С цветами и тортом Катя вошла в нейрохирургическое отделение краснодарской больницы. У дверей тотчас материализовалась строгая сторожевая тётенька в белом халате:

– Вам кого? – с вызовом спросила она.

– Я Машу Александрову ищу. Она сегодня работает?

– Ах, Машу? – изменилась в лице тётка. – Сейчас позову. Присядьте.

Катя опустилась на край грузного потрёпанного дивана, отложив в сторону мокрый зонт, и освободилась, наконец, от коробки торта из «Итальянского квартала» и букета голландских роз, обвязанных игривой ленточкой.

За окном в сизой мгле лил дождь. Ветер шумел и, подвывая, бился по стёклам. В холле было тепло, пахло лекарствами, желтоватый свет разливался по серой плитке, скамейкам и диванам. В дальнем углу топорщился лес пустых капельниц.

Перед телевизором, транслирующим футбольный матч, сидели больные: кто на стульях, кто на креслах – мужчины разного возраста, почти все в спортивных костюмах.

При виде костылей, тростей в руках или пристроенных возле пациентов Катю покоробило, как случается иногда со здоровым человеком, боящимся увечий. Морозный холодок пробежал по спине, и она незаметно сплюнула через плечо три раза – отвести от себя лихо.

Парень с искажённой гримасой передвигался по коридору, опираясь на металлические ходунки. Это ему давалось непросто. Катино внимание привлёк старичок – на вид не моложе мастера Йоды – такой же сморщенный, маленький. Он бороздил коридор туда-сюда, шаркая тапочками. Вдруг Катя заметила: лицо сурового Йоды озарилось улыбкой – старичок включился, как лампочка. Помолодев, словно по волшебству, и сверкнув рядом золотых зубов, он поймал цепкой рукой девушку в светло-зелёном медицинском костюме.

Катя узнала Машу. На её голове уже отросли короткие волосы, да и сбритые подчистую брови опять появились над глазами. Машина выходка два месяца назад шокировала подругу до невозможности. Кате до сих пор было не по себе. Но, как говорится, «подлецу всё к лицу», а потому Маша без роскошной шевелюры, без намёка на косметику и украшения, в спецодежде санитарки всё же была красивой. Дедуля, схватившись за Машин локоть, говорил с ней восхищённо, как юнец, а она улыбалась и кивала.

Катя подумала, что в лице подруги появилось что-то новое: словно она сошла со средневекового полотна, непостижимая, как Мона Лиза или рафаэлевская Мадонна. Зная «другую» Машу, Катя угадала в облике подруги тоску, тщательно завуалированную вежливой, располагающей улыбкой, лишённой, впрочем, какой бы то ни было весёлости. У Кати заскребло на душе. Не место тут Маше, тем более рядом с тем, кто её так обидел. Катя поднялась с дивана навстречу подруге, полная решимости увезти её отсюда, уговорить…

Маша освободилась от старичка, сказала что-то негромко и ласково в ответ на реплику парня на ходунках. Тот расцвёл, забыв о боли в ногах. Наконец Маша вышла в холл и увидела подругу.

– Катка! – кинулась она в раскрытые объятия. – Боже! Катка!

– Привет, Маруся! – прижалась к ней щекой Катя. – Как же я соскучилась!

Наобнимавшись, девушки сели рядом. Катя спохватилась:

– Цветы и торт – тебе!

– Ой, спасибо, – разрумянилась Маша. – Катка, моя Катка! Ты знаешь, чем порадовать. Как всегда.

– Это не только от меня, – смутилась Катя. – От всех ребят. Мы выступаем сегодня во Дворце спорта. Может, придёшь? Все о тебе спрашивают. Зовут. Повидаться хотят.

Маша покачала головой:

– Нет, не получится. У меня смена. Ребятам и Анке привет! И огромное спасибо передай! Правда, жуть как приятно, что помнят!

