Двухчасовой полёт и почти столько же времени на такси прошли для Маши будто в забытьи. Катя и Юрка тормошили её, спрашивали что-то, она отвечала и снова уходила в себя, уставившись на облака, мыльной пеной взбитые под авиалайнером, а потом на привычный московский пейзаж с берёзами, торговыми центрами и пёстрыми билбордами вдоль дороги, запруженной транспортом ещё до въезда в город.

Наконец такси остановилось перед Машиным подъездом. Она включилась. Старательно улыбаясь, она чмокнула друзей на прощание и отказалась от помощи, уверяя, что всё в порядке, ей только выспаться надо. И это было правдой, Маша просто не договаривала о том, что мечтает не проснуться…

Выронив сумку в прихожей и скинув кроссовки, она вошла в светлую просторную студию, одну стену которой под самый потолок покрывали зеркала. Маша увидела своё отражение – привидение с ярко-рыжими волосами – нелепыми, будто нацепленный наспех парик, – альтер эго из параллельной реальности. Маша отвернулась – смотреть на себя было неприятно. Она опустилась на диван. Всё. Не надо больше идти, бежать, ехать, держаться из последних сил. Она была дома. Одна, наконец. Сама с собой.

Ветер теребил пастельно-зелёные занавески, надувая в комнату холодный воздух, но Маша не закрыла пластиковую раму окна. Она легла на диван, не раздеваясь. Под тяжёлой головой напитанная прохладой декоративная, с греческим золотым орнаментом подушка постепенно согревалась. Забравшись под шерстяной плед, Маша свернулась калачиком и уснула.

Её мучили обрывки мыслей в кошмарных метаморфозах снов. То Марк заходился в гомерическом хохоте, срывая с неё одежду на площади перед ревущей толпой, то Юнус бегал вокруг мёртвого Алёши, приговаривая: «Так красивенько… так красивенько», то Лёня с Юрой тащили за руки бездыханного послушника к пропасти, то группа монахов и священников гнались за Машей с палками, крича: «Изыди, сатана!» Маша глотала солёные слёзы во сне и наяву, мечась от одной страшной сцены к другой. И вдруг провалилась в темноту. Только маленькая точка светилась в беспроглядной темени. Маша пошла на неё и оказалась возле большого дома. Пытаясь найти вход, она касалась пальцами холодного, щербатого камня стен, местами поросшего чем-то мягким и склизким. В доме не было ни окон, ни дверей. Узкая щель привиделась между двумя камнями. Мерцающий, неуверенный свет выбирался наружу. Маша прильнула к щели глазами: там на полу посреди каменного мешка сидел Алёша. Он был гол и растерян. Маша крикнула в щёлку: «Алексей! Алёша!», но голос её растворился во мраке и в каменный мешок не попал.

«Он не выберется сам! – подумала она. – Погоди! Погоди!» – бормотала Маша и, что было сил, принялась ковырять, царапать, долбить щель, пытаясь сделать её больше, и… проснулась.

За окном серел рассвет. Тело крутило, будто от гриппа, а в сердце царил сумрак. И всё же на смену оцепенению, безысходности, жалости к себе и разъедающему чувству вины пришла решимость. У неё нет права быть слабой. За всё надо отвечать. Он не выберется один. Не выберется…

Маша взглянула на часы: звонить слишком рано. Чтобы разбавить гнетущую тишину, Маша включила телевизор. Огромная плазма на стене забормотала новости, Маша ткнула на кнопку пульта, на экране появился логотип «КлипТВ», и негромкая клубная музыка наполнила квартиру.

Маша быстро, по-солдатски, приняла душ, а потом достала из кладовой огромный чемодан и начала складывать туда удобную обувь, бельё, одежду, выбирая только удобное, широкое и асексуальное. Незнакомому наблюдателю показалось бы, что она собирается на дачу или в деревню. Маша подошла к полке с дисками, когда светлокудрая ведущая, кокетничая с экрана, принялась рассказывать всему свету новости шоу-бизнеса: что-то о Киркорове, о Максе Барском и ещё о ком-то… Однако, когда слуха Маши коснулась фраза: «Практически из первых рук мы узнали, что съёмки Марка Далана, которые только закончились в одном из красивейших мест Краснодарского края, стали сценой грандиозного скандала…», она застыла перед экраном, глядя, как по нему скользят видеоотрывки, на которых Марк с проникновенным видом поёт: «Только до утра, до утра ты моя…», фотография её самой в откровенной позе с майского концерта «Годдесс» в Москве, снова Марк…

Тем временем смазливая ведущая, гримасничая, продолжала:

– Приглашённая для съёмок танцовщица из группы «Годдесс», Мария Александрова сумела не только покорить звезду, но и мимоходом разбить сердце послушнику из соседнего скита. История не обошлась без трагедии: несчастный парень сбросился со скалы. Впрочем, его удалось спасти – Марк Далан проявил себя как настоящий рыцарь, – отдал вертолёт для срочной госпитализации. Премьера клипа состоится в конце сентября, так что ждём с нетерпением».

