149

Сначала так говорили про собак, про тех самых собак, что торговали у метро китайскими светящимися яйцами с музыкой и неоновой помадой, про дворняг со слезящимися глазами, стоявших в переходах с кепкой у грязных лап, просивших деткам на операцию, на корм, на то, на се, про рослых псов с узкими мордами, которые увязывались за тобой на темной улице, – и ты покрепче перехватывал рюкзак с кошельком внутри, пока не вцепились в него желтые зубы: мол, их подсаживают, дозы-то нужны крошечные, и подсаженных столько, что рынок героина переживает в Москве бум, а уж о Челябинске и Саранске говорить нечего. Потом заговорили про «Е» – тут уже речь шла о холеных хипстерских мейн-кунах и левретках, о фретках и мини-пигах, от которых хозяевам хотелось большой любви (не поймите неправильно – просто любви, любви, нежности), и термин «микродозинг» поменял значение, а в клубах пошли по рукам пакетики с розовыми и салатовыми горошинками гомеопатического размера. Потом к ребятам, быстро поднявшимся на совершенно легальной торговле мататаби, стали приходить большие неприятные парни, и весь этот сегмент рынка аккуратно перешел к совсем другим людям, благо и фасовка, и производство – удобно же все на одном оборудовании делать. И вот недавно Михаэль Артельман впервые в жизни испугался собаки: стояла эта собака у его, Михаэля Артельмана, подъезда, пошатывалась, и Михаэль Артельман готов был потом поклясться себе, что глаза собачьи были налиты кровью. «Мужик, – сказала собака нехорошим голосом, словно икала, а не говорила, – мужик, позвонить надо», – и скорость, с которой Михаэль Артельман заскочил в подъезд, была, честно скажем, совершенно постыдной, и когда Михаэль Артельман вошел в квартиру, уже другие налитые кровью глаза посмотрели на него из зеркала, и кухонному стулу с милым поджопничком, сшитым Оксаной вручную, как следует досталось, и стенке, соответственно, досталось тоже.