Пока я спала, Чарльз Иглз даром времени не терял. Проснувшись, я обнаружила на телефоне два голосовых сообщения от участливых сотрудниц «Дейли мейл» и «Ивнинг стандард», которые интересовались, в состоянии ли я поговорить с ними о пожаре, пять пропущенных звонков от Руперта и восторженное письмо от пиарщиков из «Британских картин», которые спрашивали, смогу ли я дать интервью новостному Четвертому каналу. Руперт явно стоял на ушах, потому что, позвонив ему, я обнаружила, что он уже в отеле. Спускаться я не торопилась, не спеша надела простое черное льняное платье-футляр, подобающее случаю и выражающее нужную степень уважения по отношению к покойной. Руперт жевал гренки с сыром и запивал их «Кровавой Мэри». Я попросила маленький чайник лапсанга и блюдце с нарезанным апельсином.

– Как вы, Элизабет?

– Ну как сказать… еще в шоке, конечно. Семья Маккензи, наверное, в ужасе.

– Инфаркт, – провозгласил Руперт, наливая вустерский соус на третью гренку. – Наши пиарщики только что узнали у полиции. Жуткая история, конечно, но значит, вечеринка продолжается! Это очень хорошо для аукциона! – заявил он, поднимая бокал с густой красной жидкостью.

– Наверное, вы правы, – тихо ответила я.

– Ну, если вы не рады… – Руперт поставил бокал.

– Нет, конечно рада. Просто… то, что с ней произошло, так ужасно. Знаете, когда я заходила к ней вечером, она была со мной очень мила. Извинилась за все, что наговорила. Я, конечно, ей сказала, что все в порядке, но все равно… – И тут я чуть было не всхлипнула.

– Послушайте, – положил руку мне на плечо Руперт, видимо решив, что этим жестом нужно пользоваться как можно чаще, – я знаю, что это все очень… вульгарно. Все эти интервью, статьи и так далее. Но все есть так, как есть. Мы должны идти в ногу со временем. Принимать неизбежные перемены ти-и-ипа.

На секунду мне показалось, что он сейчас подавится гренкой, но тут я поняла, что он пытается передразнивать йоркширский акцент Пандоры.

– Мы же знаем, что к чему, правда, Элизабет? И если нам приходится метать бисер перед свиньями, то мы это делаем. Адаптация или вымирание, другого не дано.

Конечно, я все прекрасно понимала. Я всегда это понимала. Именно поэтому я посоветовала Пандоре никому не рассказывать о полковнике Моррисе и молчать, как когда-то промолчала я. Если сильным мира сего выгодно подражать манерам и убеждениям слабых, то они без раздумий сделают это. Обманный маневр. Пусть свиньи думают, что они победили, и тогда ничего не надо будет менять.

Однако на этот раз Чарльз Иглз, судя по всему, просчитался. А может быть, просчиталась я. Оказалось, что Маккензи Пратт доставляет нам куда больше проблем из могилы, чем при жизни. Сначала история с пожаром вызывала исключительно сочувствие, но уже через несколько дней все таблоиды пестрели заголовками о том, что «Женщина с веером II» про́клята, что Маккензи стала ее жертвой, храбрым крестоносцем, сгоревшим в пламени, пока бессердечные богачи, увлекающиеся искусством, заливали в себя бочки «Крюг». Мало того, эти сволочи еще и были недалеки от истины. Вскоре в «Гардиан» вышла шокирующая статья о жизни Гогена. В ней его изображали эксплуататором и проходимцем, который удовлетворял охочих до пикантностей парижских буржуа, рисуя картины, полные экзотического эротизма, и взвинчивая цены на них до небес. Группа немецких интернет-активистов, чье название в переводе означало «Насилие не пройдет!», вынудили Фолькванг отозвать заявку, а вслед за ними список потенциальных клиентов Руперта начал таять на глазах. На заседании совета Руперт даже предложил выставить картину на более мелкий, не настолько публичный аукцион, и многие его поддержали. В этом был смысл: если серьезные покупатели станут отказываться от участия в аукционе из-за Гогена, то пострадают и цены на остальные лоты. Но я этого допустить не могла, потому что Разнатович столько ждать не будет. Более того, выпад Маккензи за ужином дал повод для слухов о том, что картина сомнительная. Если будет назначена повторная экспертиза, то во второй раз нам может так не повезти.

И вот, примерно через неделю после пожара, я поехала на подземке на Кингсленд-роуд и в одном из множества вьетнамских ресторанчиков заказала тарелку острого фо бо из свинины. Итальянскую кухню я обожаю, но, с другой стороны, было приятно вернуться в страну, где знают, что такое бадьян. «Дом Азербайджана» оказался видавшим виды зданием, втиснувшимся между химчисткой и местной кофейней. В окне красовался выцветший ковер, заменявший собой венецианские жалюзи, с которых не стирали пыль с тех пор, как Сталин взял Баку. Я позвонила, не особенно рассчитывая, что мне откроют, но дверь распахнулась, и на пороге появился невысокий мужчина в круглых очках и черном костюме, не менее пыльном, чем злополучные жалюзи. Я спросила, можно ли пройти в читальный зал, он удивился, но провел меня по узкому коридору, стены которого были оклеены афишами концертов и других культурных мероприятий.

– Второй этаж, – сообщил он и исчез в маленькой кухне в дальнем конце коридора.

Я стала подниматься по деревянной лестнице, заставленной коробками с флаерами, с кухни донесся сигнал микроволновки.