– Но у тебя ж должны быть свободные часы, – предположила Катя. – Может, отпросишься или вырвешься на чуток? А то мы завтра рано утром уже отчаливаем…

– Катюш, а тут кто работать будет? – вздохнула Маша. – Прости, любимая. Давай хоть сейчас поболтаем. Как же я рада тебя видеть! Ты такая красивая! Причёска новая суперская.

Катя вздохнула:

– Спасибо. Расскажи, Машунь, как ты тут? А то уехала и пропала совсем. Я звонила-звонила. Наугад пришла. У тебя с телефоном что-то? Или ты совсем решила себя от всех отрезать? Типа в монастырь ушла?

– Прости, Катюш, – виновато произнесла Маша. – В монастырь? Да какой там монастырь! Только работа и всё, но так легче. Я старую симку не использую, созваниваюсь только с родителями. Они уже не возмущаются… Почти. А сначала папа собирался меня под белы рученьки в психушку. Такой был скандалище! И мама приезжала, плакала, отговаривала. И сейчас всё время затевает ту же песню: Маша, подумай о себе, подумай о нас! А что о них думать? У них всё хорошо. Да и у меня нормально. Освоилась.

Катя решилась-таки спросить:

– А он как? Ты поняла, о ком я.

Со спокойной горечью человека, волей-неволей привыкшего к ежедневному горю, Маша произнесла:

– Алёша жив. Недавно вышел из комы. Кости срослись, раны затянулись. Но полностью парализован. Не понимает ничего. Совсем. Врачи говорят, что так может и остаться… Только, Кать, я за два месяца разного насмотрелась: бывает, ребята вроде безнадёжные, а поправляются. Хотя… на прошлой неделе троих похоронили. Зато недавно Женька Махов выписался из пятой. Год здесь был. Тоже кома, паралич. И выкарабкался. – Маша сглотнула: – А Лёшик, знаешь, смотрит своими огромными глазищами – похудел ужасно – глаза ещё больше кажутся – и не узнаёт: ни меня, ни отца Георгия, ни монахов… Он просто лежит, смотрит. И всё.

– То есть мало шансов… А батюшка с тобой как? Он вообще приходит?

– Конечно, приходит. – Маша усмехнулась: – Он меня сначала не узнал. А потом присмотрелся и оторопел. Глазам не поверил. Но орать не стал и гнать, как в прошлый раз. Да и куда гнать? Я в отделении официально работаю. В две смены, часто вообще домой не ухожу. Мы с батюшкой разговорились понемножку. – Маша вздохнула: – Представляешь, оказывается, у него сын погиб. На мотоцикле разбился. В девятнадцать лет, почти как Лёшику. Тогда отец Георгий в монастырь ушёл. Вообще он хороший дядька. Со своими тараканами в голове, но ничего, нормальный. Алёшку любит сильно. Как родного. Вот мы вместе тут с Лёшиком и возимся: купаем, поднимаем, переворачиваем, чтоб пролежней не было. Я так переживала, когда ИВЛ ставили…

– Чего?! – не поняла Катя.

– Искусственную вентиляцию легких. Ну, когда в коме ещё Лёшик был. Он же поёт, а тут могли связки задеть. Ох, и наплясалась я перед врачами! Вроде постарались. Но не знаю, что в итоге. Не говорит ведь пока. – Машин взгляд потускнел: – Если вообще заговорит…

– Может, и хорошо, если не заговорит, – мрачно заметила Катя. – Он тогда тебе такого наговорил… Я до сих пор не могу понять, как после всего того ты решила ради него собой жертвовать, работать в этой ужасной больнице и вообще делать всё, что ты делаешь! Он же преступник. Маньяк! Жаль, смертную казнь отменили, но хорошо, что он сам…

– Не надо, Кать, – взмолилась Маша.

– Мне просто за тебя обидно! И страшно. А если он придёт в себя и за старое – мстить или ещё чего? Психи, они не лечатся…

– Кать! Я прошу тебя! Прекрати! Сейчас же!

– Ладно, прости. Я просто… не могу, – Катя покачала головой, – и по тебе скучаю. Сильно.

– Я тоже.

