Вдоволь поплутав по лесу, Маша выбежала наконец на развилку горной дороги и остановилась. Бешено стучал пульс в ушах. Маша тяжело дышала и растерянно озиралась по сторонам. Впереди совсем близко виднелась побеленная хата в кустах чахлой сирени. На холмистом участке всё поросло сорняками, чуть поодаль за кособоким сараем начиналась улица. Под дружный лай заходящихся за заборами шавок Маша помчалась по станице, выискивая глазами знакомый дом с голубой калиткой.

Растрёпанная, исцарапанная, в измятом, грязном сарафане она ворвалась в благостное спокойствие двора и, не глядя на друзей, бросилась в домик.

– Маша! Марусь! – окликнули её ребята, но она не отозвалась.

Когда они ввалились в комнату, Маша судорожно запихивала вещи в сумку.

– Маша, – осторожно позвала Катя.

Увидев недоумевающие взгляды друзей, Маша застыла на секунду, и внутри будто щёлкнул триггер, включая замороженные чувства. Она опустилась на пол и разрыдалась. Захлёбываясь в безутешном плаче, она раскачивалась из стороны в сторону, как безумная. Антон принялся трясти её за плечи, пытаясь прекратить истерику. Но Маша не унималась. Ребятам было не понять, что её привычный мир, как витраж из цветных стёклышек, только что разлетелся на куски. Она не знала, как жить дальше. Маша попыталась вдохнуть, но поперхнулась, будто сомневалась, сможет ли, сумеет снова дышать – воздух застрял в горле. В лицо брызнула холодная вода. Маша закашлялась и выдохнула наконец. Она затихла, сглатывая слёзы, – рядом стояла Вика с полупустой бутылкой в руках. Маша чуть слышно пробормотала:

– Он хотел убить меня…

– Убить?! Кто?! – закричали хором друзья.

– Монах… Алёша. – Она вытянула вперёд руки, на которых остались красные полосы от верёвки и ссадины: – Вот.

– Паскуда какая, – выругался Антон. – Где он? Где это было?

– Там. В лесу.

– Он сделал с тобой что-то? – напряжённо спросила Катя.

– Он… он… схватил меня… привязал к дереву. Нет, сначала мы поругались… Сказал, что я шлюха… потом ветки начал собирать, чтобы сжечь… Я поняла… он хочет меня… на костёр… – всхлипывая, рассказывала ошарашенным друзьям Маша. – А потом вдруг пришёл в себя… отвязал… прогнал…

– Он тебя не?.. – допытывалась Вика.

Маша только отрицательно покачала головой, подметая рыжими космами пол. Никто не заметил, как появился Юра. Он кинулся к подруге:

– Маша! Девочка моя! Ну и видон! Что случилось?

– На неё монах напал, – сообщила Вика. – Прикинь?

– Ёпта! Вот знал я, что добром дело не кончится! – в сердцах бросил Юра. – Маньяк чёртов! Убью гада!

– А съёмки как же? – поинтересовалась Вика.

– Не знаю, не хочу, – пробормотала Маша и снова жалобно заплакала. – Мне страшно… Я хочу домой… Давайте поедем домой.

Катя погладила её по голове и прижала к себе:

– Поедем, поедем, моя хорошая, только успокойся. Мы с тобой. Никто тебя больше не обидит. – И, не сдержавшись, выругалась: – Вот же отморозок!

– Урод конченый, – зло добавил Юра. – Так оставлять нельзя. Я за полицией. Думаю, и в этой дыре она есть. Пусть ловят подонка.

– Может, не надо полицию, Юр? – подняла глаза Маша.

– Не бойся, он тебя больше не тронет! Ты с нами, – гладила её по плечу Катя.

– Надо, пусть власти с ним разбираются! – выкрикнул Юра.

– Я такого ему наговорила… Я ужасная… – сказала Маша, но он раздражённо воскликнул:

– Ох и идиотка же ты, Мария! Хотя… это шок, наверное. Кать, у хозяйки чего-нибудь успокоительного попроси.

