Ночной колпак старого холостяка

Дания: Копенгаген

Германия: Веймар – Зеттельштедт – Эйзенах

В «Ночном колпаке» у Андерсена нагорожено почище, чем у самого Вагнера: и Тангейзер, и святая Елизавета Венгерская, и Ганзейский союз… Списать это на профессиональное воображение сказочника было бы слишком просто, и начинаешь искать концы. Концы, что неудивительно, приводят в Германию. Удивительно же другое – то, что Германии в сказках Андерсена непропорционально мало.

Из тридцати заграничных поездок Андерсена через Германию пролегали двадцать четыре. И дело тут не столько в любви Андерсена к этой стране (хотя это тоже правда: его мировая слава началась именно оттуда), сколько в причинах сугубо логистических. Выезжая из Дании по суше, Германии в любом случае не миновать, а уж направляясь в Швейцарию или Италию, ее вообще приходится проехать насквозь. Зная же талант Андерсена черпать сюжеты из окружающей среды, тем более удивляешься, насколько малая толика его немецких впечатлений отразилась в сказках. В письмах, в комментариях, в дневниках – сколько угодно. А вот в сказках – ну Нюрнберг в «Под ивой», ну Нойенкирхен в «Затонувшем монастыре» (и то непонятно, который – в одной Нижней Саксонии мест с таким названием штук шесть), ну вот Эйзенах и Веймар в «Ночном колпаке». И все. Братьев Гримм, что ли, испугался?

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

Сопоставление Германии со всеми остальными странами на карте путешествий Андерсена пропорциональности не добавляет – судите сами. Из тридцати поездок: Германия – двадцать четыре визита, Швейцария – двенадцать, Франция – одиннадцать, Италия – семь, остальное – шесть и меньше. А теперь сравним с географией его произведений: из девятнадцати сказок, привязанных к реальной местности, в Германии разворачивается действие трех, в Швейцарии – двух, в Италии – трех. Остальное – Дания. Несправедливость вопиет еще громче, если посмотреть статистику по городам: из всех задействованных немецких городов меньше всего сказочных событий (будем честны: ноль) происходит в самом любимом городе Андерсена – Веймаре. Это совершенно дезориентирует и вносит в план экспедиции непоправимую ошибку, избежать которой можно только предварительно немного высунувшись из сказки – что мы сейчас и сделаем. Для этого, правда, придется поставить сказку с ног на уши и начать с конца. Ну, точнее, почти с конца.

Веймар: если бы не Лист

Город Веймар (Weimar),^{Илл. 1} куда предательски укатила героиня «Ночного колпака», стал для Андерсена, по его собственным словам, второй родиной. За двадцать четыре своих визита в Германию писатель был в Веймаре восемь раз и всегда находил там самый радушный прием – в том числе при дворе великого герцога Карла Александра Саксен-Веймар-Эйзенахского. В записях Андерсена сохранилась масса дифирамбов городу и его обитателям, и было за что: в Веймаре с ним носились, как с писаной торбой. Наперебой звали обедать, водили по памятным местам, приглашали читать сказки в придворном литературном кружке, отмечали его сходство с Шиллером (с чем сын Шиллера, правда, был не до конца согласен), а внук Гёте Вальтер даже переработал его «Импровизатора» в драматическую пьесу, которую показывали в доме Гёте. В общем, полная противоположность саркастичному Копенгагену.

Илл. 1

Веймар

Все проходит, все изменяется! Отец Молли оставил родину и уехал с Молли далеко-далеко. В наше время торжества пара понадобилось бы всего несколько часов, тогда же надо было ехать больше суток, чтобы добраться до того города, куда они уехали. Он находился восточнее Эйзенаха, совсем в другом конце страны; это был город Веймар.

