Погруженный в свои мысли, он шагал домой, не замечая, что вокруг творится нечто необычное. На лицах отражено смятение, недоумение. У входа в сберкассу всхлипывал какой-то мужчина. Что-то непонятное творилось возле магазинов. Множество школьников слонялось по бульвару. Через проходную типографии, хоть до конца смены было еще далеко, то группками, то поодиночке тек на улицу народ; лица выходящих были печальны. С Одиннадцатой линии на проспект вышла почтальонша с полной сумкой. Она громко восклицала:

— Белая темнота! Белая темнота навалилась!

Но вот и дом. Через подворотню Нектов направился к своему флигелю. В дворовом скверике на скамейке сидел Колюнчик, известный всему дому как лодырь отпетый. Обычно у школяра этого вид был унылый, сонный; оживлялся он только с началом каникул. Но на этот раз Собиратель был поражен каким-то просветленным, праздничным выражением его лица.

— Чему радуешься? — обратился он к мальчишке. — Или пятерку заимел?

— Ни двоек, ни пятерок больше нет! — радостно отрапортовал лентяй. — Педагоги в панике ужасной, кроме физкультурника… Все буквы из учебников убежали! Все дневники насквозь побелели! И бумага записей не принимает!.. Наконец-то о детях кто-то позаботился!.. Вася Бобер говорит — это инопланетчики.

— На инопланетчиков не клепай, они люди серьезные, — возразил Собиратель. — Ясное дело, это ребята из твоей же школы химией какой-то страницы обработали… Эх, Колюнчик, ведь ты, говорят, способный. Если на учебу поднажмешь — в люди выйдешь. Может, со временем даже коллекционером станешь. Вот возьми, к примеру, меня…

Но невоспитанный двоечник не захотел слушать. Он вскочил со скамейки и с веселым гиканьем устремился в подворотню.

Из всех жильцов только пенсионерка Ольга Васильевна Гаврилова была дома. Она подметала коридор — ее очередь. В движениях добродушной старушки Нектов уловил некую напряженность, нервную размашистость. На приветствие его она ответила как-то отрывисто, неулыбчиво.

— Что-нибудь с Тамарой вашей? Опять у нее с мужем нелады? — мягко осведомился Нектов.

— Нет, там наладилось… Там-то ничего… — последовал негромкий ответ.

И вдруг ее прорвало:

— Ужас что!.. В поликлинику свою забежала, — ну, знаете, где прежде работала… Все медицинские документы обесцветились, ни одной истории болезни не осталось! Больные бродят, будто беспризорники, врачи прямо волосы на себе рвут!.. Один больной к Викентьевой подходит, бюллетень продлить надо. Сует ей бюллетень, а это не бюллетень, а бумажка голая. А тут Анечка Кушелева из аптеки прибежала, говорит: все наклейки на лекарствах побелели. И рецепты — тоже… Я вышла — вся дрожу…

— Печальный случай, — посочувствовал Нектов. — И как это медики такое безобразие допустили?! Тут прокуратура вмешаться должна! А у меня, представьте, приятная новость. Столько лет о «Зефире N 500» мечтал…

Ольга Васильевна метнулась со своей метлой в другой конец коридора. Обиженный невниманием, Нектов направился в комнату. Из-под угловой паркетины — то был его тайник — он извлек небольшой ключик и открыл им нужный ящик комода, где хранилась коллекция. Затем осторожно вынул из пиджака завернутый в станиоль «Зефиръ» и, не разворачивая, положил драгоценность в ящик; потом задвинул его. Ему хотелось подразнить, потомить свою душеньку, продлить радостное ожидание. Вечером он вдосталь налюбуется на приобретение и при этом пригласит Дрекольева на стопку кагора. Пусть этот нелепый «коллекционер» поглядит на «Зефиръ» и познает, как ничтожны его мыльные обертки перед таким экспонатом. С этими мыслями Нектов снова запер ящик на ключ. Тут надо уточнить, что все обитатели квартиры были люди честные, и он это знал. И жене своей он верил вполне; будь у него миллион наличными, он без колебаний вручил бы всю сумму Валентине на полное ее попечение. Но коллекция — особь статья. Здесь ключ да ключ нужен!

