Глава пятая
Жаклин месила тесто, налегая на него всем телом. Она ощущала его под руками – податливое и одновременно плотное. В том, как она мягко покачивалась взад и вперед, взад и вперед, было что-то созерцательное и чувственное.
Глаза ее были закрыты.
Она месила и покачивалась. Месила и покачивалась.
На ее руки легли другие – более старые, более холодные, пухлые.
– Думаю, этого достаточно, ma belle, – сказала Сара.
– Oui, madam.
Жаклин покраснела, поняв, что опять переусердствовала с багетом.
Если она не научится этому, то потеряет работу. Как бы хорошо она ни готовила печенье, пироги и наполеоны, если ты не умеешь печь багет в Квебеке, то для малой пекарни ты человек бесполезный. Сара хотела бы ее оставить, но у нее не будет выбора.
От этого зависело все. А Жаклин раз за разом проваливала экзамен.
– Ничего, научишься, – сказала Сара успокаивающим тоном. – Почему бы тебе не закончить птифуры? Мадам Морроу заказала две дюжины. Она говорит, для гостей, но…
Сара рассмеялась. Смеялась она всем телом и от души. Противоядие от страхов Жаклин.
Антон, наверное, готовит что-нибудь по соседству. Пытается приготовить блюдо, которое поразит Оливье. Чтобы убедить владельца бистро произвести его в шеф-повара. Или хотя бы в помощники. Или хотя бы отправить на подготовительные курсы.
Все, что угодно, кроме мойщика посуды.
Но Жаклин подозревала, что сердце Антона сейчас не лежит к поварскому искусству. С того времени, как появилась фигура в мантии.
Даже если доживет до ста лет, Жаклин не забудет этого выражения на лице Антона, когда они обсуждали существо на деревенском лугу. Когда она предложила обратиться к Гамашу. Рассказать офицеру полиции о том, что известно им обоим.
– Ты не больна? – спросила Сара.
– Просто задумалась.
– Вот в этом-то и проблема. Когда делаешь багеты, нужно очистить свой ум. Открыть его. Ты удивишься всем тем красотам, которые появятся, когда ты отпустишь свой ум.
– Вы хотите сказать, когда сойдешь с ума? – спросила Жаклин.
Сара уставилась на нее, потом снова рассмеялась.
Не часто эта серьезная, чуть ли не угрюмая молодая женщина отпускала шутки.
Может быть, она не такая уж и серьезная, подумала Сара. Иногда в ней проскальзывало некоторое легкомыслие. К тому же она была не так уж и молода. Молода по сравнению с Сарой, но ее ученице было уже лет тридцать пять.
Однако в этом и заключается прелесть искусства пекаря. В полной мере ты овладеваешь им только с возрастом, когда у тебя появляется больше терпения.
– Да, чтобы быть пекарем, человек определенно должен быть сумасшедшим, – согласилась Сара. – Если тебе понадобится помощь, ma belle, просто позови тетушку Сару.
С этими словами Сара отправилась проверять пироги в духовке.
Жаклин не смогла сдержать улыбку.
Сара, конечно, никакая ей не тетушка. Так уж повелось между старшей и младшей женщиной. Шутка, да не совсем. Обе обнаружили, что им нравится мысль, будто они семья.
Во время смеха, в это самое мгновение, темное существо исчезало. Но когда туман смеха рассеивался, существо возвращалось.
И ее мысли обратились к Антону.
Тетушка или нет, но, если она не научится печь багеты, Саре в конечном счете придется выставить ее за дверь. Заменить кем-нибудь, кому это дело окажется по уму.
И тогда она потеряет Антона.
Жаклин выкинула испорченное тесто и начала все сначала. Ее четвертая попытка сегодня, а ведь еще и полдень не наступил.
* * *
Арман и Рейн-Мари вернулись домой.
Она устроилась в гостиной перебирать коробку с архивными материалами.
Арман просканировал фотографию настоящего кобрадора и отправил ее по электронной почте Жану Ги. В ответ зять слегка грубовато спросил, не томится ли он в деревне от безделья и не выпил ли лишнего.
Гамаш взял телефонную трубку и позвонил. Ответила его дочь Анни, которая передала трубку Жану Ги.
– Что это за странная фотография, patron? – спросил тот.
Гамаш расслышал чмоканье и представил себе Жана Ги с огромным сэндвичем вроде дагвудовского. Однако эта аллюзия прошла бы мимо его зятя.
Когда он объяснил происхождение фотографии, Жан Ги, к тому времени закончивший жевать, сказал:
– Я немедленно этим займусь.
И Гамаш знал, что его зять так и сделает.
Он познакомился с Жаном Ги задолго до того, как тот стал его зятем, забрав агента Бовуара из хранилища вещдоков, где тот занимался никчемной, нудной работой. Он взял к себе молодого человека, которого не хотел брать никто другой, и, ко всеобщему удивлению, сделал его инспектором отдела по расследованию убийств.
Но Гамашу это казалось естественным. Он даже не задумывался о своем решении.
Они стали шефом и агентом. Патроном и протеже. Головой и сердцем. Не зятем и тестем, а сыном и отцом.
