Возле крыльца штабной избы было полно народу. Сидел на перевернутой кадушке казак-караульный, с карабином поперёк коленей. Рядом чесали языки двое гусар в фуражках-бескозырках. Азаров кивнул Витьке с Мишкой – пошли, мол! – и распахнул дверь. Хряпин с казаками остался расседлывать лошадей, Лёшка с помощью азаровского денщика, закатил «Днепр» в амбар, приволок в ведре воды и принялся оттирать налипшую грязь.

В избе-пятистенке, которую занял штаб-ротмистр, было душно. Обитатели, тихий мужичок по имени Карп, его жена и трое детишек, перебрались в сени, и лишь младшенький, четырёхлетний Васятка сидел на печи с любопытством взирая на невиданных гостей – громогласных, важных, с саблями в нарядных мундирах.

Штаб-ротмистр расположился в красном углу, под иконами. На столе, поверх развёрнутой карты, в беспорядке набросаны трубка, кисет с табаком, пистолеты ташка с императорским вензелем. Рядом – тарелки с засохшими остатками ужина, манерка, оловянные кружки, винные бутылки. На другом столе, приставленном вдоль стены, корпел над затёртой тетрадью Лаврушка, приказчик местного купчика, взятый к штабу за грамотность. Перед ним на столешнице – чернильница с парой дурно очиненных гусиных перьев.

Писанины неожиданно много: записи мужиков, вступивших в «дружину», учёт трофеев, показания пленных и донесения разведчиков. А ещё – о всякий день слать депеши полковнику Нефедьеву и князю Голицыну, в город Покров.

Корнет доложил результаты рекогносцировки, отметив, что в Бунькове пушек всего две: большая двадцатичетырёхфунтовка и гаубица. Ротмистр черкнул карандашом на карте, задумался, попыхивая трубкой-носогрейкой. Над столом слоями стелился синий табачный дым.

Из сеней послышались шаги, сдавленная ругань, шумно что-то повалилось. Низкая дверь распахнулась, и в светёлку вошли двое мужиков-ратников. У одного за поясом торчали пистолет и топор; другой опирался он на французский мушкет. За их спинами возвышался под потолок урядник Хряпин.

Мужики перекрестились на иконы, степенно поклонились начальству.

– Так что, из Вохны мы. – начал тот, что с мушкетом. – Начальствует над нами Стулов, Егор – да вы, барин об ём, слыхали. Поутру ждали мы хранцуза – он и пришёл, аккурат к полудню. Стадо, ироды, угнали, да овец дюжины три. Мы как узнали – погнались, дали стражению. Оне, супостаты, за речку побёгли, а мы обоз взяли. Шашнадцать лошадёнок, осемь телег с хлебом. Видать, ишшо кого-то ободрали, нехристи!

– Побитых много? – спросил Богданский. Лаврушка старательно карябал в тетради, от усердия высовывая кончик языка.

– Не то, чтобы оченно много. – ответил второй мужик. – Хранцузов дюжина и трое до смерти, да поранено сколько-то. Раненых оне с собой увезли. А наши все живы, слава Богу, тольки четверых побило маненько. Один помрёт, наверное – как мы уходили, ужо собирались отходную читать…

– Молодцы. – кивнул Богданский, выглядывая в окно. – А это что, пленные? Уже разуть успели?

У амбара, под присмотром казаков мыкались трое – босые, в сине-белых ободранных мундирах.

– Оне, шерамижники! – закивал мужик с мушкетом. – Как жа не разуть? Оченно у их башмаки хорошие, юфтевые…

– Кто-кто? – удивился Витька. Они с наблюдали за беседой из дальнего угла. Мишка держал айфон, прикрыв гаджет ладонью – снимал для истории. – Как вы сказали, «шаромыжники»?

– Ну да, оне самые. Кады клянчат по дворам – курёнка, яички, молочка, опять же – так и лопочут не по нашенски: «шерами» да шерами»! Шерамыги и есть, как их ишшо называть-та?

– А заместо денех вот енту дрянь сують! – второй выудил из шапки ком смятых купюр.

– Чем же они тебе не по нраву? – удивился Боглданский, рассмаривая одну бумажку на свет. – «Синенькая» и «синенькая», ассигнация в пять рублей. Али мало дали?

