Часть 2
Глава 1
Дочь Вепря
Род Карью жил совсем не так, как малочисленные вержане в своем диком лесном заречье. Избы здесь не жались к земле, стараясь притвориться травяными кочками, а крепко стояли на дубовых сваях — просторные, высокие, изукрашенные резьбой. По бурым от непогоды бревенчатым стенам летели утки и катились солнечные колеса. На коньке дома Тумы белел кабаний череп — знак того, что пращур хранит свой род и вождь во всем следует заветам предков.
На просторном дворе Тумы толпились родичи и гости из-за Вержи, ожидая выхода невесты. Отовсюду доносились разговоры, девичье щебетание, смех и шутки парней. Во дворе перед крыльцом стоял сам Тума с женой и семейством, изредка поглядывая в сторону распахнутых ворот, возле которых толпилась кучка вержан — Учай со своими Детьми Грома. Над низкорослыми белоголовыми парнями, словно сосна в березняке, возвышался смуглый красавец Джериш, в надетом ради праздника начищенном до блеска бронзовом доспехе.
Чей-то звонкий голос завел песню:
Во бору я родилась, на солнышке вызревала,
На солнышке вызревала, косу русую чесала…
И вокруг девушки подхватили хором, лукаво поглядывая на дружек жениха:
Вот я, вот я, земляничка твоя!
Учай стоял среди соратников, делая вид, будто все происходящее его вовсе не касается, — он ждал выхода невесты. В свадебной отцовской рубахе, расшитой длинноносыми щуками, в арьяльском боевом поясе — подарке Аюра, с великолепным кинжалом Ширама в ножнах из черной змеиной кожи с серебряными накладками, юный вождь ингри со всех сторон ловил на себе любопытствующие взгляды.
Темные, с полосками ранней проседи волосы Учай с некоторых пор завязывал в хвост на затылке. Так поступали ингри, собираясь на войну с соседями. Учай так теперь ходил все время, в знак того, что он — избранный на совете племен военный вождь — всегда настороже. Глядя на него, и прочие парни начали ему подражать.
Про себя Учай думал, что оделся бы еще наряднее и богаче, благо было во что. Да вот беда — рядом стоял Джериш, который сразу узнал бы свое собственное добро, награбленное в арьяльском стане. Вообще, присутствие Джериша на свадьбе было для жениха сущим наказанием. Но как не позвать его? Наоборот, пришлось уговаривать почтить сговор своим присутствием. Джериш охотно согласился. Учай сильно подозревал, что это неспроста.
Заскучавшие подруги завели новую песню:
Дым над водой, ай, дым над водой,
Ай, дым над водой расстилается!
Жених у ворот, ай, жених у ворот,
Ай, жених у ворот дожидается…
Джериш пихнул вождя ингри в бок:
— Эй, хороша ли собой невеста?
Не успел Учай открыть рот, как за него гордо ответил Кежа:
— Первой красавицей слывет от Вержи до Обжи!
В глазах арьяльца вспыхнул огонек. Он внимательнее глянул на низкую дверку избы, откуда доносились неразборчивые причитания.
— Что они там делают?
— Мина прощается с родным очагом, — начал объяснять Кежа. — Печи кланяется — дескать, ты меня, матушка, кормила, ты меня грела, вовек тебя не забуду… Уголек горячий в крынку положит, в новый дом унесет…
Джериш кивнул, переводя взгляд на могучего Туму:
— Надеюсь, эта красотка пошла в мать, а не в отца! Вот уж воистину сын вепря! А людей-то у него сколько! Учай, как это он решил выдать за тебя дочь?
Жених подумал, стоит ли рассказывать Джеришу, как он поймал будущего тестя в волчью яму и что за этим последовало. Решил, не стоит, и сказал полуправду:
— Я им не чужой. Мина была прежде невестой моего брата Урхо. У нас заведено, ежели старший сын погибает…
— Тихо! Тихо! — зашикали вокруг. — Выходит!
