38
После «проверки связи» и ее признания Валерий Павлович уже несколько дней не звонил и не писал.
Самоварова чувствовала себя полной дурой.
С абстрактной позиции аналитика его реакция была вполне объяснимой – его увлеченность ею, как она это понимала, имела свои разумные пределы.
Чуть ли не каждые полчаса она хваталась за его подарок, давно уже готовая сделать шаг навстречу, но телефон, парализованный сомнениями, застывал в руках.
Она так ни на что и не решалась.
Зато позвонил Никитин.
Через час Варвара Сергеевна уже сидела в его кабинете.
– Варя, я с помощью ребят перетряхнул по нему все, что только можно. Три года назад твой друг принимал не в районной поликлинике, а в частном медицинском центре. Среди его постоянных клиенток была некая Лара Брехт, супруга высокопоставленного чиновника. Сведения о ее лечении недоступны, узнать об этом моему парню удалось от работавшей в тот период медсестры. Словоохотливая сестричка поведала много интересного. Так что давай, подключайся!
– В смысле?
– Включи логику, и ты сама сможешь дорисовать картину. Готова?
– Валяй.
– Лечилась Брехт примерно полгода. Массаж, иглоукалывание, еще какая-то фигня… Постоянными ее визиты были только к психиатру. В последние пару месяцев она приходила не реже, чем раз в неделю, а потом неожиданно исчезла. И твой Валерий Павлович, востребованный, с записью «под завязку» специалист, вдруг резко увольняется по собственному желанию. Итак?
– Его заставили уйти.
– Сестричка сказала, что перед своим уходом он, обычно жизнерадостный, ходил сам не свой.
– От чего она лечилась?
– Приступы панической атаки. Пробей мужа в интернете, даже по его фоткам сразу поймешь, от чего она могла туда бегать.
– Или к кому.
– Именно.
– Возможно, доктор получил хороших отступных, а может, просто испугался. Но… год назад, в психиатрической клинике, Лара Брехт покончила собой. Прости…
– Сереж, проехали давно…
На столе у полковника вместо чая в классическом, с подстаканником, хрустале, стоял маленький термос – видимо, с очередной травяной бурдой.
«Опять она его лечит».
Никитин открыл термос, отхлебнул бурды и поморщился:
– Не знаю, и на что тебе дался этот любвеобильный психиатр, но, должен признать, что еще никогда не видел тебя такой…
– Какой – такой?
– Такой живой. Не вопреки, но благодаря обычной жизни рядом.
– Я просто не замечала, что есть обычная жизнь.
– Да замечала ты, лиса, все ты замечала… Замечала свой особенный изгиб бровей, форму губ и, хочешь ты в том признаться или нет, давно уже научилась всем этим пользоваться… Но не делиться.
– Хм… – Варвара Сергеевна с интересом ловила слова полковника, похожие на больших грустных бабочек.
– Сумел он как-то достать тебя из кокона – для тебя самой… А тогда, со мной, было воровство. Я обкрадывал тебя и себя…
От неожиданности его признания на глаза Самоваровой набежали слезы.
Согласиться с ним она не могла.
Спорить – тоже.
Их время истекло.
Оба телефона затрезвонили разом, нетерпеливо захлопала дверь в приемной.
– Пора мне, – привстала Самоварова.
– Да, Варя, извини, рвут на части.
Полковник вышел из-за стола. Большой неуклюжий медведь с круглыми детскими глазами, обреченный разгребать чужую грязь, прижал ее к себе.
И снова, как в прежние годы, на нее повеяло наглаженной рубашкой, добротным завтраком, отваром для засолки огурцов, воскресным гусем, дежурным ящичком с таблетками и травами и еще, совсем чуть-чуть, – бессменными духами той, что обеспечивала ему все эти простые радости в коротких передышках между боями.
Варвару Сергеевну это больше не тревожило.
Подумав о его жене, она впервые за двадцать с лишним лет поймала себя на чувстве, похожем на благодарность.
Когда-то, в следующей жизни, она сама будет ждать кого-нибудь с войны в душистых травах нейтральной полосы.
