36
Варвара Сергеевна сидела на неудобной серой банкетке.
В числе многих других, она оказалась в очереди, у которой не прослеживалось ни начала, ни конца.
Правда, она ощущала, что в этой очереди с тяжко вздыхающими людьми, одетыми в тусклую, в темных тонах, лишенную индивидуальности одежду, скрывался какой-то смысл.
Варвара Сергеевна вроде бы знала какой, но напрочь о том забыла. Выйти покурить и попробовать, разговорившись, что-нибудь выяснить, она почему-то не могла.
На стенах учреждения была развешена какая-то информация.
Было сложно различать буквы без очков, но удалось разглядеть, что в основном это были правила, разбитые цифрами на пункты и подпункты.
В дверь, которая редко приоткрывалась, заходил следующий по очереди, и, как быстро заметила Варвара Сергеевна, никто из нее обратно не выходил.
Как только она о том подумала, массивная, обитая коричневым дверь чуть приоткрылась, и в образовавшуюся щель тотчас просочилась давно стоявшая наготове худенькая, с плаксивым выражением лица, немолодая женщина. А между тем предыдущая посетительница, молодая и вздорная, нахально проскочившая без очереди, абсолютно точно оттуда не вышла.
Но это, кажется, совсем не волновало страждущих, толпившихся у двери.
И тут Самоварова сделала очередное открытие – очередь состояла из одних женщин.
Не владея какой-либо информацией и не желая играть втемную, Варвара Сергеевна собралась уже уходить.
Но дверь снова приоткрылась.
Женщина, сидевшая рядом, долговязая, с двумя горестными, залегшими над тонкими обветренными губами складками, вопросительно и раздраженно уставилась на нее. Шурша одеждой и сумками, то же самое проделали остальные.
Повинуясь молчаливой команде десятков напряженно следивших за ней глаз, Самоварова встала и быстро зашла в кабинет.
Дверь моментально закрылась.
В просторной комнате сильно сквозило из приоткрытого, без занавесок, окна.
Завывавший на улице ветер успел накидать подгнивших листьев на грязный, затоптанный мокрой обувью, паркетный пол.
За единственным столом, похожим на ее рабочий стол в отделении, сидела рослая женщина и что-то сосредоточенно записывала в толстенной, похожей на бухгалтерскую книге.
Женщина прервала работу и подняла голову, обмотанную пуховым платком.
Это была Галина.
От образа Кармен осталась лишь бордовая, в виде розы брошь, небрежно приколотая на растянутый серый свитер.
Взгляд Галины был обращен внутрь себя. Но вдруг, словно подавая некий тайный знак, она кивнула.
И тут – так внезапно, что Варвара Сергеевна успела это лишь констатировать, – что-то внутри нее воспряло, воспылало огненным цветком и перенесло ее во власть одного апрельского дня.
Молодой игривый ветерок вселял надежду, птичий щебет загадывал загадки, а взгляды прохожих были добры и лучисты. В тот день полковник Никитин дал ей понять, что испытывает к ней нечто большее, не умещающееся в рамках банального служебного романа.
Этот день прокрутился перед глазами и исчез, как фильм о счастье, который так и не вышел в эфир.
– Я должна была стать женой полковника и ждать его всегда… С войны, на грани жизни и смерти, на ничейной земле между боями, – неожиданно призналась Самоварова.
– Хм… – усмехнулась Галина. – Это в другом кабинете, там иллюзии раздавали. Позднякова Вера Леопольдовна, но она погибла. Инфаркт, прямо на рабочем месте. Здесь это не редкость, работа у нас нервная…
Самоварова, густо покраснев от внезапно нахлынувшей и, как оказалось, совершенно напрасной откровенности, затеребила в руках сумку и робко спросила:
– А что же здесь?
– Здесь группа разбора.
– И что я должна вам рассказать? С чем вы готовы разобраться?
Галина снова усмехнулась.
