Галерея Академии

Галерея флорентийской Академии изящных искусств, или попросту галерея Академии (Galleria dell’Accademia), – не меньшая когнитивная катастрофа, чем галерея Уффици. Возможно, и хорошо, что Андерсен упоминает ее только в контексте воображаемой выставки – иначе там тоже можно было бы увязнуть навсегда.

Для полного погружения хотелось бы, конечно, чтобы описанная Андерсеном выставка была настоящей, а картины главного героя имели реальные прототипы. Все возможности для этого были: Андерсен был в галерее Академии (правда, не в 1834, а в 1833 году – за год до выставки, на которую он ссылается в «Бронзовом кабане») и запросто мог «срисовать» работы своего персонажа с увиденных экспонатов. Подтвердить это предположение можно было только одним способом – изучив каталоги выставок галереи за 1833–1834 годы (ведь оцифровано в современном виде еще далеко не все, да и поиск по картинкам работает через пень-колоду). Работы это, конечно, сулило невпроворот, но соблазн раскрыть тайну «Бронзового кабана» был так велик, что пришлось искать способы – а кто ищет, тот, как водится, всегда найдет.

При активной поддержке одного видного флорентийского искусствоведа (а по совместительству – любимой троюродной сестры) мне удалось добраться до архивов Академии и взглянуть на документацию за 1833–1834 годы – антикварный «кирпич» в несколько сотен страниц красивого рукописного итальянского. Сестра потом благодарила за интересно проведенное время и новые профессиональные знакомства, но опыт, как известно, – это то, что мы получаем, не получив результат. В документах, увы, оказались упомянуты только выставки тематических конкурсов, но никаких кабанов и собачек с полотен андерсеновского героя там и близко не лежало. На этом поиски пришлось свернуть и, скрепя сердце, признать картины выдумкой сказочника – хотя верится, конечно, с трудом.

Впрочем, частные неудачи – не повод игнорировать галерею Академии, даже если ты не искусствовед и вооружен только своим первичным восприятием. Идти туда стоит в любом случае, как минимум ради микеланджеловского Давида. Мраморный оригинал ослепителен, он размазывает и сворачивает в трубочку, от него хочется то ли восторженно остолбенеть, то ли прижать уши и забиться в угол. Копия, что стоит на площади Синьории у входа в палаццо Веккьо (Palazzo Vecchio), по сравнению с ним аморфна, уныла и тускла. Колорита оригиналу добавляет и веселая компания других, незавершенных, скульптур Микеланджело, выставленная в соседнем коридоре, который оттого становится похож на лабораторию по клонированию из «Чужого-4». Описывать остальное не имеет смысла: так ли ценно искусство вне контекста истории искусств? Главное – бронируйте билеты заранее, лучше за пару месяцев, а то рискуете не попасть. И берите в гиды искусствоведа (или, как мы, трех). Это, кстати, ко всей Флоренции относится.

Из галереи Академии – прямая дорога по Виа Рикасоли (Via Ricasoli) до собора Санта-Мария-дель-Фьоре (La Cattedrale di Santa Maria del Fiore), и здесь можно было бы продолжить с новой силой, но у Андерсена, как впоследствии у Кортнева, «внезапная смерть героя разрушает идиллию».

Когда сказка неожиданно обрывается, начинаешь недоумевать: подождите, это что, вся Флоренция? А где история про купол Брунеллески? Где смотровые башни, где тайный подземный ход внутри плотины Святого Николая, где Понте Веккьо, где панорама с площади Микеланджело и церковь Сан-Миниато-аль-Монте? Но потом понимаешь: нельзя написать книгу, в которую Флоренция влезла бы целиком. Каждая книга будет давать свой срез в зависимости от того, о чем она, кем и когда написана. Потому что Флоренция – фрактальна, а литература – нет. И это хорошо, потому что значит, что мы сюда еще вернемся. Как и Андерсен.