А сейчас ей нужно заново учиться ориентироваться в обычной, но ставшей вдруг интересной реальности…
Выйдя из отделения, Варвара Сергеевна решила пройтись до успевшего полюбиться кафе с низкой кружевной оградой.
Мальчишки-официанта сегодня не было, это и огорчило и обрадовало – так она могла, не отвлекаясь, подумать.
Самоварова заказала стандартный капучино.
Как же просто формулируется в слова то, что так сильно волнует, не оставляя мыслям почти никакой другой работы!
Совсем как у врача.
Мучается пациент от своего недуга и носит в себе целую историю с мельчайшими подробностями, а доктор, высокомерно-безразличный, не церемонясь, с порога выстреливает в него каким-нибудь медицинским термином. И пациенту становится обидно, что так просто и цинично отнеслись к тому, с чем он успел сжиться и подо что подладиться.
Но позже приходит грустная благодарность.
Как бы ни называлось то, что мучило, – теперь это имеет имя.
А, обретя имя, недуг, поджав хвост, остается сидеть на месте, оставляя пострадавшему возможность для поиска причины его возникновения совершенно в другом регистре.
После встречи с полковником, несмотря на то что они не говорили о самом главном – о личном, – картина обрела четкие контуры.
Вспомнив прогулку после театра и реакцию на свой вопрос о Ларе Брехт, Самоварова теперь знала, что ее реакция была безупречной: между врачом и пациенткой действительно существовали отношения.
Какая она была, эта Лара?
По иконке, что висела на все еще доступной к просмотру страничке в соцсети, узнать хоть что-то было невозможно – на ней были цветы.
Ей представилось, что та женщина была с тонкими запястьями и длинными пальцами, нервно теребящими стильную салонную прическу.
Она сводила его с ума…
Такой, как Валерий Павлович, никогда бы не нарушил врачебный кодекс чести с первой попавшейся скучающей пустышкой.
Она была особенной…
И после нее, потерпев поражение как профессионал и как мужчина, Валерий Павлович, возможно, закрылся от женщин… или, напротив, ударился в разврат.
Или просто, как на преферансе, зациклился на своем здоровье, как она – на кошках.
Любая из этих версий имела право на существование и уже ровным счетом ни на что не влияла.
Только тот, кто заблудился в тумане и чудом выбрался на дорогу, кто отчаянно вглядывался в зеркало в поисках иного себя, способен по-настоящему почувствовать чужую боль.
Валера очень хорошо ее чувствовал…
А от ее поступка разило пошлостью, именно поэтому она не могла бы поделиться этим с Ларкой, ни тем более с Никитиным.
Варвара Сергеевна достала новый телефон и подключилась к сети.
«Пошлость – это низкопробность моральных и нравственных принципов», – ответил ей Яндекс.
Вполне ожидаемо…
Но какая мораль может быть у следователя, которому не терпится узнать, что, как и почему?
«Вот теперь и реши, Варвара Сергеевна, кто ты во всем в этом: следователь или женщина…»
Выйдя из кафе, Варвара Сергеевна отправилась домой пешком.
Знакомая старушка, торговавшая на остановке возле дома, сегодня вместо яблок продавала полевые цветы.
Удивительное явление природы: нежные васильки и колокольчики-поцелуи, хрупкие ромашки с вызывающе-желтой сердцевиной и мохнатые шапочки клевера, казалось, дышали и пульсировали летом.
За символическую сумму Самоварова купила все цветы.
– Сергевна, ты про румынскую цыганку слыхала?
– Нет.
– Дык третий день шастает по округе, поет. Да так поет, что даже ваш брат ее не трогает.
– Это где же?
– Да где… Приходит средь бела дня в кафе какое или в парк… Сама пока не слыхала, Андревна ее вчерась у пруда видала, рассказывала.
– А что поет?
– Знамо что! Про любовь.
Проснувшись следующим утром, Варвара Сергеевна почувствовала, как сильно скучает по своему легкомысленному другу.
Настало время встретиться и выяснить, что он думает про пошлость, румынских цыган и полевые цветы.