В ее глазах плавали колючие льдинки, и все ее красивое лицо, весь ее облик, вызвали у Самоваровой жгучее отторжение.
– Про козлину вашего, что еще вы можете мне рассказать?! Мы посовещаемся с коллегами, и если ситуация неоднозначна, позовем присяжных, тогда и вынесем решение.
– Но про кого конкретно?
– А, их же много было… Ну да, типичная история, тем более для ваших лет. Про какого хотите! Для каждого типа предусмотрены свои наказания.
Видя, что Самоварова, явившаяся сюда неподготовленной, пребывает в полнейшем замешательстве, Галина встала из-за стола и подошла к висевшей на стене таблице.
Таблица состояла из четырех квадратов, каждый из которых был поделен по диагонали надвое.
В левом верхнем треугольнике было написано «Король», под чертой – «Жестокий отец», во втором квадрате шли «Гермес» и «Аполлон», правый верхний квадрат принадлежал «Воину» и «Мастеру» и последний, правый нижний – «Учителю» и «Черному магу».
– Ну что, выбирайте, кого разбирать будем. Только быстро! Видели, сколько еще там народа за дверью? И все жаждут успеть сегодня.
Варвара Сергеевна, изучая таблицу, тщетно пыталась хоть что-то понять.
– Женщина, да не мешкайте вы, о других подумайте. Вы что-то про полковника оборонили, так это очевидно «Воин». Его разбирать будем?
Самоварова молчала.
– Женщина, дорогая! Имейте вы уважение к моему и своему времени! Что он? Врал вам? Врал жене? Может, к аборту подтолкнул? Или оставил одну в отчаянье?
И тут Варваре Сергеевне стало совсем не по себе.
В этой колючей комнате было хуже, чем в морге, где в силу служебной необходимости ей приходилось бывать столько раз.
Она, конечно, поняла: группа разбора наказывает эти мужские архетипы, растворившиеся в тысячах живых мужчин. И после процесса у пострадавшей непременно заберут что-то ценное…
Не просто ценное, но неповторимое, из чего позднее сварганят свои медовые истории создатели фильмов и книг либо положат в основу пошлейшей песенки.
И Варвара Сергеевна, к своему великому облегчению, проснулась.
* * *
Анька явно улавливала, что мать вовлеклась в какое-то движение, природа которого ей была неизвестна.
Но поскольку придраться было не к чему, дочери только и оставалось, что играть в молчанку, испытывая глухое раздражение, которое лишь усиливалось, наталкивалось теперь не на безучастность к происходящему (как было долгое время), а на типичную для матери сдержанность.
В тот день, когда Самоварова обнаружила в доме Валерия Павловича то, что ей не надо было видеть, обед и разговор у них не задался.
Не найдя в себе ни сил, не желания оставаться в обществе друга, Варвара Сергеевна сослалась на неотложное дело и спешно покинула квартиру, оставив Валерия Павловича недоумевать и огорчаться.
Получилось так, что нелепая бумажка обнажила ее истинное отношение к ситуации – Варвара Сергеевна по-настоящему влюбилась.
С тех пор (а прошла уже почти неделя) Самоварова игнорировала сообщения и звонки Валерия Павловича.
Продолжая лгать дочери и закрывшись от Валерия Павловича, она ругала себя за глупость и незрелость поведения, но ничего не могла с собой поделать.
Впервые отношения, которые так стремительно и беззастенчиво вторглись в ее грустную, но понятную жизнь, не были утяжелены дополнительными обстоятельствами, долгом или работой. И не надо было лукавить перед самой собой: возможность выходить у Валерия Павловича в интернет стала для нее просто поводом, ведь всю необходимую информацию она давно получила.