Шутливые песни, болтовня и смех умолкли. Дверь избы открылась, изнутри зазвучало строгое, слаженное, торжественное пение:
Да прорастет зерно, что нами посеяно,
Да пребудет добро, что нами содеяно…
Наружу одна за другой начали, позвякивая подвесками-оберегами, выходить разодетые девушки — подруги Мины. Их длинные рубахи покрывала такая густая вышивка, что шитье топорщились на плечах. Ожерелья из речного жемчуга лежали на груди, как сверкающий весенний снег. С расшитых шапочек спускались вдоль щек нанизанные одна за другой литые подвески-уточки. В роду Вепря девицы ходили в портах до самого замужества, а из-за толстенных белых обмоток на голенях, нарочно повитых яркими шнурами, их за глаза дразнили неуковырами. Впрочем, обжанкам и дела не было — у них это считалось красивым.
Встав по обе стороны от крыльца, подруги запели, глядя на Учая:
Вынесем ему, вынесем,
Вынесем полны короба добра.
Это не твое, это не твое,
Это не твое — это отчее добро!
Через высокий порог, пригнувшись, переступила невеста.
Выведем ему, выведем,
Выведем ему красну девицу.
Это вот твое, это твое,
Это твое, богами суженое!
Пение смолкло. Мина выпрямилась и обвела взглядом двор.
— Ах, огонь небесный! — раздался в тишине восхищенный возглас Джериша.
Вержане пришибленно молчали. Кежа хмыкнул, пробормотал на ухо старому другу:
— Мина-то как с того лета поднялась! Не в мать, а в отца!
«Да как бы не в праотца Вепря!» — в смятении подумал Учай.
Мину, дочь вождя обжанских ингри, давно прочили в жены Урхо. Но пока женитьба слаживалась, старший брат Учая не раз наведывался в гости к будущей жене — относил подарки, гостевал в роду Карью. И каждый раз, возвращаясь, расхваливал свою избранницу, рассказывая, как она хороша собой да какая хозяйка… Учай лишь слушал и кивал, понимая, что подобная удача ему вряд ли выпадет. Сам он видел Мину еще совсем девчонкой, но уже тогда она, хоть и была не старше его, выглядела почти наспевшей девицей.
И вот теперь Мина стояла перед ним во всей красе: ростом едва ли на палец пониже Урхо, широкие плечи горделиво развернуты. В почти мужском наряде обжанской невесты Мина казалась молодым бойцом, готовым выйти на священный круг. Она была очень красива — румяные щеки, прямой нос, широкие светлые брови вразлет над большими серыми глазами. Прямо и смело, без тени девичьего смущения, девушка глядела вокруг, пытясь понять — где же молодой вождь, ее суженый?
Отец почему-то отказался подробно расписать его облик и нрав — лишь сказал, отводя глаза, что дочь не пожалеет. Учай не просто смел и умен, но и особо выделен богами среди прочих ингри. Правда, чем именно выделен — не объяснил…
Признаться, Мина совсем не помнила младшего брата Урхо. Но раз ее жених — избранник богов, то он должен быть еще сильнее и краше брата. Он, несомненно, возвышается над прочими, а в его глазах синеет само небо… Он ничем не похож на обычных ингри…
В глазах девушки вспыхнула радость узнавания. Да вот же он — ее суженый, прекрасный и грозный, будто сам Шкай! Мина улыбнулась и, легко сдвинув бедром вышедшего вперед Учая, шагнула навстречу Джеришу.
Сыны Грома прыснули было в кулак, но благоразумно умолкли. Мина остановилась, удивленно поглядела на вержан, затем вновь на золотоволосого арьяльца:
— Ты — Учай, брат Урхо?
— Э нет, — ответил воин, расплываясь в широкой ответной улыбке. — Я не Учай. За плечом у себя поищи!
Лицо дочери вождя вытянулось. Она медленно повернулась, словно стараясь уверить себя, что кого-то пропустила. Ведь, право слово, не мог же этот безбородый заморыш с кислым лицом победить ее могучего отца?
Но чуда не произошло. Заморыш, обиженно сжав губы, глядел на нее и затем наконец вымолвил высокомерно:
— Ищешь суженого? Вот он, перед тобой!
Мина растерянно поглядела на стоявшего у дверей родного дома отца, на подружек, теснившихся за ее спиной, и нахмурила густые брови.
— Да ты смеешься надо мной, что ли? — воскликнула она. — Правда ли, что ты брат Урхо, отрок?
