Часть третья

Что такое нейромудрость?

Айзек Азимов утверждал, что цивилизация, производящая много знаний и пренебрегающая мудростью, обречена на саморазрушение. Его мысль продолжил Арнольд Тойнби и процитировал Ибн Халдуна: «Цивилизации не убивают, они кончают самоубийством». Совсем не плохо, что мы хотим более эффективно использовать мозг, но следует ли при этом забывать о разумности? Как весьма наглядно продемонстрировал ХХ век, хороший профессионал может быть негуманным мерзавцем. Можно даже заниматься научными исследованиями, исключив мудрость и даже презирая ее.

Моя отправная точка зрения в том, что человек – более великое явление, чем все его создания: больницы, университеты, армии или государства. Это для меня аксиома. Он не должен им подчиняться, еще ни разу в жизни университет или государство не сотворили человека, а ему по силам создать и государство, и университет.

Я не претендую на истину в последней инстанции, а хочу предложить читателям просто задать себе те нестандартные вопросы, которые помогут определить влияние шаблонного мышления. Вот эти вопросы:

Кто кому служит?

Кто против кого?

Кто ради кого умирает?

Задав себе эти вопросы, надеюсь, вы задумаетесь, что же такое нейромудрость.

Глава 1

Моя история

Человечество плетет паутину, в которой само же и вязнет.

Хаким Санаи Газневи

Нейронауки пронизывают все вокруг

В 2003 году я поступил в Университет Париж-Сакле, в то время он еще назывался Париж-юг. Именно здесь я познакомился с профессором Эрве Даниэлем, который и передал мне страсть к изучению нейронов и глиальных клеток. Тогда же меня глубоко заинтересовали работы Франциско Варелы. Вместе со своим наставником Умберто Матураной он смог превратить биологию в раздел математики, где фраза: «Допустим, что живое существо порядка N…» не выглядит дикостью. И меня всегда это зачаровывало.

Какое-то время спустя я уехал на пригородной электричке из Орсе в Высшую нормальную школу возле Пантеона. Здесь случилось открытие: закачанные в меня знания неэргономичны. Меня это не обрадовало, и я на собственном опыте ощутил, что развитие личности не является приоритетом нашего высшего образования и даже самые блестящие умы, как маленькие дети, верят, что страдания – это заслуга.

В 2006 году я ушел из Высшей нормальной школы для продолжения изучения нейронаук в Кембридже, где на меня произвел большое впечатление очень эргономичный, замечательный кампус. Я попал из ада в рай. Моя стажировка сначала проходила на факультете экспериментальной психологии под руководством Брайана Мура и Брайана Гласберга. Мне предложили изучать психоакустику, то есть восприятие звуков нашим мозгом; особенно была интересна проблема «обходных путей модальности ощущений» или возможность скорее слышать треугольники, чем их видеть. В 2009 году моим руководителем стала Лоррен Тайлер, с которой мы получили интересные результаты в ходе магнитоэнцефалографических исследований, что натолкнуло меня на мысль заняться нейроэргономикой в литературе, прежде всего в поэзии.

Пытаясь поскорей избавиться от наследия французского высшего образования, я решил продолжить образование в Стэнфорде, но вскоре вернулся в Высшую нормальную школу, где оазисом в пустыне для меня стали работы Станисласа Деана из Коллеж де Франс, посвященные «глобальному рабочему пространству нашего сознания».

Депрессия пробудила мой интерес к нейроэргономике как способу превращать свинец жизни в золото. В Орсе я интересовался компьютерными играми и их влиянием на обучение. Игры и стали моей специализацией по окончании Высшей нормальной школы. Тему диссертации я хотел выбрать сам и самостоятельно написать ее от А до Я, не допуская даже мысли, что мне навяжут команду руководителей. Мне не хотелось быть для них дешевой рабочей силой и принимать как должное этот подневольный труд. Из-за этого «непослушания» мне отказали в финансировании. Я сполна насладился шаткостью своего положения, которое одними воспринималась как крах всех надежд, а другими, и мной самим, – как интересный жизненный урок.

Потом появилось решение пройти высшую военную подготовку во французских ВМС. Я стал офицером штаба: униформа, армейская семья, стабильное место взамен бытовой и интеллектуальной неустроенности. Здесь состоялось знакомство с капитаном 3-го ранга из семьи Оноре д’Эстьен д’Орва, который однажды на холме Мон-Валерьен описал Париж как «большую дробилку». Я думаю, что именно это выражение внушило мне страсть к гуманизму в понимании нейронауки. Никакая другая формула не могла с такой убедительностью и в столь сжатой форме описать современного человека: плоть от плоти города, плоть от плоти экономики. Он постоянно пребывает в тревоге, потому что не понимает смысла своего существования, и его еще и обвиняют в желании распорядиться своей психической жизнью и судьбой и наказывают, когда он не соответствует интерьеру своей тюрьмы. Позднее я узнал, что этим выражением мы обязаны английскому писателю и приверженцу суфизма Д. Г. Лоуренсу.

Я был очарован стратегией и геополитикой, мне настолько нравилось обучение, что я чуть было не остановился на военной карьере. Но наука притягивала меня еще больше. Как сказал мой брат по несчастью Седрик Соль, «когда занимаешься исследованиями, все время ходишь по Луне». Ты пытаешься проникнуть туда, куда до тебя никто и носа не смел сунуть, а остальное – всего лишь слова.

Моя первая диссертация была посвящена геополитике знаний, то есть «ноополитике», ее роли на просторах Великого шелкового пути и иренологии (наука о мире без войн). Написать эту диссертацию меня побудили работы Варелы, в частности его идея, что конфликты – это вирусы человечества. Психолог Уильям Джеймс говорил о существовании «морального эквивалента войны». В университете Страсбурга я защищал свою вторую диссертацию, которая касалась суфийского влияния на западную литературу, от Т. С. Элиота до исследователя суфизма Ричарда Фрэнсиса Бёртона.

В этой «Балладе о сознании между Востоком и Западом» мной было использовано главное понятие нейронаук – «коннектом», или совокупность нервных связей. Я предложил перенести идею коннектома в литературу, выдвинув предположение, что тексты Востока будут в метафорическом смысле нашим правым полушарием, а западная литература будет левым. Причем особенно меня интересовало мозолистое тело – этот пучок волокон, объединяющий оба полушария. Когда в результате случайного объединения различных знаний происходит открытие, а это чаще всего происходит внезапно, мы называем это «серендипностью» (интуитивной прозорливостью). Как сказал один исследователь, «сбор сведений осуществляется ради их столкновения», и действительно, зачем копить знания, если впоследствии их не сталкивать? Кстати, французский писатель и дипломат Ален Пейрефитт утверждает, что один из главных недостатков французов как раз и заключается в отсутствии у них серендипности.

Меня зачаровал процесс соударения нейронауки и литературы именно потому, что нейронаука вездесуща.