Ведущая затараторила снова, а Маша не могла поверить услышанному. Кто мог? Кто осмелился?! Ещё секунда, и Маша запустила бы в телевизор диском, что был у неё в руках, но сдержалась. Она бухнулась в кресло и судорожно принялась перебирать в голове имена тех, кто так или иначе знал эту историю. В принципе, это мог быть кто угодно: та же Элла, болтливая донельзя, или кто-то из тех, кто с ней был. Вика? Вполне вероятно. Что ж, сегодня на собрании и выясним.

Маша вышла на площадку. Нетерпеливо постучала в Лёнину дверь. В глубине комнаты послышался шум, и через минуту мятое лицо выглянуло из-за двери.

– А, это ты! – Лёня появился целиком в дверном проёме, в широких трусах и майке. – Ты чего так рано?

– Лёнь, – с нервным натиском спросила Маша, – скажи мне правду: это ты столкнул Алёшу или не ты?

– Какого Алёшу? Куда столкнул? – Сонный Лёня вытаращил на соседку глаза. – Тебе что-то приснилось?!

– Нет, – буркнула Маша.

Лёня скривился, будто пьяный:

– Слышь, я сейчас ничего не соображаю. Только ночью приехал. Давай потом потолкуем, а?

– Ладно.

Маша вернулась к себе и продолжила сборы. Она тщательно отобрала диски с хорошей музыкой, первыми положив в кейс «Линкин Парк», Джорджа Майкла и «Квин». С нетерпением посмотрела на часы: стрелки подкрались к восьми. Рано. Маша прошлась по квартире несколько раз, налила себе кофе и, растягивая время, пила его, казалось, вечность.

Маша спустилась на улицу. Пасмурный день уже вступил в свои права – люди торопились к метро. Несмотря на утро, прямо на пешеходной дорожке под навесом ограждения стройки расположились бабульки со всякой всячиной: у кого грибы, пахнущие лесом, у кого банки с вареньем или солёными огурчиками. Торгуют, пока не появился полицейский. Всё как всегда. Многие павильоны по обе стороны торговой аллеи уже были открыты: справа яркие кляксы цветов в высоких пластиковых вазонах, одежда детская, одежда взрослая, сувениры и открытки, слева сладости, на которые Маша приучила себя не смотреть, хлеб, сыры и колбасы.

Маша свернула от метро в переулок – там, притаившись за ивами, тихо стояла старая церквушка. Маша накинула платок на голову и вошла вовнутрь. Старушка в беретике молилась у иконы с неизвестным старцем. В уголке слева сидела женщина в белой косынке. На прилавке перед ней пуками лежали свечи разного размера, иконки на стендах, крестики.

– За здравие какую свечу ставить надо? – спросила Маша.

– Какую хотите: вот маленькие – по десть рублей, эти – по пятнадцать…

Маша ткнула пальцем в самую длинную:

– Эту, пожалуйста. И крестик ещё. И молитву мне нужно какую-нибудь за здравие.

– Так это в молитвослове.

Сделав покупки, Маша неуверенно прошла в центр храма. С икон смотрели строгие лица, и Маша не решалась подойти ни к одному из них. А потому она встала у самого алтаря, с трепетом зажгла свечу и зашептала, чуть шевеля губами, глядя на дрожащий огонёк:

– Господи! Пошли здоровья Алёше, Алексею Колосову. Помоги ему, Господи! Облегчи страдания! Спаси его, сотвори чудо! Пожалуйста, Господи! Ты же всё можешь! – Маша перекрестилась и замолчала, а потом подняла глаза к образу Богоматери и попросила: – Помоги мне, Матерь Божия, быть сильной и не отступиться. Научи меня, как не навредить!

Маша снова перекрестилась и неслышно вышла из одинокой церквушки.

Когда Маша переступила порог дома, на столике трезвонил мобильный.

– Привет! – Это была Катя. – Ты как?

– Спасибо, Катюш. Я в порядке, – спокойно ответила Маша. – Ты сама нормально?

– Ага, – чувствовалось, что Катя улыбается, – я просто напомнить хотела, что Анка сегодня сбор объявила – в одиннадцать. Если ты не в силах, я чего-нибудь придумаю. Не репетиция всё-таки…

– Я приду. Слушай, ты говорила, что тебя хозяйка достала… Ты ещё ищешь квартиру?