Сыны Грома дружно закивали, на всякий случай пятясь. Джериш насмешливо скалился, любуясь статной девицей.
— Все так и есть, дочь Тумы, — через силу ухмыльнувшись, подтвердил Учай. — Понимаю, что ты не можешь поверить своему счастью и потому медленно соображаешь. Да, ты назначена мне в жены. Таково слово твоего отца и воля богов!
Дочь вождя увидела его усмешку, и глаза ее гневно загорелись.
— Я, конечно, воли богов не преступлю, — громко сказала она, бросив уничтожающий взгляд на отца и расправляя плечи. — Но коли так уж суждено… Ты должен добыть меня!
Толпа обжан оживилась и зашумела. Подруги за спиной громко зашептались и захихикали, глядя на жениха, который рядом с Джеришем казался особенно тощим и слабосильным.
— Одолей меня и свяжи, по обычаю, — мстительно улыбаясь, продолжала Мина. — И потом унеси на руках со двора! Иначе какой же ты будешь глава рода? — Она властно повела рукой, делая знак родичам и подругам освободить место. — Не будем терять время! — Мина свела в замок руки и вывернула их запястьями наружу. — Давай, суженый! Одолей-ка меня!
Джериш не скрываясь захохотал во всю глотку. Обжане радостно подхватили его смех. Мина, довольная своей находчивостью, игриво улыбнулась арьяльцу.
— Что ж… — процедил Учай, явно не радуясь предстоящему испытанию. — Пусть будет так.
— Пусть будет, — согласилась девушка и, развернувшись, с размаху влепила ладонь в грудину жениха.
Глаза у того выскочили на лоб, он отлетел на руки собратьев и наверняка бы рухнул наземь, если бы Дети Грома не подхватили его.
Все присутствующие разразились громовым хохотом, тыча пальцем в незадачливого вержанина.
— Отец, — не глядя более на наглого юнца, Мина повернулась в сторону крыльца, где стоял Тума, — этот жених слишком хлипок для меня. Он не стоит…
Она не успела договорить. Оттолкнувшись спиной от рук соратников, Учай подскочил к ней сзади, схватил за длинную густую косу, навернул ее на кулак, сорвал с пояса кошель и что есть силы огрел им избранницу по затылку. Та, не охнув, упала ничком в траву.
Обжане ошеломленно замолчали.
— Ты убил ее, что ли? — взревел Тума, и его яростный рев подхватили все обжане. — Ты пришел на свадьбу с оружием?!
— Нет. — Учай склонился над лежащей девушкой, приложил пальцы к горлу, где под кожей билась жилка. — Она жива, просто без чувств. И конечно же, я не нарушил обычаев, ибо это не оружие!
Он развязал кошель, сделал несколько шагов вперед и высыпал перед Тумой на крыльцо горку арьяльских золотых монет — неслыханную редкость в Ингри-маа.
— Это мой подарок отцу невесты! А сейчас прошу всех помолчать и не мешать мне своими криками связывать нареченную! Полагаю, никто не сомневается, что я победил?
* * *
Жилище слепого гусляра и песнопевца Зарни находилось посреди озера. Учай, увидев плот и на нем шатер, покрытый бугристой кожей неведомого зверя, сперва удивился, отчего вдруг этот диковинный человек избрал себе такое диковинное жилье. Но впрочем, как же по-другому? Учай знал, что Тума предлагал вещему певцу лучшую избу — просторную и теплую, — но тот лишь мотнул головой. «Земля — ваша, вода — божья. Мои песни не здесь рождаются. Людские разговоры для них помеха. Плеск волн, шелест листьев — в них слышу я речи вышних…» Тума лишь развел руками и согласился.
Обжане относились к вещему гусляру с величайшим почтением. Старались угодить, чем только могли. Зарни жил на плоту один — его люди расположились в другом шатре, на берегу озера. Причем не только те молчаливые парни, что пришли с гусляром из дривских лесов, но и местные жители. Две-три обжанки уже перебрались в шатры челяди гусляра, готовили, стирали. Прочие им завидовали.
Учай подошел к берегу и окликнул одного из слуг гусляра, удивших рыбу с края плота. Заметив сына Толмая, челядинец встал, заглянул в шатер, затем отвязал челн-долбленку и неспешно погреб к берегу.