Из прихожей послышался телефонный звонок. «Это, верно, Валя от дочери звонит; сейчас начнет докладывать, какие новые слова внучка Машенька освоила», — подумал Нектов и улыбнулся. И действительно, звонила жена. Но речь повела не о внучке. Голос был тревожный, с надрывом.

— Представь, опечатали и кассу, и бухгалтерию, где наша Римма работает! Это в выплатной-то день!.. Бред какой-то! И Римму, и весь персонал по домам отпустили. Что-то ужасное!..

— Кража со взломом? Растрата? — деловито спросил Нектов.

— Уж лучше бы кража! Уж лучше бы пожар! Хуже, хуже! Деньги все обесцветились — ни цифры, ни буковки на них… Только медь да серебро нормальный вид имеют. И все бухгалтерские книги, все документы тоже обесцвечены… Римма рыдает. Она твердит, что это конец света начался… Она сейчас Виктору на работу звонила, думала, муж утешит, обнадежит. А у того у самого неувязки: во всем проектном бюро вдруг все синьки и ватманы вылиняли… Но ты приготовься к главному ужасу. У меня с собой восемнадцать рублей было. Открываю сумочку — а там не деньги, а бумажки белые… Ты проверь те сто шестьдесят, что в верхнем ящике, под бельем. Вдруг и они?.. Сейчас, Риммочка, сейчас дам тебе еще валерьянки!..

Нектов направился в свою комнату, чтобы проверить деньги, что под бельем, но тут позвонили у входной двери. Он открыл. Вошла Верочка, молодая библиотекарша, недавно въехавшая в квартиру по обмену. Жильцы уже успели прозвать ее Снегуркой — за стройность фигуры, за светлые локоны и голубые глаза. Но сейчас ее не узнать было: за один день состарилась, подурнела, обрела какой-то пришибленный вид. Сделав несколько шатких шагов, она села на табурет возле телефона и зарыдала.

— Что с вами, Верочка? Вас какой-нибудь нахал обидел?

— Все люди обижены… Книг больше нет!.. Вернее, есть они, да в них ничего нет, все побелело… Клавдия Николаевна в Публичку звонила — и там то же самое… В архив Люда звонила, там все документы побелели… Кругом — белая тьма!.. Я боюсь за Виктора. Прибежал из института, сказал мне, что жить не стоит, что письменность у человечества только на могильных плитах осталась… — Она зарыдала еще громче и петляющей, неверной походкой, будто слепая, побрела в свою комнату.

Сообщение Снегурки огорчило Нектова. Ну, насчет письменности ухажер ее перегнул, письменность не только на могилах осталась, она осталась и на этикетках коллекции, подумал Собиратель. А книг — жалко. Лет пять тому назад он с удовольствием прочел повесть писателя В. Невсякого, в которой упоминались папиросы «Трактор» и «Блюминг» (мягкая упаковка, 1931 год), — и сразу же написал Невсякому, что тогда же выпускались и папиросы «Шарикоподшипник». Заодно назвал и «N 6», и «Купишь — куришь», и «Совет». Вскоре от писателя пришло благодарственное письмо. Завязалась переписка, потом и по телефону стали переговариваться. На днях Невсякий сообщил ему, что заканчивает работу над романом, герой которого курит «Шипку», а героиня — «Беломорканал»; Нектов с нетерпением ждал дня, когда прочтет эту книгу. Но теперь, выходит, он лишен такой возможности… Да полно, так ли это? Может, Снегурка что-то путает, зря паникует? Надо позвонить самому Невсякому, уж он-то в курсе дела.

На звонок ответила жена писателя. Дрожащим голосом она сообщила, что муж лежит на диване в полной прострации. Случилось черное дело. Вернее сказать — белое дело, но оно хуже черного. Час тому назад Невсякий подошел к стеллажу и, желая лишний раз получить эстетическое удовольствие, взял свою книгу, раскрыл ее, но не смог прочесть ни единой строчки. Ибо строчек не стало! И остальные его книги тоже обесцветились… Правда, обесцветились книги и всех остальных авторов, это немного утешает… По радио сказали, что так — во всем мире. Белая мгла…