Уловка «уровней реальности»

26. Интересно посмотреть на то, каким образом мы научились строить модели, позволяющие нам прятать собственную гносеологическую некомпетентность.

Если «эмерджентность» – относительно новое понятие, помогающее нам обманываться там, где в системе возникает некое новое качество (электробиохимические процессы в мозгу, например, «превращаются» в сознание), то понятие «уровней реальности» имеет уже солидную историю и используется для того, чтобы объяснить, почему одни законы работают в одних случаях и не работают в других.

В той же физике мы говорим, например, о том, что какие-то физические законы работают на одном уровне организации материи, а какие-то другие – на другом. На этом основании выделяют микромир (мир атомов, молекул и элементарных частиц), макромир (мир объектов, соизмеримых с размерами человека) и мегамир (мир галактик и нашей Вселенной).

Можно ли считать подобное разделение материи по уровням ее организации на три самостоятельных «мира» со своими законами неким фундаментальным обстоятельством, или же это просто способ, с помощью которого мы пытаемся скрыть обнаруживающий себя парадокс?

27. Очевидно, что наш психический аппарат создавался эволюцией для решения определенного круга задач, связанных с проблемой нашего физического выживания и, конечно, для выживания наших генов [Р. Докинз].

Впрочем, сама наша с вами жизнь имеет не психическое, а биофизикохимическое измерение. Она организована клетками и клеточными мембранами, их зарядами и бесчисленными химическими реакциями. Наша жизнь – это химизм репликации ДНК, синтеза белков, нейрогуморальных и иммунных процессов.

То есть, сама наша жизнь протекает (и выживает) на том уровне организации материи, который принципиально недоступен нашему «психическому» наблюдению – все это сплошь явления «микромира».

Эволюция не посчитала нужным привлекать нас (если понимать это «нас» не как физическое тело, а как психическое явление) к этой работе. Здесь естественный отбор действовал без подобного нашего участия – дважды слепо, можно сказать.

Психика использовалась эволюцией лишь в той части, где мы имеем дело с объектами, соразмерными нашему телу – пища, другие представители нашего вида, хищники и т. д. Как результат: мы неплохо воспринимаем явления «макромира» (тот срез физической реальности, который мы так называем).

Причем и в «макромире» мы действуем весьма специфично и даже тут наши возможности весьма ограничены. Птицы, рыбы, рептилии и пчелы – все из «нашего» мира – видят мир куда более полноцветным, нежели мы, а большинство крупных млекопитающих распознают запахи и звуки лучше нас.

Кроме того, не следует забывать, что наша психика эволюционно приспосабливалась только к тем явлениям окружающего нас «макромира», которые были актуальны для наших предков на момент, когда они находились под давлением естественного отбора.

Так или иначе, но выделение этого «мира» в отдельную «физическую реальность», судя по всему, не является неким имманентным актом саморасчленения физической реальности как таковой и самой по себе. Грубо говоря, не она делит сама себя на эти части, а просто мы способны воспринимать ее лишь на этом «срезе», причем, только потому что, в свою очередь, так сконструированы эволюцией.

Тогда чего стоит подобное деление физического мира на указанные подмиры? А чего в таком случае стоят «физические законы», которые работают лишь на «площадках», которые произвольно отведены им самим устройством нашей психики?

28. Попробуем провести мысленный эксперимент: допустим, что выделение «макромира» – лишь некий баг, обусловленный специфическим устройством нашего мозга.

Попытаемся думать так, словно бы физический мир един и определяется своими закономерностями единообразно (то есть, независимо от произвольно выделяемого нами «уровня» организации физической материи), начиная, разумеется, с микроуровня.

Применим идею структуры атома в отношении собственного физического тела. Тут же, понятное дело, выясняется, что мы (в отличие от «черной дыры», например) состоим фактически из одной пустоты, причем, она еще и волнится.

Мы испытываем затруднение, пытаясь представить себе как такое возможно (с другой стороны, все «законы природы», которые мы изобретаем (усматриваем), как раз-таки представимы, что начинает смущать еще больше).

При этом, нет никаких осмысленных оснований думать, что «пустота» и «волноватость» наших тел иллюзорна – на уровне микромира все, вроде бы, именно так и устроено [Н. Бор]. Кстати, еще более непредставимым кажется тот факт, что местоположение элементов нашего физического тела является вероятностным [М. Борн, В. Гейзенберг].

Или вот еще одно важное обстоятельство: время, если мы говорим о мире микрочастиц, – это лишь иллюзия, бессмысленная функция [А. Эйнштейн]. Если вы (как внешний наблюдатель!) не определяете некоего паттерна отношения между частицами, за изменением которого станете затем следить, то выяснится, что этот мир сам в себе неизменен [Р. Фейнман].

Прямое следствие из этого факта состоит в том, что смерти нет. Действительно, на уровне микрочастиц умереть невозможно. Впрочем, это как-то не очень согласуется с нашей интуицией, плюс не слишком обнадеживает и вообще кажется очень и очень странным.

Тут-то как раз и вмешивается идея «уровней организации»: мол, жизнь – это «сложный эпифеномен», «эмерджентное свойство» и т. д., который возникает как раз на более высоких уровнях организации материи, следовательно нужно смотреть туда – где жизнь и возможна, и невозможна, а не туда, где о ней вовсе не может быть и речи.

Это звучит чрезвычайно логично и убедительно, но для чего эта идея «вмешивается»? – вот в чем вопрос.

А вмешивается она для того, чтобы спрятать и даже дезавуировать обнаруженный парадокс. Последний же состоит вовсе не в том, что мы не можем представить себе макромир, спроецировав на него свои знания о микромире, а в том, что те законы, которые мы, как нам кажется, усмотрели в «микромире», усмотрены нами тем же способом, каким мы организовываем наше знание «макромира».