Искать информацию о Зульфугарлы в Интернете оказалось бесполезно. Просмотренные накануне официальные сайты представляли лакированный и прогрессивный образ Азербайджана, по крайней мере, если мерой прогресса считать дисконтные магазины «Булгари» и скидки на «ламборджини». Азербайджанский относится к тюркским языкам и совсем не похож на русский, поэтому читать я не могла, к тому же, посмотрев на индекс цензуры в этой стране, я поняла, что даже если бы и знала язык, то лежащая в открытом доступе информация мало чем помогла бы. С первого взгляда казалось, что и два пластиковых стола в местной библиотеке мало чем мне помогут, поскольку бо́льшая часть сваленных в горы книг была на азербайджанском, но небольшая секция на английском все-таки имелась. Именно там я обнаружила откопированную книгу в стиле самиздата, в прозрачной пластиковой обложке под названием «Похищение государства!». Я полностью погрузилась в чтение и не сразу заметила, когда через два часа ко мне подошел пыльный человечек.

В книге Зульфугарлы упоминался довольно часто. Его описывали как «черного рейдера» – он принадлежал к поколению бывших чиновников, которые радостно переписали закон о государственных ресурсах. Сам он, разумеется, описывал себя как предпринимателя. Объявление о планируемом открытии культурного центра преподносилось автором как вульгарное проявление неуважения к действующему законодательству, что, впрочем, не мешало множеству европейских архитектурных бюро участвовать в тендере на этот проект. В мире искусства такое случается сплошь и рядом. Стоит найти военного деспота-тирана, который контролирует огромное количество ископаемого топлива, и тут же какой-нибудь отдел Лувра изъявит желание открыть свой филиал по соседству с боевой стартовой позицией. От Астаны до Ташкента мало что могло сделать из вас настоящего космополита так же успешно, как приобретение предметов искусства. Зульфугарлы был совершенно неоригинален в своих попытках играть эдакого современного Медичи. В отличие от других рынков, рынок предметов искусства регулируется исключительно суммами в чеках. Можно, конечно, возразить, что так оно было всегда, но у тиранов былых времен, вроде Романовых и Бурбонов, хотя бы был вкус. Смотритель музея скорбно взглянул на меня, заметив, что я разглядываю фотографию Зульфугарлы на гидроцикле на фоне отвратительных алюминиевых цистерн «Пламенных башен».

– Вас интересует моя страна?

Я подумала, что ответить «не совсем» будет грубо, поэтому я просто показала на волосатого мужчину на фото:

– Меня интересует этот человек.

– Вы с ним знакомы?

– Познакомлюсь завтра, – ответила я.

Человечек снял очки и стал нервно протирать их краем рубашки.

– Негодяй! – решительно провозгласил он. – Боюсь, мы скоро закрываемся. Вам придется покинуть читальный зал.

– Негодяй, – сообщила я Руперту. – Вот кто нам нужен.

Мы сидели у него в кабинете. Я заметила, что все специалисты отдела, завидев меня, тут же стали спешно заниматься срочными делами и склонились над своими ноутбуками. Руперт, на удивление, вышел из последней схватки с начальством победителем. Он был намерен выставить картину на аукцион, видимо рассчитывая на бонус, и теперь на наших встречах царила атмосфера «мы против них».

– Не понимаю.

– Зульфугарлы. Азербайджанец. Ему плевать на несовершеннолетних прелестниц Гогена. Ему нужна картина для его культурного центра. И он своей ставки не снял. Я считаю, нам следует свозить картину в турне в Баку.

«Турне» называлась практика, когда особенно важные работы возили к клиентам на просмотр in situ.

– А что насчет страховки? У нас не так много времени осталось до аукциона, успеем сделать?

Конечно, Гоген не был застрахован по-настоящему, поскольку ни копейки не стоил, но в провенанс я, разумеется, включила всю полагающуюся документацию, которую мне любезно предоставил Ли.

– Я уже говорила с Палермо, – продолжала я, – и вы правы! Мой клиент, разумеется, обеспокоен вопросами страхования, но мы можем обойти эту историю. Если господин Зульфугарлы согласится прийти на просмотр в посольство Великобритании в Баку, технически картина останется на британской земле, и тогда вопрос со страховкой решен.

– Перевозка?

– Полагаю, у вас есть самолет? То есть у аукционного дома.

– Есть, – улыбнулся Руперт. – Это мы можем для вас устроить.

– Для меня? А вы не хотите поехать со мной? – спросила я, не имея ни малейшего желания провести выходные на Каспийском море в компании Руперта, но не желая упускать его из виду до аукциона.

– К сожалению, не смогу. Официально мы не имеем права участвовать в просмотре. Однако у нас есть… стратегия, которая раньше помогала в таких ситуациях. Поскольку картина передана нам, мы можем отправить с ней охранника. Раньше кто-нибудь из наших практикантов просто переодевался охранником, и все было отлично.

– А-а-а, вот как. Как у вас все продумано! – воскликнула я. Еще немного лести, и Руперт решит, что вся эта затея – его идея от начала до конца. – Я, конечно же, готова поехать.

На секунду я даже подумывала, не попросить ли у него послать со мной в качестве «охранника» Пандору, но потом решила, что это может пагубно сказаться на ее карьере после аукциона, не говоря уже о том, что у нее был слишком наметанный глаз.

– И еще кое-что, Руперт. Все эти сплетни в газетах… Думаю, нам нужно перехватить инициативу. Ну, понимаете, взять все в свои руки. Нужен еще один потенциальный покупатель. Крупная рыба. Тогда у нас будет своя история: битва за Гогена.

– Но мы потеряли так много покупателей, – потер нос Руперт, – Тем более, если на картину претендует Зульфугарлы, кто сможет с ним тягаться?

– А если я скажу вам, – подалась вперед я, – что могу предложить кандидатуру Павла Ермолова?