Вокруг нее все оставалось таким, как всегда: тихое Анькино пьянство по вечерам, завтраки, приправленные скрытым и явным раздражением, кошки, ценные тем, что не умеют говорить, задумчивость в сигаретном дыму, воришки-голуби за окном и груды книг, чтение которых Варвара Сергеевна почти забросила, потому что на любом размышлении автора спотыкалась, непременно примеряла к своей жизни и надолго уносилась мыслями из книжного мира в до боли знакомый, но столь же нереальный.
Зато грязь, которую Варвара Сергеевна обнаружила в своем доме, потихоньку стала отступать.
Уборкой она занималась несколько дней.
Простые движения помогали поддерживать относительное равновесие внутри.
По вечерам же утомленная Самоварова старательно укрывалась от простреливающих взглядов дочери и стремилась лишь к одному – поскорее заснуть.
Убитый кубинец не снился никогда.
Не снилась и сама себя придумавшая, кичливая своими деньгами и нарядами Валентина Шац.
Снилась только она, Галина.
Почти в любом сюжете сна, неизбежно появлявшаяся, невыносимо тяжелая, она ходила за ней по пятам.
Как-то среди бела дня, когда Варвара Сергеевна наконец дошла до самой сложной и приятной части уборки – наведения порядка на книжных полках, раздался звонок в дверь.
Почти уверенная в том, что это кто-то из недовольных или нуждающихся в помощи соседей, Самоварова, наспех запахнув халат, приоткрыла дверь, предусмотрительно оставив на крючке цепочку.
За дверью стоял сын Валерия Павловича.
– Что-то с отцом? – встрепенулась Варвара Сергеевна и распахнула дверь настежь.
– Да нет… Он посылку для вас передал.
– Интересно как… А вы знаете, что там?
– Знаю, конечно. Я и проинструктировать вас должен.
– Хм… Даже так. Ну заходите… Чай-кофе не предлагаю, бардак у меня.
– Я ненадолго, дела… Здесь телефон как у бати, новейшей модели. Сейчас я вам покажу, как им пользоваться. Вообще-то лучше бы нам куда-нибудь присесть…
– Но у меня же есть телефон! Что это он придумал?!
– Я знаю, и мы как раз сим-карту оттуда сейчас переставим, должна подойди. И я вас очень прошу: уделите мне несколько минут, а потом уж вы сами с отцом разберетесь.
– Ладно…
Самоварова, пытаясь побороть стыд, связанный с убогостью ее жилища, махнула рукой в сторону кухни.
Хорошо хоть почище стало.
Следующие пятнадцать минут Леша подробно рассказывал ей о возможностях нового аппарата.
– И да, самое главное! Я подключил его к сети магазина, который располагается в вашем доме на первом этаже, и теперь у вас всегда будет возможность выхода в интернет. Заряжать только не забывайте и в этих настройках ничего не трогайте, хорошо?
– Ясно… И сколько я должна за это удовольствие?
– Варвара Сергеевна, это подарок отца!
Ей стало так удивительно неловко, что это тут же передалось и без того смущенному своей миссией парню. Вложив в ее руки отлаженный телефон, он вдруг подскочил, бросился в коридор и, быстро обуваясь, снова подчеркнул, что сильно опаздывает.
– Леша, постой… Как там отец?
– Нормально. Но… вы бы заходили почаще. С тех пор как вы появились, он хоть играть меньше стал.
Варвара Сергеевна закрыла за гостем дверь и поняла, что уборка уже не заладится.
Она приняла душ, оделась, подкрасилась и, положив в сумочку нежданный подарок, вышла прогуляться.
Походив с полчасика по особо душному в это время дня городу и проверив парочку своих любимых мостов, Самоварова дошла до летнего кафе с низкой кружевной оградой, где третьего дня встречалась с Ларкой Калининой.
Мальчишка-официант узнал ее и, показав жестом, что вскоре подойдет, улыбаясь во весь свой смешливый рот, зачем-то вдобавок еще и подмигнул.
Варвара Сергеевна присела за единственный свободный столик и принялась рассматривать народ.
