Ответы

Размышления его прервали крики: «Пустите меня, я сказала, пустите!»

В следующий миг дверь каюты распахнулась, и на пороге появилась растрепанная и испуганная староста. Очки она почему-то держала в руке.

– Это правда, Элла? Петь? Царегородцева укокошили? Что ж это творится!

Петр не успел ничего ответить, только развел руками. Этот жест и замешательство были истолкованы Аленой по-своему, она буквально взвыла, кружась на одном месте:

– Ужас Амитивиля, бли-ин! Проклятие какое-то! Что творится! Я больше в свою каюту не пойду, я боюсь, слышите? Боюсь! Одна не останусь!

Они обнялись с Эллой, как две безутешных вдовы, а Петр задумался: помнит ли Алена о заключенной с ним сделке? Сохраняются ли ее условия сейчас, когда Петр давно уже «в своем уме» и скрывать ему вроде как нечего. Однако в данном психологическом состоянии напоминать об этом старосте, конечно же, не следовало.

Пока две женщины изливали друг другу душу, он покинул каюту и в коридоре буквально столкнулся с капитаном. Тот, недолго думая, протянул ему предсмертную записку Царегородцева:

– Про улики не стоит забывать, Петр Федорович. Неплохо бы сейчас графологическую экспертизу провести. Хотя бы в общих чертах. А что, если писал записку не убитый?

Выйдя на палубу, Петр при солнечном свете еще раз внимательно рассмотрел написанное. Мог ли смертельно отравленный человек написать так убористо и аккуратно? К сожалению, он не помнил почерк Царегородцева и Михася. А показывать сейчас эту запись кому-то еще ему не хотелось. Эмоции и так били через край.

– Я тоже об этом подумал, Вацлав Борисыч. Дело в том, что Михась никак не мог отравить Глеба. Такая возможность у него была лишь ночью и очень ранним утром. В этом случае Царегородцев умер бы значительно раньше. Нет, мануальщик, скорее всего, не убийца. Царя, по крайней мере.

– Мануальщик… это Михась, как я понимаю? – уточнил капитан и поморщился от боли в спине. – Надо будет попросить, чтоб спину мою посмотрел…

– Непременно, Вацлав Борисыч, но после того, как поймаем убийцу.

– Да, конечно, – спохватился капитан. – Выходит, записку подкинул нам непосредственно убийца, чтобы перевести стрелки на этого… Михася.

– Совершенно верно, на Михаила Трегубова. Выходит, так. Кто у нас остается под подозрением?

– Гамаюн, Чубак и Рябухин, – отрапортовал вполголоса капитан, словно несколько минут перед этим репетировал.

– Труп Царегородцева уже в здравпункте?

– Да, все покойники там. У нас не здравпункт, а морг, получается. Правда, холодильных камер нет. Но, надеюсь, им не долго там храниться…

– Конечно, не долго, Вацлав Борисыч, – надо, чтобы труп Царегородцева осмотрел Рябухин. Он классный патологоанатом… опытный. Увидит то, что я пропустил. Это важно.

Через минуту они оба подходили к каюте Жоры. Матрос, стороживший каюту, казалось, даже обрадовался возможности поговорить с капитаном. Чего нельзя было сказать об однокурснике. Он стрельнул злобным взглядом в Петра и отвернулся.

Капитан о чем-то беседовал с матросом в коридоре и не слышал, что происходило в каюте.

– Сейчас не время показывать, насколько глубоко ты обижен, – зашипел на Рябухина Петр, пытаясь как можно скорее ввести того в курс дела. – Через час мы пристанем в Краснореченске, и, если к тому времени не будем иметь неопровержимых доказательств…

– Ты всерьез считаешь, что мы сможем как-то раздобыть эти самые… неопровержимые доказательства? – перебил его патологоанатом. – Не смеши! А вот заехать тебе с размаху очень даже будет кстати.

Петр не успел сгруппироваться, отвернуться от удара, как почувствовал разрывающую боль в паху и буквально рухнул на пол. Минуты две он вертелся, скулил и хрипел, потом обрел способность соображать, застыл на четвереньках посреди каюты и перевел дыхание.

Что происходит? Насколько он помнил Рябухина в вузе, тот никогда не решился бы на подобное. Долго бы дулся, не здоровался, отмалчивался, но чтобы так, в открытую. Он успел сделать предостерегающий жест вбежавшему на шум капитану. Тот лишь развел руками.

Петр проговорил:

– Ты дебил, Жора, причем полный. Таких называют одноклеточными…

– Ты что-то говорил о неопровержимых доказательствах? – как ни в чем не бывало поинтересовался Рябухин. – Продолжай.

– С таким поведением, как у тебя, мы их никогда не раздобудем. Ты не девица, а я не классная дама, – подытожил Петр перед тем, как покинуть каюту. – Либо ты идешь со мной и осматриваешь труп Царегородцева, либо…

– Кого?! – Очки Жоры слетели на диван, он схватил их и начал протирать. У него затряслись губы. – Царя убили? Ты соображаешь, что городишь? Это что – третий труп на борту?

– Либо я во всем разбираюсь один, – продолжал в запальчивости Петр, не обращая внимания на реакцию однокурсника.

– Я иду, даже не сомневайся. – Жора вернул очки на прежнее место и решительно двинулся к выходу. – Где труп? В медпункте?

У Петра в голове вертелось много вопросов к патологоанатому, но он решил, что они подождут. Сейчас самое главное – профессиональный осмотр трупа. Остальное – потом. В конце концов, он первый ударил его ниже пояса. Чего уж там!