Впервые Андерсен оказался в Веймаре именно благодаря Гёте-младшему. То есть изначальный план, конечно, состоял в знакомстве с Гёте-старшим, но увы – во время первого путешествия в Германию (1831) Андерсену еще нечем было отрекомендоваться, а на момент выхода немецкого издания «Импровизатора» (1835) Гёте-старшего уже не было в живых. Зато его невестка, однажды прослышав, что Андерсен гостит у Мендельсона в Лейпциге, специально приехала туда на поезде из Дрездена, чтобы повидаться лично. Узнав от нее, что Гёте-младший настолько увлечен его творчеством, что даже порывался сам ехать в Копенгаген знакомиться, Андерсен сделал робкий вывод, что в Веймаре ему будут рады, – и предчувствие его не обмануло.

Впрочем, при всей значимости фигуры, было бы несправедливо утверждать, что Андерсен стремился в Веймар только ради Гёте. Дело в том, что само присутствие Гёте в Веймаре было не случайностью, а прямым следствием культурной политики, начатой еще бабушкой великого герцога Карла Александра, герцогиней Анной Амалией Брауншвейгской. Бойкая бабушка в свое время настолько увлеклась воспитанием сыновей в духе Просвещения, что превратила Веймар в сплошной культурный фестиваль: сначала пригласила Христофа Мартина Виланда на роль преподавателя, затем подтянулись Гёте с Шиллером – ну и завертелось. Сын, а затем и внук герцогини достойно продолжили ее дело, активно культивируя почву и засеивая ее талантами, в результате чего Веймар въехал из эпохи Просвещения в свой «золотой», а затем (после смерти Гёте) и «серебряный» век, не снижая оборотов. Город удерживал статус интеллектуальной столицы Германии и «Афин на Ильме» чуть ли не до самой Ноябрьской революции 1918 года, и все это время в нем кишмя кишели блестящие умы, привлекая сюда как новых деятелей культуры и искусства, так и охотников до коллекционирования социально-культурных связей. Андерсен принадлежал к числу и тех, и других, так что его появление в Веймаре было просто неизбежным.

Все визиты Андерсена в Веймар пришлись на самый разгар его «серебряного века», то есть когда ни Гёте, ни Шиллера уже не было в живых, но на смену им пришли деятели ничуть не меньшего масштаба. В частности, одной из самых видных фигур в Веймаре того периода был не кто иной, как Ференц Лист, в 1848 году приглашенный туда на должность придворного капельмейстера. Пишут, что он согласился на это предложение не от хорошей жизни: предшествовавший тому десяток лет бурной концертной деятельности напрочь отбил у него охоту к музыкальному просветительству (публика, «медленно воспринимающая возвышенную красоту в прекрасном», предпочитала чего попроще) – но умище-то куда девать? А вот в роли капельмейстера и при патронаже великого герцога можно было самостоятельно определять репертуар театра, всласть экспериментировать и нести культуру в массы, не особенно эти массы спрашивая. И тут мы начинаем потихоньку приближаться к контексту нашей истории.

Дело в том, что Лист был страстно увлечен творчеством Вагнера и всячески его продвигал. Листа даже называют вагнеровским добрым гением: считается, что своим успехом в Германии Вагнер обязан именно ему. Вагнер мог бы, наверное, вырулить и сам (у «Лоэнгрина» были все шансы не повторить первоначальный провал «Тангейзера»), но в самый неподходящий момент в Дрездене объявился русский анархист Михаил Бакунин, и все пошло кувырком. Композитор настолько проникся идеями Бакунина, что забросил уже на тот момент принятого к постановке «Лоэнгрина» и приложил все силы к активному участию в Дрезденском восстании 1849 года, в победе которого видел способ достичь не столько политических, сколько художественных целей. Когда восстание было разгромлено прусскими войсками, а Бакунин отправился на историческую родину убирать снег, на политически неблагонадежного капельмейстера Вагнера начала охоту вся полиция Германского союза. Вот тут-то и выяснилось, как хорошо иметь в числе своих поклонников Ференца Листа: тот укрывал Вагнера у себя в Веймаре около недели, успев за это время показать ему местную постановку «Тангейзера», затем выхлопотал для него поддельный паспорт и от греха спровадил из страны. Уже за границей, отдышавшись, Вагнер осознал, что надо бы все-таки поставить «Лоэнгрина» – но где? О дрезденской сцене не могло быть и речи, и тут опять пришел на помощь Лист, взявшись организовать премьеру у себя в Веймаре – с нее-то и начался триумф Вагнера на родине. Одна веймарская постановка принесла композитору больше славы, чем все предыдущие дрезденские. В короткий срок «Лоэнгрин» разошелся по всем театрам страны, и скоро уже сам Вагнер, сидя в Цюрихе безо всякой возможности высунуть оттуда нос, называл себя единственным немцем, не слышавшим «Лоэнгрина».