– Хорошо.

– А я к режиссёру пойду, расскажу, что произошло, – вызвалась Вика.

– Да, правильно, – кивнул Юра, – они, наверное, её уже по всему лесу ищут. Антон, и ты с Викой иди. Кто знает, как этого маньяка переклинило. Может, на всех кидаться будет…

Антон набросил на плечи рюкзак, а Вика посмотрелась в зеркальце и поправила волосы. Маша закрыла глаза и опять начала плакать, причитая:

– Зачем, зачем я приехала сюда?!

– Боже мой, успокойся, – ответила Катя. – Клип снимать приехала. Работа такая, у всех своя работа. Всё хорошо, всё хорошо. Тш-ш-ш. Никто тебя не обидит больше. Только не плачь!

– Отойдёт, не бойся, – уверил Юра, – не оставляй её. Антон! Вика! Мы теряем время!

Девушки остались одни, и Катя, прислонив рыжую голову к своей груди, тихонько покачивала Машу, как ребёнка. Наконец всхлипывания прекратились.

– Я же в него влюбилась… – прошептала Маша потерянно, – я же не хотела… всё этот Марк…

– Бедняжка моя, – утешала её Катя. – Пройдёт. Всё пройдёт. Вот уедем домой, и забудешь. Через месяц будет всё, как сон.

– Не забуду. Я его поцеловала вчера. Алёшу. Это было так… хорошо… А потом он увидел, что я с Марком… А он, сволочь, языком свои мерзким… руки стал распускать… Надо было ему по роже, а я… а я дур-ааа, – завыла Маша.

Катя озадаченно посмотрела на подругу:

– Погоди, Марк тут при чём? Монах приревновал, что ли?

– Не знаю. Я такого ему наговорила… Такого… и он…

– Да что бы ты ни сказала! – взвилась Катя. – Нельзя ж так – к дереву и на костёр. Тоже мне, христианин. Маньяк он.

Маша не слушала подругу, лишь приговаривала:

– Боже, так страшно, так страшно, когда человек сходит с ума. Знаешь, он посмотрел на меня, как на последнюю тварь. Стыдно! И он… вот… – бессвязно бормотала Маша. – Катя, я очень плохая, да?!

– Что за глупости! Перестань! Подумаешь, съёмки и съёмки. Все актрисы на экране целуются! И не только. Так что же? Всех после этого на костёр? Да этот Алексей ненормальный просто. Вообще неизвестно, чего он от людей в скиту прятался. Может, и раньше чего творил. Такие они вечно – тихие-тихие, а потом… Хватит о нём думать, слышишь? Прекрати! Давай я лучше тебе чайку принесу.

Маша не ответила, уставившись в пустоту. Она не могла об Алёше не думать: пойти в скит, сказать настоятелю? И что будет? Его накажут? Как: запрут в келье, в подвале каком-нибудь? А если Юра найдёт полицейских, Алёшу посадят в тюрьму? Или в психушку? Господи, как это жутко! У Маши всё оборвалось: она не хочет для него ни того, ни другого. Не надо! Алёша ведь пришёл в себя. Но по спине пробежал холодок: вдруг это ненадолго, вдруг послушник снова станет её преследовать? Маша вздрогнула. Её охватила паника.

Нет, с Алексеем пусть сами разбираются. Отсюда надо бежать. Подальше. Срочно. Не оставаться одной ни на секунду, только с людьми, быть с людьми – там, где их много. На съёмках народ есть. Или сразу домой?

Маша потянулась к сумке. Пытаясь унять дрожь в теле, опять принялась складывать вещи. Под руки попался белый хитон, и Маша вспомнила, как танцевала, мечтая об Алёше, как он божественно пел, насколько одухотворённым было его лицо и нежными прикосновения. Вчера. Разве это было вчера? Тут же перед глазами предстала уродливая маска безумия, стеклянные глаза, его грубость и жёсткость. Это были два разных человека, как в страшном сне – какой из них был настоящим?