— Расскажи о хозяине, — забираясь в долбленку, попросил Учай, стараясь, чтобы его слова прозвучали как распоряжение.
Длинноносый гребец с острыми скулами и будто вечно прищуренными водянистыми глазами ткнул себя пальцем в грудь:
— Не понимать!
Учай пригляделся к челядинцу. Он знал, что Зарни нанял себе помощников в землях дривов. Дривы, жители болотного края к югу от земель ингри, и впрямь говорили на ином языке. Однако в Ладьве они довольно бойко изъяснялись на купеческом наречии, впитавшем в себя все языки, раздававшиеся на торгу. «Врет, поди, — решил про себя Учай. — Говорить не хочет…» И больше обращаться к гребцу не стал.
Дощатый помост плота тихо покачивался под ногами. Учай старался двигаться бесшумно. У входа в шатер он остановился, обдумывая то, что хотел сказать, и тут услышал негромкое:
— Заходи! Что там стоишь? Или тебя заинтересовала шкура зверя, которой покрыто мое жилище?
Учай с досадой сжал губы. Уж конечно, слепец не мог видеть, как он разглядывает бугры и узоры на грубой безволосой шкуре, гадая, чья бы она могла быть. Да и зрячий не увидал бы сквозь стену.
— Здравствуй, почтенный Зарни.
Сын Толмая вошел и на всякий случай склонил голову. Похоже, слепота ничуть не мешала песнопевцу видеть получше многих. Кто его знает, на что он еще способен!
Гусляр был в шатре не один — по соседству острил гусиные перья смуглый слуга в длинной темной рубахе. Когда он увидел Учая, перья выпали у него из рук, и на бритом лице отразился ужас.
— А я все ждал, когда же ты придешь, вождь ингри, — произнес гусляр, поднимая голову.
В сумраке шатра его лицо казалось белым пятном. Длинные седые косы падали на грудь. Обрубки ног, как всегда, были покрыты рысьей шкурой.
— Ждал? — в замешательстве переспросил Учай. — Ах да, конечно. Я должен вознаградить тебя за помощь.
— Когда я захочу говорить с тобой о награде, ты непременно об этом узнаешь. Пока ты пришел разузнать у меня путь. За это добрые люди не берут плату.
— Нет, — возразил Учай. — Я пришел совсем за другим.
— За чем же? — удивился Зарни.
— Сейчас расскажу, — ответил сын Толмая, с любопытством поглядывая на смуглого слугу. — Но сперва скажи, кто этот чужеземец и почему он глядит на меня, как мышь на змею? Кажется, я его где-то видел…
— Вряд ли. Я купил его тут, в Ладьве. Его зовут Варак. Он превосходно знает грамоту. Утверждает, что был дворцовым рабом в Аратте. Возможно, он сбежал оттуда, но мне какое дело?
— Знает грамоту? — прищурился Учай. — Это хорошо… А сейчас пусть выйдет.
Повинуясь знаку Зарни, Варак низко поклонился им обоим и выскользнул из шатра. Когда полог опустился, Учай заговорил:
— В день, когда ты мне помог волшебной песней на собрании вождей, я ощутил силу, какую, верно, никогда не ощущал никто из смертных. Молнии рождались в моих руках! Казалось, мои стопы попирают землю, а на плечах зиждется небесная твердь! А нынче… — Учай порывисто вздохнул, подавляя накатившую ярость. — Дочь Тумы сбила меня с ног! Ударила на глазах у всего люда! Еще немного — и вовсе бы пришибла!
— Но в итоге ты ее одолел, — утвердительно, точно наперед зная ответ, произнес Зарни.
— Да, — ответил Учай, чувствуя благодарность, что гусляр не стал над ним смеяться. — Мне повезло. Я оглушил ее кошелем со свадебными дарами… Но что будет дальше? Не бить же мне ее всякий раз по голове? Скажи, как мне вновь обрести ту силу? Как заставить Мину покориться? Какой стыд, если самого могущественного из вождей ингри будет колотить жена!
— Вот как? — протянул слепец. — Самый могущественный вождь ингри? Так ты себя зришь в будущем?