– Да, – вздохнула Катя, – только пока никак не найду нормальный вариант: то далеко, то дорого.

– Как смотришь насчёт того, чтоб у меня пожить?

– Ой, а это удобно? У тебя ж вроде однушка…

– Удобно, – сказала Маша. – Можешь перебираться сегодня вечером.

– Правда? Не шутишь?

– Нет.

– Спасибо! А то меня эта тётка со свету сживает, – радовалась Катя. – Ну а про денежку мы договоримся.

– Потом, – ответила Маша и положила трубку.

Часы показывали 9.00 – лимит вежливости истёк, и Маша, собравшись с духом, набрала номер:

– Алло, Дмитрий Иванович? Здравствуйте, это Маша Александрова. Вам удобно говорить?

– Да-да, я слушаю, – быстро проговорил папин друг. – Ты про мальчика этого хочешь узнать? Так я уже спрашивал. Всё так же. В коме.

– Не совсем, Дмитрий Иваныч, – сглотнула Маша. – Я прошу вас дать мне работу.

– Какую работу? – не понял тот.

– Помогите мне, пожалуйста, устроиться санитаркой в нейрохирургию. Я могу работать бесплатно, как доброволец, – медленно, но уверенно проговорила Маша. – Только не думайте, что это минутный взбрык взбалмошной девчонки. Дело в том, Дмитрий Иваныч, что я совершила ошибку. Серьёзную. Я думала много и поняла, что должна помогать кому-то, чтоб исправить… И не благотворительными концертами, танцами или ещё чем-то, а вот таким обычным, физическим трудом. – Изумлённый Дмитрий Иваныч не перебивал, и Маша продолжила: – Я, конечно, могу устроиться в больницу здесь, в Москве, но не буду скрывать – хотелось бы приносить пользу тому пострадавшему парню, Алексею, тоже. Просто так я ухаживать за ним не могу – я посторонний человек. На что-либо претендовать не имею права… но, скажу вам честно, мне он не безразличен.

– Машенька! Ошибки молодости – у кого не бывает?! – принялся увещевать её Дмитрий Иваныч. – Всем мы косячим, и не только в молодости. Но ты перегибаешь палку – сама подумай: санитарки же не только чистоту в отделениях наводят, они утки выносят с дерьмом и рвотой, лежачих моют – всех подряд, и, если умирает кто-то – тоже, тяжести таскают, туалеты драят. И ночные смены бывают, и дневные. Это же каторга! К нам устраиваются только от безысходности. А ты – девочка тонкая, красивая, у тебя талантище какой!

– Дмитрий Иваныч, спасибо вам! Безысходность – это как раз про меня… Я всё равно буду заниматься, чем решила. Просто хотелось бы хоть крупицей моих усилий помочь Алексею. А от моего таланта мне тошно – я сейчас и «танец маленьких утят» не станцую. Не могу просто. Не хочу.

– А родители что говорят?

– Они не знают.

– Ну, а как же я могу? – возразил Дмитрий Иваныч. – Не забывай, я – друг твоего отца прежде всего.

– Хорошо, я позвоню им, объясню. Но вы же знаете, я совершеннолетняя, живу сама уже сколько лет и работаю. Я – взрослый человек.

– Взрослый-то, может, и взрослый, – крякнул врач, – но ты не отдаёшь отчёта. Для тебя это будет слишком трудно.

– Я и не хочу, чтоб было легко. А пахать, как каторжная, я и так привыкла. Хоть днём, хоть ночью. Я – выносливая, вы даже не догадываетесь, насколько. Дайте мне шанс стать лучше. Прошу вас!

Дмитрий Иваныч молчал, раздумывая над неожиданной просьбой, но потом ответил:

– Ладно, видимо, так судьба решила. У нас в нейрохирургии как раз двух человек не хватает. Только не жалуйся, раз уж берёшься.

– Спасибо огромное, – просияла Маша, – не буду. Трудовую брать?

– Ты хочешь прям вот так, серьёзно?

– А чем я лучше других?

– Раз так, тогда, конечно: паспорт, трудовую, сан-книжку, полис, ИНН и пенсионное. Когда тебя ждать?

– Завтра утром.

– Хорошо, но если передумаешь, я пойму, – заметил Дмитрий Иваныч, – и даже буду рад.

– Спасибо! Не передумаю.

Довольная, как если б её приняли в гастрольную труппу Большого театра, Маша достала из комода бандану и запихнула её в карман плаща.