Мы чужие на этом празднике жизни
Для начала напомню контекст. Остап Бендер и Киса Воробьянинов, поиздержавшись в дороге, гуляют по парку «Цветник» – гордости курортного Пятигорска:
В «Цветнике» было много музыки, много веселых людей и очень мало цветов. Симфонический оркестр исполнял в белой раковине «Пляску комаров». В Лермонтовской галерее продавали нарзан. Нарзаном торговали в киосках и вразнос.
Никому не было дела до двух грязных искателей брильянтов.
– Эх, Киса, – сказал Остап, – мы чужие на этом празднике жизни.
(«Двенадцать стульев», гл. 26)
Фраза Остапа почти без изменений перекочевала в роман из дневника Ильфа, который вместе с Петровым побывал в Пятигорске в июне 1927 года:
«…попали в “Цветник”. Взяли 32 копейки. Вообще берут. Обещают музыку. Но что за музыка, ежели все отравлено экономией. (…) На празднике жизни в Пятигорске мы чувствовали себя совершенно чужими».
В классическом комментарии Юрия Щеглова к дилогии о великом комбинаторе указан ближайший литературный источник фразы Остапа – лермонтовские «Стансы» (1831):
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
Имя Лермонтова тесно связано с Пятигорском, а лермонтовские мотивы не раз появляются в «кавказских» главах «Двенадцати стульев». Однако само выражение «праздник жизни» принадлежит Пушкину:
Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина.
(«Евгений Онегин», заключительная строфа)
Как видим, и у Пушкина, и у Лермонтова «праздник жизни» окрашен в элегические тона. И уж тем более у Некрасова:
Праздник жизни – молодости годы —
Я убил под тяжестью труда.
(Начало стихотворения, 1855)
Сумрачная окраска «праздника жизни» идет от французской поэзии, откуда попало к нам это выражение. По-французски оно звучит «banquet de la vie», т. е. «пир жизни». Выражение это ввел Никола Жильбер в «Оде, написанной в подражание многим псалмам»:
На жизненном пиру, злосчастный гость,
Однажды появился я и умираю.
Обычно считается, что ода была написана за несколько дней до смерти поэта, не дожившего до 30 лет; отсюда ее второе название: «Прощание с жизнью». На самом деле ода была опубликована в «Парижской газете» («Journal de Paris») 17 октября 1780 года, а месяц спустя, 16 ноября, Жильбер в припадке безумия проглотил довольно большой ключ, задохнулся и умер.
Но и у Жильбера был предшественник – древнеримский поэт Лукреций. «Гость на жизненном пиру» (vitae conviva) появляется в его поэме «О природе вещей». Причем у Лукреция «пир жизни» тоже связан с рассуждениями о смерти, более того – о самоубийстве:
Что изнываешь и плачешь при мысли о смерти? (…),
Что ж не уходишь, как гость, пресыщенный
пиршеством жизни?
(Перевод Ф. Петровского)
Философское оправдание суицида было обычным не только у римских стоиков, но также эпикурейцев, к которым принадлежал Лукреций.
С фразой Остапа перекликается еще одно, уже не стихотворное изречение. У Герцена читаем: «Не все приглашены природой на пир жизни» («Письма из Франции и Италии. 1847–1852»). В другом месте Герцен указывает автора этой мысли: «…неприглашенные на пир жизни, о которых говорит Мальтюс [т. е. Мальтус]» («С того берега», 1858).
Томас Роберт Мальтус, английский экономист, знаменит прежде всего своим «Опытом закона о народонаселении» (1798), в котором сформулирован т. н. «закон Мальтуса»: «Население возрастает в геометрической прогрессии, а средства пропитания – только в арифметической». Во II издании «Опыта…» (1803) появилась еще одна броская сентенция:
Человек, явившийся в уже занятый мир, если родители не могут его прокормить и если обществу не нужен его труд, не имеет права требовать для себя даже крох пропитания, ибо он совершенно лишний на этом свете. На великом пиршестве Природы для него нет прибора.
(Здесь, кстати сказать, употреблено слово feast, первое значение которого «праздник», и лишь затем – «пир», «пиршество».)
Это высказывание получило скандальную известность, и в следующих изданиях книги автор его снял. Но именно оно, наряду с «законом Мальтуса», цитируется чаще всего, – например, у Салтыкова-Щедрина: «…он фаталистически поставлен был в положение человека, которому нет места на жизненном пире» («Дневник провинциала в Петербурге», 1873).
Тот же образ встречаем у поэта Лиодора Пальмина:
Многим нет места на жизненном пире,
И тяжела их судьба.
(«Песнь о труде», 1887)
Для гуляющих по «Цветнику» Остапа и Кисы «не нашлось прибора» на пиршестве жизни. И сверху взирает на них не только тоскующий Лермонтов, но и безжалостный Мальтус.