— Как же еще? — удивился Учай. — Я уже глава рода, а скоро стану первейшим вождем. Я привел с собой пять десятков воинов! Когда я породнюсь с Тумой, то со временем соберу в кулаке все земли Ингри-маа. Мы сможем дать достойный отпор арьяльцам, когда они придут сюда!
— Достойный отпор… — Губы песнопевца сложились в глумливую усмешку.
Он протянул руку, нашарил гусли, положил на колени и начал рассеянно, будто что-то вспоминая, перебирать струны.
— Сожми кулак! — вдруг потребовал он.
— Зачем? — не понял Учай.
— Сожми, как будто ты уже держишь в нем все роды лесного края.
Учай расправил плечи и до хруста сжал кулак:
— Так?
— Тебе виднее.
Зарни умолк, вслушиваясь в текучий перезвон.
— И долго так держать? — спросил сын Толмая.
— Держи.
Песнопевец перестал играть и принялся неспешно подкручивать колки, потом снова вслушался в пение струн… Наконец, будто вспомнив о госте, разрешил:
— Можешь разжать.
Учай со вздохом облегчения встряхнул пястью.
— Что ты чувствуешь? — спросил Зарни.
— Пальцы устали.
— Ты стоял недолго, ничего не делал, а пальцы устали? Как же ты намереваешься держать в кулаке всех ингри? Ты говоришь, что придет войско арьяльцев и ты сразишься с ним. Что ж — может, оно в самом деле скоро придет. Но это вряд ли. Наступают холода, вот-вот пойдут дожди, потом ляжет снег… Арьяльцы не сунутся сюда до тепла. А тебе все это время придется держать кулак сжатым. Иначе твое войско разбежится по домам. Но и под твоей рукой они начнут роптать, потому что ты вырвал их из семей, увел от родных очагов, а взамен не дал ничего. Когда же людям станет известно, что грозного повелителя ингри дома колотит жена, ты не сможешь удержать рядом с собой даже ребенка.
Учай слушал, и в животе у него холодело. Он живо представил себе то, о чем говорил вещун.
— Отрицающий величие обретает ничтожество, — безжалостно продолжал тот. — Ты говорил о молниях, исходивших из твоих рук? Прежде я не знал об этом. Своими песнями я лишь открываю врата небес, но каждый сам зрит, что приходит оттуда. Однако сейчас я могу растолковать тебе, что значит твое видение.
— Я сын Шкая? — робко спросил Учай.
— Нет, ты не сын бога грозы. Ты нечто большее… а может, и нет. Порой боги сходят на землю. Всякий раз они выбирают достойного, в теле которого рождаются. Но человек может принять божественную сущность, а может в испуге отринуть ее. Не сомневайся — если пожелаешь стать просто мелким вождем затерянного в лесах племени, Шкай не простит тебя.
— Но…
У молодого ингри перехватило дыхание.
— Как же тогда… Как же Мина? Наша женитьба?
— Послушай, — вздохнув, как бы нехотя проговорил Зарни, — ты носишь на груди знак великой богини. Знак ее внимания! И ты смеешь думать о какой-то драчливой девице? Ты смеешь представлять, как завалишь ее в клети на шкуры, раздвинешь ей ноги…
Учай зарумянился. Именно так он и представлял себе тот миг, когда он утвердит свою власть над строптивой дочерью Тумы. Мечтал, как эта статная красотка с покорностью будет лежать под ним, безропотно выполняя все, что он ей прикажет.
— Ты в самом деле думаешь, что так и будет?
— Да, — с вызовом сказал Учай. — Я ведь буду ее муж!
Зарни тихо, но обидно засмеялся:
— Я все забываю, что ты едва вышел из отроческих лет. Отринь свои сладкие мечтания, они ничего не стоят. Зачем тебе смертные девицы? Ты — воплощение Шкая! Ты должен быть с той, кто тебе ровня!
— Ровня?! — всплеснул руками Учай. — Ты бы видел ее! Да она… она…
Он искал слова и не мог найти их, чтобы передать тот ужас и восторг, который вызывало у него всего лишь ощущение присутствия страшной и невыносимо прекрасной Богини…
Лицо Зарни было совершенно неподвижно, глаза жутковато белели в сумраке шатра. Зато руки, без устали бегающие по струнам, казалось, живут своей жизнью, будто два огромных голых паука, и это было еще страшнее.