Иными словами, у нас с вами есть лишь один-единственный способ организации своих представлений о мире и этот способ возник в рамках нашей адаптации к определенным условиям нашего биологического существования. Никакого другого способа у нас просто нет.

Таким образом, для реконструкции тех «срезов» реальности, которые нам недоступны в силу нашей эволюционной ограниченности, мы используем все тот единственный способ, которым мы обладаем, но делаем несчетное количество оговорок – «принцип дополнительности», «принцип неопределенности», «искривление пространства» и т. д.

29. Но если дело обстоит таким образом, то как мы можем быть уверены в том, что тот способ, которым мы организуем свой «макромир», правильный?

Разве не очевидно, что если мы не имеем возможности организовать в своем представлении непротиворечиво весь физический мир, то и в частном случае (когда мы рассуждаем, например, о «макромире»), мы, в действительности, тычем пальцем в небо?

Как может оказаться истинным такой способ организации наших представлений о мире, который распространяется только на незначительную его часть, тогда как даже границы между этими частями проведены «на глазок»?

Кажется, что этому противоречат научные данные – в конце концов, законы Ньютона в нашем мире работают, да и атомные реакторы взрываются не так часто. Но дело вовсе не в том, что какие-то данные науки неверны. Ничто из того, о чем здесь идет речь, не мешает им быть эффективным инструментом взаимодействия с физической реальностью.

Речь о другом: то, что мы выявили в физическом мире некие работающие закономерности, не значит, что мы понимаем, что там – в этом самом мире – происходит на самом деле.

«Теория теплоты», возникшая в науке в XVIII веке, будучи по существу абсолютной ахинеей («теплоты», как мы теперь знаем, попросту не существует), была очень эффективной научной теорией, «работала» и дала много полезных результатов.

Иными словами, если некое наше знание «работает», это еще не значит, что мы действительно понимаем то, почему оно «работает».

Диагноз эпилепсии, инсульта или инфаркта можно поставить и без знания патогенеза данных заболеваний – просто по внешним признакам. Эпилепсию веками считали божьим проклятьем, инсульт – «апоплексическим ударом», а инфаркт – последствиями «грудной жабы». Никто не знал, что происходит с организмом человека на самом деле, но это не мешало работе врачей, по крайней мере в том объеме, в котором они ее выполняли.

Мы легко обманываемся «объяснительными моделями», и последнее, в чем мы начинаем сомневаться – это в самом том способе, каким мы организуем свои представления о реальности.

30. Однажды Людвиг Витгенштейн застал свою студентку врасплох следующим вопросом: «Почему люди думали, что Солнце вращается вокруг Земли?». «Это же очень просто, – ответила студентка, – ведь солнце каждое утро встает на Востоке и садится на Западе». «Но ровно тот же эффект возникает и в случае, если допустить вращение Земли вокруг своей оси», – парировал Витгенштейн.

Иными словами, дело не в том, что происходит с Солнцем или с Землей, дело в том, что человек считал себя стабильным и стационарным центром мира – это была часть того способа, которым он организовывал свои представления о реальности. И конечно, у него не было никаких оснований в себе сомневаться. С какой стати?!

Джордж Мур не сомневается в том, что у него есть рука. Вот, он даже может ее предъявить! Но давайте задумаемся о том, какое количество оговорок необходимо сделать, чтобы уверенность Мура не выглядела полным сумасшествием.

Во-первых, Мур действительно не должен быть безумен. Иначе как мы можем исключить галлюцинацию? Во-вторых, после опытов Вилейанура Рамачандрана встает вопрос – что там у него, у Мура со «схемой тела»? В-третьих, что станется с его уверенностью, если мы подадим информацию о его руке в зрительную зону коры его мозга непосредственно от электронного микроскопа, например?

То есть, вопрос не просто в «образе мира», который мы создаем, а в самом том способе, которым мы реконструируем реальность. А способ, который мы используем, настолько же оправдан, насколько и сомнителен.

Реконструируя реальность так, как мы это делаем обычно, мы вполне можем создать понятное нам (представимое нами) представление. Причем, само возникновение у нас такого – представимого – представления, и послужит нам доказательством истинности проведенных нами изысканий (созданных нами реконструкций – моделей реальности). Эта змея постоянно цепляет свой хвост.

Тогда как, по уму, факт «самоподтверждающихся» реконструкций должен был бы указывать нам на обратное – на отсутствие действительных критериев достоверности наших реконструкций.

Думать, что мы можем создать корректное представление о действительном, значит предполагать, что мы созданы эволюцией для того, чтобы это действительное познавать. Но у нас нет никаких причин рассуждать подобным образом.

Впрочем, и усомниться в «очевидности» наших представлений совсем несложно: как правило, достаточно осведомиться на предмет оснований, лежащих в основе наших «объяснительных моделей». В конечном счете мы с неизбежностью дойдем до места, где можно будет, подобно Муру, сказать только одно: мы так это воспринимаем (видим, чувствуем, пониманием, осознаем, представляем).

То есть, мы в конечном счете гарантированно упремся в эту а-ля геделевскую неполноту – обнаружим тот пункт, который изнутри системы недоказуем, и является, по сути, фундаментальным допущением, на котором вся эта система, на самом деле, и зиждется.

Таким образом, всякий раз, когда мы оказываемся перед необходимостью разделить реальность на «уровни» (поскольку иначе наши модели перестают работать) – у нас есть возможность понять, что мы думаем о ней неправильно.

Причем, виной тому будет, вероятно, сам тот способ, которым мы привыкли производить свои реконструкции.

Право, у нас всегда есть повод сомневаться в том, что в этой комнате нет носорога. Даже если он нам ничуть не мешает.