– Мне, вашбродие, энта байка известная! – прогудел из-за спин мужиков Хряпин. – Летом, аккурат перед Смоленском, наши донцы обоз хранцузский разбили. Так на одной телеге – таких бумажек пуд пять, не мене! Казачки, знамо дело, обрадовались и давай деньгу набивать – хто в шапку, хто за пазуху, хто в торока. Конешно, всё не растащили, кой-чего сдали по начальству. А им и говорить: обмишулились вы, станишныя, бумажки те неправильный, лукавыя! Их Бунапартий в Варшаве исделал, чтобы казну расейскую в разорение ввестить! Прямо на дворе всё и спалили. Многим они опосля попадалися…

– Как Бог свят, правда! – часто закрестился крестьянин, прижимая к груди шапку, из которой только что извлёк фальшивые ассигнации. – В запрошлую неделю ездили с кумовьями в Москву. Сено привезли, мучки, огурцов бочку, грибов солёных. Быстро расторговались: всё оне, супостаты похватали и платили энтими сгнациями по запросу!

– На Кузнецком будку поставили! – встрял второй. – А в той будке сигнации на серебро меняют – за серебряный рупь по синенькой, а то и по две! Кумовья, знамо дело, обрадовались – совсем-де ума решились шерамижники, деньгам счёту на ведают! – да и побёгли до дому. Кубышки выкопали, по сусекам наскребли у кого было серебришко, по соседям собрали – и обратное дело, в Москву, на Кузнецкий, в будку. Вертаются ввечеру, довольныя, пьяныя, с прибытками да барышами. А староста им и говорит: указ вышел, что синенькие те негодящие, и чтобы их ни в коем разе не принимать! А у кого те синенькие найдут, али, паче того, кто ими на базаре платить удумает – плетьми не отбалуешься, Сибирь за это выходит. Ох, и вой стоял по дворам…

И замолк, поймав иронический взгляд ротмистра: за торговлю с неприятелем грозили серьёзные неприятности…

– А вы, лапотныя, и рады хранцузу хлебушко везти? – недобро сощурился Хряпин. – Небось, дай он вам серебро, а не эдакое вот дерьмо – вы бы его со всем удовольствием встретили, хлебом-солью?

Мужики затравленно озирались – то на страшного урядника, то на ротмистра. Богданский глядел на них долго, махнул рукой:

– Ну их, Ефемыч, пусть идут…

– Шо, лапотныя, порты, замочили? – злорадствовал урядник, выталкивая ратников в сени. – Бога молите, шо ихнее благородие в благодушестве. А то быть бы заднице поротой!

– Неужели крестьяне только из-за фальшивок и поднялись на французов? – тихо спросил Мишка, дождавшись, когда за вохонцами закрылась дверь. – А я-то думал…

Витька сделал вид, что увлечён чем-то за окном. Говорить не хотелось – выходило, что пакостные теории «известного блогера и историка» подтверждались.

– Ну-ну, молодые люди, не надо так уж строго судить! – благодушно заметил ротмистр. – Сенька, поди, спали эту пакость!

Рябой денщик сгрёб со стола фальшивые купюры и стал заталкивать их в печь. Витька заметил, как он украдкой сунул пару бумажек за пазуху.

– Фальшивки эти ещё подпортят господам галлам обедню. – продолжал Богданский. – Прознают крестьяне, не станут продавать провизию да фураж – что французам останется? Только грабить. Вохонские уже взялись за вилы, скоро и другие поднимутся. А всё ассигнации поддельные! Нескоро теперь мужичок бумажным деньгам поверит, ох, нескоро!

В дверь постучали.

– Войдите! – отозвался ротмистр. На пороге возник Хряпин.

– Ну что, Прокоп Ефремыч, принял пленных?

– Принял, куды ж оне денутся. В погребе запер, казака приставил, пущай посидят. Как занадобятся – доставлю в наилучшем виде.

Ротмистр кивнул:

– Спасибо, Ефремыч, за службу. Вели им лапти найти, что ли… И ступай, повечеряй, пока время есть. Дел у нас ещё много.

Хряпин замялся.

– Тут такое дело, вашбродие. Хрестьяне привели одного молодца. Бають – разносил по дворы афишки хранцузския, да плёл, шоб мужички разбоя не творили, а в Москву припасы везли. Всё бы ничего, да он сдуру явился в Сепурино, а там хранцузы третьего дни два до мы пожгли и когой-то пришибли. Сепуринския, как разговоры те услыхали – скрутили, побили по морде в кровь и приволокли сюды. Вона, дожидаются. Прикажете вести?

День катился к закату. Деревенское стадо возвращалось: недовольно мычали коровы, пастушок, парень лет пятнадцати, сонно настёгивал скотину кнутом. За ним, шагах в десяти, скакали две ошалевшие телушки, со дворов их лениво обгавкивали собаки. Конники, утром сопровождавшие стадо, куда-то подевались; рядом с пастухом шагал вразвалку только один мужик с казачей пикой да красном древке. Свою лошадь, костлявую соловую кобылёшку, он вёл в поводу.