— Я всего лишь певец, — произнес он. — Порой могу приоткрыть пелены, скрывающие от нас лики богов. Хочешь стать мужчиной? Так поступи как мужчина!
— О чем ты?
— Я песней могу открыть тебе путь к ней. Прямо сейчас.
Учай стиснул зубы, чтобы они не стучали.
— Я готов!
Мерно загудели струны. Сумрак внутри шатра наполнился грозными, тревожными и удивительно красивыми звуками, от которых Учая бросило в дрожь. Кровь зашумела громче и застучала у него в висках. Веки Учая вдруг наполнились неподъемной тяжестью. Под его кожей, по спине и рукам волнами разбегались ледяные мурашки. Каждое новое созвучие заставляло его задыхаться, невидимые волны захлестывали его с головой…
И тут Зарни тихо запел, будто руку ему протянул:
— Если ты вопрошаешь небо, от богов ожидая совета,
Если ты призываешь небо взор обратить на тебя,
Может, ты поступаешь мудро или нет — но выбор ты сделал,
Если небо глаза откроет, на тебе не будет доспеха…
Учай шумно вздохнул, глотая воздух, и открыл глаза…
…Он стоял на голой вершине окруженного лесом холма. Черное, усеянное яркими звездами небо висело над его головой так низко, что казалось, можно дотянуться рукой. Вороны, неотличимо черные, будто созданные из мрака, с раскатистым карканьем носились вокруг. И, будто отвечая на их зов, темень небес распахнулась, и ночь в единый миг озарилась ледяным сиянием — столь ярким, что у сына Толмая слезы брызнули из глаз. Он собрался было прикрыться ладонью, но тут увидел ее.
Совершенное тело ее было окутано плащом цвета ранних сумерек. Сердце Учая заколотилось, рот открылся, будто для крика.
— Вечная дева, явившая свет и залившая небо сияньем,
Пальцы твои холодны, но касанье их слаще, чем мед.
Кто опалился страстью твоей — не желает иного удела.
Тот, кто упился негой твоей, — другой не возжаждет вовек…
Учай словно вспыхнул изнутри. Он пылал от макушки до кончиков пальцев на ногах. От прекрасной девы, что шествовала по небесам, веяло спасительной прохладой. Он шагнул к ней, и вдруг тяжесть и жгучая боль исчезли. Тело его окатило волной такого неземного облегчения, что он сам воспарил навстречу Богине.
— Голос твой громом звучит над притихшей землею,
Молнией взгляд твой пронзает своды миров,
Птицы твои рождены из чернейшего мрака,
Ищут добычу тебе и души уносят в когтях.
Она протянула к нему руки — и будто два огромных вороновых крыла распахнулись за его спиной. Он устремился в сверкающее небо, коснулся ее пальцев — и вспышка ярче летнего полуденного солнца залила ночное небо светом от края до края.
Тело Учая сотрясала дрожь, с губ срывались стоны, а Зарни продолжал свою песнь — негромко, но твердо, будто забивая в плашку гвозди.
— Серп занесен твой над миром, над старым и малым.
Каждый живущий безропотно участи ждет.
Двери небес отвори мне, прекрасная дева!
Сердце свое отвори, сердце мое забери!
Сознание покидало сына Толмая. Мир катился по кругу, вращаясь все быстрее, распадаясь на яркие пятна, наполняя все тело немыслимым блажеством. Колени Учая подкосились, он рухнул ничком и начал скрести ногтями шкуры, покрывавшие настил. Зарни смолк и усмехнулся, слушая, как бьется в беспамятстве могущественный вождь Ингри-маа.
Дождавшись, пока Учай наконец перестал метаться, Зарни спросил:
— Ну что, ты по-прежнему желаешь обрести божественную силу, чтобы приструнить дочь Тумы?
— Что я должен сделать? — пробормотал сын Толмая, ошалело поднимая голову.
— Слушай же меня, — размеренно заговорил песнопевец. — Не думай о Мине, не думай о власти над ингри. Все, что ты пожелаешь, придет само. Твой истинный враг — Арьяла! Да не будет тебе покоя, покуда она стоит на твоем пути…