Сегодня кафе было заполнено молодежью.
Легкие, искрящиеся, как шампанское, девушки, в нарядных платьях или свободных по моде майках, не слишком мужественные с виду, но забавные молодые люди, парочка деловых мужчин, глядевших только в свои телефоны, две подружки, давно утратившие ощущение возраста, но каждая в отдельности и обе вместе во что-то влюбленные, и она, Варвара Сергеевна Самоварова: в зеркале – полвека, внутри – даже на четвертак амурного опыта не наскребешь…
В сумочке пискнуло.
Прежде чем открыть маленький замшевый сундучок с золотым крабом посредине, Самоварова задумчиво поглядела на прекрасно сохранившуюся, доставшуюся ей в наследство от бабушки сумочку.
Почистить бы ее над паром.
Но к ней уже спешил похожий на игривого жеребенка мальчишка, рассекая предгрозовой, успевший за считаные минуты сгуститься на террасе кафе воздух:
– Мадам, что для вас сегодня, повторить?
– А что я заказывала в прошлый раз?
– Сырники под малиновым соусом и капучино.
– Браво! С такой памятью ты надолго здесь не задержишься.
– Да я же в юридическом по вечерам, а днем почти всегда здесь.
– Какой факультет?
– Криминалистики.
Варвара Сергеевна присвистнула:
– Молодец!
– А вы, кстати, только сегодня весну заметили.
– Так уже лето.
– Лето, да… Но в прошлый раз, когда вы здесь с подругой сидели, осень у вас была.
– И какой был месяц?
– Ноябрь.
– А сейчас какой?
– Хм… Апрель!
– Ладно, чудак… Смотри шире рамок, но не забывай про то, что они существуют. Капучино, да… А лучше, знаешь, по-венски сделай, сможешь?
– Для вас – все что угодно!
Варвара Сергеевна достала новый телефон.
От Валерия Павловича уже пришло сообщение: «Ответь мне, хоть ради приличия» и следом эмодзи в виде улыбающейся рожицы.
«Воспитывает меня, маразматичку старую…»
Она счастливо улыбнулась и осмотрелась по сторонам, но посетители кафе были по-прежнему поглощены собой или друг с другом.
«Почему же мы постоянно лжем? Небрежно прикрываем одно другим, стесняемся показать то, что по-настоящему причиняет нам боль, и особенно боимся соприкоснуться с чем-то непонятным…»
Мальчишка, ловко управляясь с переполненным подносом, спешил к ней с вожделенной чашкой кофе, за соседним столиком две девушки слишком громко, но обезоруживающе искренне над чем-то рассмеялись, какой-то малыш, забежавший на террасу вперед родителей, тряс над своей влажной кудрявой головой надувным красным сердцем на пластмассовой палочке.
Варвара Сергеевна, крепко держа за хвост свой порыв и более ни о чем не думая, написала ответ:
«Я случайно нашла в мусорном ведре твой анализ. Меня это сильно расстроило. Я сочла, что ты мне не доверяешь».
Гордыня скорчила недовольную рожицу и, покрутив пальцем у виска, смешалась с толпой и скрылась в аллеях парка.
С неба хлынул грибной дождь.
Шум капель, колотившихся о брезентовую крышу террасы, напоминал о море и о маленькой лодочке, спешащей к берегу в грозу.
Так… Покопавшись в ярких и не во всем пока понятных ей картинках, Варвара Сергеевна выбрала грустную плачущую рожицу, но тут же передумала и заменила ее на рожицу, обозначавшую, по всей видимости, удивление.
Нажала кнопку «отправить» и попадая в такт дождю и соседним хохотушкам, от души рассмеялась.
Глупо, да…
Пусть глупо!
Для него – глупо, для нее – еще глупее.
Но разве не глупо тратить остаток жизни на дурацкие игры, в которых обе стороны заведомо проиграют?