Катя достала из сумочки кошелёк:

– Марусь, по твоей квартире: я за коммунальные плачу, но ты знаешь, я считаю, этого мало. Я тебе буду и за аренду платить. А то ты как сорвалась тогда, пропала, ни о чём толком не договорились. Вот тут денежка.

– Да брось!

– Нет, ну чего брось?! Ты же в Краснодаре сама наверняка квартиру снимаешь! Не бесплатно! Я вообще не понимаю, на что ты живёшь? Родители присылают?

Маша криво улыбнулась:

– Не-а, в основном на Далановы деньги. За клип. Прикинь, ещё остались…

– Ничего себе! – удивилась Катя.

– Гонорарчик века, – хмыкнула Маша и добавила: – Я просто ничего почти не покупаю: по мелочи только. По магазинам шляться некогда. Хотя вот кеды купила и толстовку… Зарплата у меня великая – девять тысяч – это за две смены. Одним словом, справляюсь.

– Слушай, ты тут свою повинность выполняешь, потому что тебе совесть велит, а меня заставляешь мучиться от угрызений. Так нечестно! – возмутилась Катя. – Короче, бери деньги – тут за полгода, а не возьмёшь, я тебе просто их на карточку сброшу. Номер разузнаю, уж не волнуйся.

Маша пожала плечами:

– Ладно, Катка, раз настаиваешь…

– Настаиваю! Ты, кстати, где живёшь?

– Да тут, напротив, в пятиэтажке. Снимаю однушку. Ничего так, пойдёт для сельской местности.

Катя удручённо посмотрела на подругу:

– Марусь, может, всё-таки ты уже отработала своё, а? В больницу устроила – не то умер бы уже, вон откачали, полечили, как получилось. Но ты ж не будешь всю жизнь купать, переворачивать и о пролежнях думать?

Машино лицо стало суровым:

– А что ты предлагаешь? Бросить?

– Ну, он же не один. С батюшкой. Тот, сама говоришь, его любит…

– Я тоже люблю, – буркнула Маша.

– Маш! Ведь он на тебя нападал, помнишь?! И говорил, чтоб ты ушла!

– То был аффект. Если б не я, он жил бы спокойно в своём ските. И такого ужаса бы с ним не случилось.

– Но ты же танцовщица от Бога! – воскликнула Катя. – Талант зарывать – большой грех!

– Ты не понимаешь. – Маша посмотрела куда-то в сторону. – И Юрка не понимает – уже два раза приезжал забирать; считает, у меня просто эмо-закидон. И хорошо, что не понимаете. Не дай бог кому-то такое чувствовать, что я…

Катя замолчала. Из правого крыла коридора послышался чей-то хриплый крик:

– Маша! Маша! У нас тут беда! В четвёртой палате… Маша!

Маша поднялась:

– Опять небось Егорыч до туалета не доковылял. Ладно, Катюш, мне пора! Спасибо, что зашла!

И, чмокнув подругу в щёку, Маша побежала в глубь коридора – спасать Егорыча или кого-то там ещё. Катя с грустью посмотрела ей вслед, понимая, что переубедить не удастся.

Маша далеко не всем поделилась с подругой. Не сказала, что пока Алёша был в коме, по случайности или по чьему-то злому умыслу два раза отключались аппараты жизнеобеспечения. Но повезло – один раз дежурная, другой – сама Маша оказалась рядом. Не рассказала она о том, что её подозрения относительно Юриной причастности к падению Алексея росли с каждым днём. Не рассказала, что несколько раз наведывался сюда следователь. Он выудил от членов съёмочной группы информацию о нападении, но Маша сказала, что ничего особенного не произошло – обычная ссора, и подписала бумагу о том, что к Алексею Колосову претензий не имеет. Не призналась Маша Кате, как на коленях молила отца Георгия не забирать Алёшу в монастырскую больницу после соборования, когда тот вышел из комы, и только каким-то чудом убедила батюшку, что здесь у Алёши больше шансов восстановиться. Не сказала Маша, что Алёшин врач, Артур Гагикович, уже достал её недвусмысленными предложениями.