Так вот, именно на свою постановку «Лоэнгрина» Лист затащил Андерсена во время его визита в Веймар в 1851 году. Андерсен на тот момент уже был немного знаком с творчеством Вагнера: за несколько лет до этого ему доводилось слышать в Лейпциге увертюру к «Тангейзеру», и она ему даже понравилась – не исключено, что этим Лист и воспользовался в попытке окончательно обратить Андерсена в свою веру. Обращение, однако, не задалось: Андерсен еле высидел спектакль и впоследствии признавался, что музыка Вагнера чересчур «аналитична» для него. Но, судя по всему, какой-то осадочек все-таки остался, и четыре года спустя Андерсен навещает Вагнера в Цюрихе, а еще через три выходит «Ночной колпак старого холостяка», в котором явно просматриваются фрагменты тангейзеровского либретто, включая его географическую привязку – Эйзенах, Вартбург и Зеттельштедт.

Как итог сказанному – рискну предположить, что если бы не Веймар и насыщенная культурно-политическая жизнь его обитателей, то «Ночного колпака» в том виде, в каком мы его знаем, могло и не быть. Скорее всего, Андерсен просто не уделил бы «Тангейзеру» достаточно внимания, чтобы из него выросла самостоятельная история. Но история выросла, а Веймар, сделав свое дело, скромно удалился. В результате в тексте он встречается только в виде мимолетного упоминания, да и то, скорее всего, из-за все той же Йенни Линд (см. главы про «Под ивой» и «Иба и Христиночку»): как раз в Веймаре Андерсен виделся с ней в 1845 году. Внимание, вопрос: куда после этого могла уехать возлюбленная главного героя Молли?

Впрочем (и это предостережение от упомянутой в самом начале непоправимой ошибки), отсутствие в «Ночном колпаке» Веймара как места активного действия – совершенно не повод экономить на нем. Ощущение от этого города очень похоже на то, какое испытываешь, попав в общество доброжелательных и хорошо воспитанных людей, которые во всем на голову выше тебя, но при этом еще и живы. Вдруг чувствуешь, что где-то в районе солнечного сплетения разжимается кулак, и сразу хочется притихнуть, благоговейно замереть в уголке и впитывать, как губка. Делать это можно сколько душе угодно: пока напитаешься, жизнь закончится. Переводя в цифры – визит в Веймар невозможно утрамбовать в один день, даже если ограничиться только андерсеновскими местами:^{Илл. 2,3} при всей кажущейся компактности он внезапно оказывается бесконечным изнутри, как НИИЧАВО. Пробежался наскоро по местам из одиннадцатой главы «Сказки моей жизни» (и совестно-то как – торопиться среди такой красоты) – глядишь, уже и вечер. Так и уезжаешь, ничего не успев, с разинутым ртом. Сам Андерсен, кстати, уезжал не лучше:

Оставить Веймар было для меня почти то же, что оставить родину, и когда я, выезжая из ворот города, обернулся, чтобы бросить на него последний взор, сердце мое сжалось от грусти – для меня как бы кончилась прекрасная глава моей жизни. И мне казалось, что дальнейшее путешествие уже не будет иметь для меня никакой прелести.

Не будем, однако, спешить во всем соглашаться с маэстро, тем более что и сам он впоследствии передумывал не раз. Нам еще будет что почитать перед очередной поездкой в Веймар, а сейчас вернемся-ка лучше к Тангейзеру и нашим героям – их история только начинается.

Илл. 2, 3

Веймар. Парк-Ан-дер-Ильм

Молли плакала, и Антон плакал – все эти слезы соединились теперь в одну, отливавшую яркими радужными красками: Молли ведь сказала Антону что любит его больше всех прелестей жизни в Веймаре!