковском предместье на том берегу. Да на вокзале железнодорожной станции, занятой интервентами, кипела жизнь, дымили паровозы.

«А если того… На ту сторону перебраться, – в голове мелькнула спасительная мысль, Ширямов воспрянул духом, скосив глазом на Зверева. – А на него все спишу, накомандовался, наполеон доморощенный!»

– Мы же их волчат, юнкеров долбаных, в расход пустим и Колчака ихнего, – рык Зверева оглушил председателя ревкома – теперь он знал, что нужно делать.

– Езжай в Знаменское немедленно, фронт по Ушаковке занять нужно не мешкая! И Колчака расстреляй, но тихо, чтоб никто не видел. Не в тюрьме только – уведи к Ангаре, там шлепни и в прорубь спусти. Пусть поищут своего правителя, – Ширямов хохотнул, – а мы объявим, что сбежал. Приказ я сейчас тебе напишу. Да, вот еще – хрен с юнкерами, не трогай, пусть живут, щенки! Сам понимаешь, проблемы с чехами не нужны, массовый расстрел не поймут, а золотишко-то у них! Через неделю 30-я дивизия здесь будет, вот тогда другим языком говорить с ними станем!

– Сам адмирала шлепну, пусть по воде плавает, как дерьмо в проруби! Ты приказ пиши, мне в Знаменское успеть нужно!