Судьба столкнула их, и, очевидно, они были связаны как в этой жизни, так и во многих прошлых.
Как-то вечером за обедом у Клары они заговорили о жизни. И о смерти. И о жизни после смерти.
– Есть одна теория, – сказала Мирна. – Не помню, то ли буддистская, то ли таоистская, то ли еще какая. В ней говорится, что с определенными людьми мы встречаемся снова и снова в разных жизнях.
– По-моему, это нелепостизм, – вставила Рут.
– С одним и тем же десятком людей, – продолжила Мирна, перепрыгивая через словесную кочку, какую представляла собой старая поэтесса. – Но состоим с ними в разных отношениях. В этой жизни вы можете быть партнерами, – она посмотрела на Габри и Оливье, – а в другой – братьями, или мужем и женой, или отцом и сыном.
– Постой-ка, – сказал Габри. – Ты хочешь сказать, что Оливье, возможно, был моим отцом?
– Или матерью.
Оба скорчили гримасы.
– Роли меняются, но одно остается неизменным: любовь, – сказала Мирна. – Она абсолютна и бесконечна.
– Бред сивой кобылы, – проворчала Рут, поглаживая Розу.
«Фак-фак-фак», – согласилась утка.
Сходство Розы и Рут со временем увеличивалось. У обеих была тощая шея. Белая голова. Глаза-бусинки. На ходу они покачивались. И словарь во многом был общий.
Если бы не трость в руке Рут, они были бы вообще неразличимы.
Арман посмотрел через стол на Рейн-Мари, на ее лицо, освещенное пламенем камина. Она слушала, улыбалась. Запоминала.
Если слова Мирны верны, то он уже знал всех этих людей прежде. Этим объяснялась его тяга к ним почти с первого взгляда, тяга к деревне. Доверие и легкость, которые он чувствовал в их обществе. Даже в обществе старой безумной Рут. С ее двойником – уткой, которая в какой-то прошлой жизни, вероятно, была ее ребенком.
Или наоборот.
Но Рейн-Мари… Его дочь, или мать, или брат?
Non.
Она всегда была его женой. Он знал это с самой первой минуты, как увидел ее. Он узнал ее в первую же минуту.
Узнал века спустя. Спустя многие жизни. Все остальные отношения могут изменяться, перетекать, переформатироваться в нечто иное, но его отношения с Рейн-Мари были абсолютными и вечными.
Отношения с Жаном Ги – другой вопрос. Арман давно чувствовал, что и они уходят корнями в древность. Очень старая дружба. Узы, которые были не путами, а надежными скрепами. И Рейн-Мари тоже видела это. Вот почему она поставила только одно условие, когда он сказал ей, что собирается стать главным копом в Квебеке.
Жан Ги Бовуар должен быть рядом с ним. Как в прежние времена.
И теперь Арман, размышляя об этом, ждал реакции Жана Ги и смотрел в окно на нечто, тоже, казалось, принадлежащее древности.
И спрашивал себя: если любовь шла за ними через множество жизней, то не происходило ли то же самое и с ненавистью?
* * *
– Антон?
Никакого ответа.
– Антон!
Оливье выключил воду. Мыльная вода переливалась через край глубокой раковины на пол.
– Люди заказывают суп дня, – сказал Оливье. – И нам нужны чистые сковороды. Ты не заболел?
– Désolé, patron. Я задумался.
Интересно, понимает ли Оливье или кто-то другой, что именно появилось на их распрекрасном деревенском лугу?
– Прошу тебя, – сказал Оливье и покрутил рукой, поторапливая Антона. – А когда закончишь, сможешь отнести две тарелки на третий столик?
– Oui.
Антон вымыл сковородки, быстро высушил, передал шефу, затем налил две тарелки супа с сельдереем и айвой, положил в него сметану и укроп и отнес на третий столик.
– Merci, – поблагодарила женщина.
– Un plaisir, madam, – ответил Антон, вежливо посмотрев на нее, и перевел взгляд за окно.
У него возникло смутное впечатление, будто он знает эту женщину. Видел ее прежде. Она не местная. Приезжая. Но внимание Антона теперь было приковано к лугу.
На его глазах существо шевельнулось. Еле-еле заметно. Сдвинулось на дюйм. На миллиметр.
В его сторону.
* * *
– Кажется, оно только что сдвинулось? – спросила Рейн-Мари.
Она пришла в кабинет взять книгу и остановилась за креслом Армана, глядя в окно.
– Совсем чуть-чуть, – ответил Арман. – Но я тоже так думаю. Может быть, ветерок шевельнул на нем мантию.
Однако они оба знали: темное существо и в самом деле сдвинулось. Едва заметно. Почти неощутимо для всех, кроме тех, кто случайно посмотрел на него в это мгновение, и тех, кто следил за ним некоторое время.
Существо немного повернулось. В сторону бистро.
* * *
– Вы поняли тогда, – спросил прокурор, – на кого смотрело это существо?
– Non. Там было не меньше десятка людей. А то и больше.
– Но вероятно, это был кто-то из сидевших за столиком у окна, non?
– Возражаю. Наводящий вопрос свидетелю.
– Поддерживаю.
– Что происходило дальше? – спросил прокурор.