– Может, зря ротмистр пожалел этого типа? Повесили бы его, как предлагали мужики – и правильно. Предатель же! Помнишь, советский сериал про милицию? Там в сорок первом в Москве немецкие пособники листовки разбрасывали – так их прямо на месте расстреливали.

Они сидели на бревне возле амбара. Лёшка давно домыл мотоцикл и видел десятый сон. Ротмистр совещался с Азаровым и Хряпиным; пленные французы и изловленный вохонцами «пособник оккупантов» думали горькую думу в погребе, возле кторого клевал носом караульный казак.

– Экий ты кровожадный! – усмехнулся Долотов. – А по-моему, Богданский прав. Делать ему нечего – со всякими проходимцами возиться! Отправил к Голицыну, в Покров: пускай там во всем разберутся и спросят с этого типа. Повесить, может, и не повесят, но каторга – это уж наверняка.

– И вообще, что это за методы? – притворно возмутился Витька. – Он, может, узник совести, борец с тиранией? Да, у него другая точка зрения – что ж теперь, вещать за это?

– Не… – ухмыльнулся Мишка. – Вешать будут не за это, а за шею. Перекинут через сук верёвку…

– Как ты можешь? Он, можно сказать, сделал европейский выбор, потянулся к общечеловеческим ценностям. Наполеон, понимаешь, свободу крестьянам несет, передовую культуру, справедливую власть и всё такое, а русские варвары, этого не ценят, сразу за вилы. Что с них взять: ограниченные люди, варвары. Не доросли до цивилизации!

Ребята рассмеялись. Уж очень не походил московский купчик Ларион Смирнов – избитый, перепуганный, с руками, скрученными за спиной – на гладкого, хорошо одетого, уверенного в себе «известного блогера и историка», от которого они слышали эти слова.

Пора было готовиться ко сну. Мишка отчаянно зевал, Витька едва держался на ногах. Шутка ли – бессонная ночь, невероятные приключения, безумный выброс адреналина во время прорыва через село, занятое французами… нет, как хотите, а организм настойчиво требовал отдыха.

Устроились на сеновале: расстелили брезент, накидали поверх него шинели и попоны, выданные азаровским денщиком. Лаврушка приволок глиняную корчагу с квасом и полную корзину еды – тут же, на соломе и поужинали.

К накрытому столу явился Азаров. Он по приказу ротмистра допрашивал пленных, и те поведали, что в Бунькове ждут подкрепления. Поутру из Богородска должен прийти обоз, и при нём – артиллерия. Наперехват отправили урядника Хряпина с дюжиной казаков и семью десятками конных ратников. Рассудили так – в уезде, охваченном восстанием, конвой будет держать ухо востро. А на подъезде к селу могут и расслабиться: опасность позади, до своих рукой подать! Тут, главное, действовать быстро: разбить обоз и уходить разведанной тропой, пока не подошло подкрепление. Французы в лесу преследовать не станут, уверял урядник, они его как огня, боятся, за каждой сосной засада мерещится.

Корнет ушёл; Мишка сопел, свернувшись калачиком под попоной. Вите не спалось – может, перетерпел, сбил охоту? Лёха, успевший добрать сна в амбаре, выбрался под вечернее небо и присел рядом с товарищем. Десятикласснику хотелось обсудить наболевшее.

– И всё же – не понимаю! Ну ладно, в тот раз ты мог случайно наткнуться на детектор. Но теперь-то что? Раз твой смартфон действует так же – значит, его нарочно переделали! И софтом тут не обойтись, надо в железо лезть…

Возразить было нечего. Витьке и самому было ясно, что отец по каким-то своим соображениям устроил так, что его «Самсунг» превратился в детектор хронопробоев. Втянул сына вместе с его друзьями в непонятные эксперименты – ни слова об этом не сказал! А ведь дело-то опасное…

– …только не говори, что эта штука тебе попалась случайно! – продолжал Лёха. – Я так думаю, её нарочно тебе подсунули. Понять бы ещё – зачем?

Витя вытащил гаджет. Подумал немного – включать, или не стоит? – и нажал кнопку.

– Не повезло, – покачал головой Лёшка. – Минус четырнадцать часов только.

Ребята надеялись, что «обратный отсчёт» на детекторе ускорится.

– Вероятность экстренного возвращения тоже упала. В тот раз было больше семидесяти, а сейчас – сам видишь. Чую, придётся ждать все тридцать два часа…

Ладно, – вздохнул десятиклассик. – Не везёт – значит, не везёт. Давай лучше спать, утро вечера мудренее. Так здесь, кажется, говорят?