Оставив однокурсника в медпункте, Петр вышел покурить на палубу. Увидев плетеное кресло, из подлокотника которого еще полчаса назад торчала записка, застыл как вкопанный. Его вдруг осенило: предсмертное послание предназначалось непосредственно ему. Оно было не подписано, заметить записку в подлокотнике мог только он, поскольку только он видел дремлющего в плетеном кресле Царя. Остальные в это время проводили следственный эксперимент в мужском туалете, фактически издеваясь над его бывшей супругой.

Кто мог видеть его проходящим мимо дремлющего Царегородцева? Кого еще не было в это время в туалете?

Петр скользнул взглядом по окнам кают и едва не выронил сигарету, которую так и не прикурил: прямо на кресло выходило окно каюты старосты. Он вспомнил эти занавески, когда пытал Алену о ее отношениях с Матарасом. Староста могла видеть, как Петр направлялся в туалет мимо дремлющего Царя. Она сообразила, что он обязательно увидит записку в подлокотнике, обнаружив, что Глеб убит. Он вспомнит, где сидел Царь!

Но Алена не могла быть Невидимкой! Столь хрупкой женщине никогда не дотащить труп Лизаветы до противопожарного ящика и тем более – не спрятать его там. У нее просто не хватит силенок!

Или все-таки хватит?

Что, если Алена – сестра Ревзиной? Ведь не известно, была ли Полина Брониславовна замужем, какова ее девичья фамилия? А вдруг ее девичья фамилия Чубак? Весьма оригинальная закрутка сюжета!

Петр попытался вспомнить, говорила ли староста когда-либо, что у нее есть сестра, но в памяти ничего не всплывало.

Если предположить совсем уж невероятное – Глеб помог Алене убить Хмельницкую, вырезать ей позвонок, потом дотащить труп до ящика и спрятать его там. Но как можно предвидеть, что Михасю потребуется ночью хлеб и он убежит его искать, подарив тем самым Царегородцеву полчаса свободного, никем не контролируемого времени?

И маловероятно это – успеть все сделать за полчаса. И Матарасу в капельницу воткнуть миорелаксант, и Лизавету притащить в мужской туалет, где в одной из кабинок притаился, как заяц под кустом, Рябухин. И позвонок у нее вырезать, и утащить ее к противопожарному ящику, и спрятать в нем труп. Потом вернуться, как после безобидной прогулки по палубе, в каюту, причем успеть раньше Михася! Это роботом надо быть, а не человеком!

Разумеется, если Царь и согласился участвовать во всем этом безобразии, то – не бесплатно. Но поверить Алене на слово, что она расплатится потом, он не мог. Наверняка что-то потребовал в залог…

Петр вспомнил, что в карманах мертвого Царя ничего не было, впрочем, как и в каюте. Не наличными же она с ним расплатилась!

Понятно, почему староста решила его убрать. Иметь в лице Глеба соучастника и свидетеля одновременно – незавидная перспектива. Хотя опять загадка – как можно хрупкой Чубак отравить здоровенного громилу? Может, староста – не та, за кого себя выдает? Может, она – та самая Маккой, владеющая восточными единоборствами, способная раскидать всех матросов по палубе так, что они самостоятельно подняться не смогут!

Но это – из области фантастики, а в фантастику Петру верить не хотелось.

На палубу вышел вспотевший Рябухин. Петр предложил ему пачку сигарет, но тот отказался:

– Хватит, накурился.

– Что с Царегородцевым? Отравление, я правильно понимаю?

– Может, и отравление, но я пока увидел картину профузного желудочного кровотечения. Как будто порвался сосуд в желудке. И достаточно крупный. Умер практически мгновенно.

– И записку не успел написать?

– Какая записка! Ты что? – Жора посмотрел на однокурсника так, словно усомнился, учились ли они в одном вузе. – Сразу шок, давление под ноль и рвота полным ртом кофейной гущей.

– А что могло это спровоцировать? Тебя послушать, так он умер сам.

– Именно, – кивнул Рябухин, поправляя очки на переносице. – Нет никаких следов инъекций или гематом. Это надо нажраться крысиного яда, надышаться зарином, так и то – куча других симптомов будет. А тут чисто! Одна рвота кофейной гущей.

– Самое банальное объяснение, – решил Петр подытожить сказанное, – это ночное злоупотребление спиртным с последующей перфорацией язвы?

– Пока других объяснений я не вижу.

Петр развернулся, хлопнул ладонями по перилам и, глядя в глаза однокурснику, медленно произнес:

– Ладно, допустим, все так и было, а теперь начистоту. Кому пришла в голову мысль гипнотизировать мою Элку? Тебе, Трегубову или Сержу? Учти, что я слышал ваш с ней разговор и в ресторане, когда ты подсел к ней, и в каюте. Когда вы думали, что меня в ней нет.

Ни слова не говоря, Жора усмехнулся, развернулся и пошел к себе. Петр не стал его догонять. Признаться честно, именно такую реакцию он и предвидел. С самого начала «следствия» патологоанатом что-то скрывал, а заставить его говорить Петр не мог. Достаточно того, что помощь в следствии Жора оказывал неоценимую. Как патологоанатом.

Выходит, Царегородцев умер случайно? Так сказать, естественной смертью, никем не спровоцированной? Разумеется, совпадения в жизни бывают, но не так кстати! Обнаружив фотоснимок могилы Ревзиной в смартфоне Царя, Петр кинулся к нему за пояснениями, а у того сосуд в желудке порвался? Вот так, запросто, взял и порвался. Так не бывает!