Хольгер Датчанин

Дания: Хельсингёр

Хольгер Датчанин стал сказочным героем задолго до Андерсена – причем самое интересное, что даже не стараниями датчан. Он многократно фигурирует во французской средневековой романтической литературе (впервые в «Песни о Роланде») как вассал и соратник императора Карла Великого. Французы называют его на свой манер Ожье, но с обязательным добавлением «Датчанин», ведь по одной из версий он был сыном датского короля Гудфреда – того самого, что построил Даневирке (Dannevirke) – «Великую ютландскую стену», призванную оборонять Данию от вторжений с юга.

Впрочем, давайте по порядку.

Как принц датский стал королем под горой

Начинается легендарная история Ожье Датчанина там же, где и заканчивается, – в подземелье. Дело в том, что Гудфред, отец Ожье, все свое правление посвятил борьбе против империи франков. Став королем, он первым делом начал готовить вторжение в Саксонию, на что Карл Великий решил ответить симметрично: Ожье, состоявший на тот момент у императора на службе, как сын потенциального агрессора был взят в заложники и посажен в темницу. Это немного охладило пыл Гудфреда, и конфликт временно угас.

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

Долго сидеть в темнице, однако, Ожье не пришлось: Карл Великий как раз в то время готовил поход против сарацин, и разбрасываться крепкими воинами было негоже. Незадолго до выступления Ожье заводит роман с дочерью тюремщика и приживает с ней бастарда, после чего со спокойной совестью уходит в поход и совершает там множество ратных подвигов, за что получает от Карла полное прощение (как будто он чем-то провинился). За двадцать лет, проведенные Ожье в походе, его сын успевает вырасти и стать пажом при дворе. Впоследствии из этого выходит некрасивая история: сын Карла Великого предлагает ему сыграть в шахматы, но с треском продувает и, вспылив от обиды, проламывает ему череп шахматной доской (привет «Джентльменам удачи»). Ожье требует от Карла справедливости по принципу «кровь за кровь», но вместо нее напрашивается на изгнание. Ничего не поделаешь: что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Изгнанный Ожье в конце концов находит приют у лангобардов, а когда в их земли вторгаются войска Карла Великого, из чувства мести возглавляет сопротивление. Изрядно потрепав захватчиков, сопротивленцы все же терпят поражение, и Ожье снова оказывается у Карла в темнице. И тут, откуда ни возьмись, появляются сарацины, прознавшие, что их заклятый враг Ожье Датчанин теперь в лютой немилости, а значит, бояться больше нечего и можно спокойно идти бить франков. Карл понимает, что без Ожье ему сарацин не одолеть, и выпускает узника на свободу. Верный своему долгу (у вас глаз не дергается еще?), Ожье соглашается встать во главе войска и вновь разбивает сарацин, за что получает еще одно, теперь уже полнейшее, прощение, несметные богатства и английскую принцессу в жены.

Вроде бы похоже на счастливый конец, но в более поздних источниках история получает совсем уж фантастическое продолжение в виде путешествия Ожье на Авалон и дружбы с королем Артуром. Именно это в результате и переводит его из разряда исторических лиц в статус мистического «короля под горой», из-за которого весь сыр-бор. Но не может же быть так, чтобы у всех был свой «король под горой» (вспоминаем нашего Илюшу), а у датчан не было?

Естественно, история такого великого соотечественника не могла пройти мимо датских патриотов. В XVI веке французские предания про Ожье Датчанина переводят на датский язык, а в процессе как бы невзначай оказывается (см. известный анекдот про Рабиновича), что не Ожье, а Хольгер, не королевич, а король, не бился с сарацинами для Карла, а защищал свою страну от врагов, и не уплыл на Авалон, а отправился домой с миром. И уже на родине, устав в пути, присел отдохнуть где-то в пещере да там как был, в доспехах и с мечом, так и уснул вечным сном. И будет спать до тех пор, пока Дании снова не будет угрожать смертельная опасность – а если такой момент, не дай бог, настанет, то он проснется, перевернется, и тут уж врагам несдобровать.

Легенда эта всем понравилась и с тех пор многократно всплывала в датской литературе и драматургии (см., например, историю с оперой «Хольгер Датчанин» в главе про «Обрывок жемчужной нити»). Единственное, что в большинстве случаев оставалось за кадром, – это где именно великий воин спит. Впрочем, об этом чуть позже, а пока поговорим о тех, кому от него уже успело перепасть.