На следующий день я снова побывал у Матвея. На этот раз я заранее обмозговал меню и, надевая шапку-утюговку, уже знал, что буду есть во сне. Пообедав, проснувшись в блаженной сытости, я сказал своему другу, что скоро все человечество поклонится ему в пояс.

— Геннадий, не надо мне поклонов. Меня вот что тревожит: боюсь, что в патентном бюро будут большие осложнения. Да и после по крутой лестнице придется мне подниматься, — и ступенек не счесть.

Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я начал задавать ему всякие вопросы. Первым делом спросил, распространяется ли на животных возможность питаться небесной пищей. Матвей ответил, что нет, у животных иное соотношение сигнальных волн, исходящих из мозга и желудка. А на вопрос, как же будут питаться дети, он сказал, что в течение первого года своей жизни они, как встарь, будут кормиться материнским молоком, а затем пищей небесной, причем переход на нее будет осуществляться совершенно безболезненно. Ведь в мозгу каждого человека закодирована генетическая информация о том, чем питались его предки. Таким образом, сигнальная система детских мозгов и желудков будет извлекать из космической пустоты нужную им пищу. Далее я поинтересовался, смогут ли слепые воспользоваться изобретением Матвея, и он сообщил мне, что смогут. Ведь даже в мозгу слепого от рождения человека живет зрительное и вкусовое представление о том, что ели его отец и мать, его деды и прадеды.

Когда я вернулся домой, в комнату постучалась Марсельеза Степановна и сообщила, что в мое отсутствие звонила из Подмосковья Зоя. Там у них все в порядке, но Зою беспокоит, что я тут, на холостом положении, питаюсь плохо. После этого сообщения Марсельеза Степановна пригласила меня в свою комнату: она только что пшенную кашу сварила и охотно поделится со мной.

— Спасибо, я сыт-сытехонек, — ответил я доброй соседке.

— Нет, нет, не притворяйтесь сытым, Геннадий Борисович! Идите ко мне!

Я пошел с ней в ее комнату. Но не для того, чтобы поесть, а для того, чтоб рассказать ей, как я сегодня поел. Эта пенсионерка, бывшая библиотекарша, была умна, честна и добра. Говорили, что она могла получить отдельную однокомнатную квартиру, но безвозмездно отказалась от нее ради пожилой своей сослуживицы. Все жильцы нашей дружной коммуналки очень уважали Марсельезу Степановну, советовались с ней, когда у них возникали какие-нибудь житейские недоразумения, своими радостями с ней делились. И я решил поведать ей о великом открытии своего друга. Ведь этого не следовало держать в тайне, наоборот, об этом надо было оповестить всех людей — тогда они скорее примутся за практическое осуществление гениального открытия, так считал я.

— Марсельеза Степановна, я не хочу пшенной каши. Я хочу рассказать вам о невозможном, которое стало возможным, — начал я.

Она пригласила меня сесть в кресло, сама села напротив, и я подробно поведал ей о гениальном своем друге, о его пище небесной, о том, что скоро не будет голодных. Она слушала меня очень внимательно. Однако меня удивило, что на лице ее не видно радости, наоборот, какую-то настороженность прочел я на нем. А когда я замолчал, она спросила меня:

— Геннадий Борисович, вы верите в Бога?

В ответ я продекламировал ей четверостишие из стихотворения В. Инкогнитова:

— Геннадий Борисович, по-вашему, выходит, что этот незримый и вечный плановик как бы подсказал вашему другу идею небесного питания? Но добрая ли это подсказка? Вы уверены в том, что этот Утюгов осчастливил человечество своим открытием?

— Марсельеза Степановна, я не узнаю вас! Вы — добрая, умная женщина, и вы не радуетесь тому, что скоро все люди будут сыты-пресыты, что не станет на Земле голодных, что, освободясь от забот о пище, люди станут добрей и каждый возлюбит ближнего, как самого себя! А вы ведь верующая, вы верите в библейского Бога, который накормил голодающих иудеев в пустыне…

— Бог спас голодающих для того, чтобы, выйдя из пустыни, они могли честно, в поте лица своего, зарабатывать хлеб свой, — с некоторой сухостью в голосе произнесла Марсельеза Степановна, и на этом разговор наш заглох.