Мучительное чувство закрутило внутренности, сомнения выплеснулись наружу. Маша схватилась за голову: он ненормален или это она довела его до такого? А если виновата она?! Тогда впору самой сдаваться в полицию… или куда там ещё…

Вернулась Катя. Суетясь, как наседка, она накапала капель, начала отпаивать подругу и тараторить всякую ерунду о Семёновне, о том, как они гуляли сегодня. Маша была ей благодарна, но легче не становилось. А вообще станет ли? Когда? Глотнув крепкого сладкого чаю из синей чашки, Маша устало сказала:

– Пойду в скит, а потом вернусь к моим киношникам. А то и в самом деле заставят платить неустойку. Мне больше терять нечего, кроме проклятых денег…

– Ну, слава богу! Наконец говоришь разумные вещи, – заметила Катя. – Вот только в скит не надо. Нечего там делать…

– Ты не понимаешь, – покачала головой Маша, – мне сейчас хоть в скит, хоть в петлю – без разницы…

– Пойдём вместе, – сказала Катя.

Маша стянула сарафан и посмотрела на расцарапанные ветками и сухостоем ноги, а потом на свой наряд с вырванным на боку клоком:

– Им теперь только полы мыть…

– Не беспокойся, – заверила её Катя, – у костюмера наверняка что-то припасено.

Когда девушки вышли на улицу, голова Маши ещё гудела, но то ли от валерианы и пустырника, то ли из-за изнеможения после слёз внутри наступило мутное спокойствие с горьким послевкусием.

Приближаясь к церкви, Катя и Маша заметили полукругом собравшийся народ: бабулек в платочках, притихшую ребятню, перешёптывающуюся группу туристов, нахмуренных станичников и несколько солидных персон в рясах у роскошного внедорожника. В центре возвышалась серая кабина мини-грузовика. Возле неё переминался озадаченный Юра. Завидев девушек, он махнул им рукой, но как-то неопределённо, будто сам не знал, подозвать их, или напротив, показать, чтоб проходили мимо.

Пока Катя и Маша пробирались к Юре, до их слуха донёсся женский шёпот:

– Представляешь? Тута митрополит вроде храм смотреть приехал, из машины вылез, а Гришка как кинется к отцу Георгию: «Батюшка, у меня монах ваш мёртвый!»

– Ай-яй-яй. А кто ж это?

– Та не знаю. Ходил парнишка…

В просвете между чужими фигурами Маша рассмотрела низкую, заменяющую кузов платформу, окружённую небольшими бортами – там, на брезенте с тёмными потёками распласталось мужское тело, искорёженное, будто ненастоящее, в чёрных, рваных лохмотьях, обнажавших местами белую кожу и бурые, запёкшиеся кровью раны. Маша рванулась вперёд и окаменела при виде светлых слипшихся волос и исполосованного царапинами лица Алексея.

«Не может быть!» – Она уцепилась рукой за пыльный борт платформы, пытаясь рассмотреть, дышит ли Алёша. Тонкие ноздри, казалось, не шевелились. К горлу подкатил комок, и сердце Маши мучительно заныло. В голове всплыли её собственные слова: «Ты против? Разбегайся и прыгай со скалы…» Так что же он?.. Неужели?.. Зачем?..

Над Алексеем склонился фельдшер.

– Жив пока, но отходит, – мрачно сказал он.

Лицо отца Георгия стало таким же меловым, как у лежащего без сознания парня. Он водил над ним ладонями, будто бы хотел прикоснуться, но боялся. Дальше стояли, по-видимому, трое представителей более высоких церковных чинов – важные старцы с окладистыми бородами и крестами на увесистых цепях, да ещё какой-то клирик пониже рангом. Они смотрели с недоумённым сочувствием на умирающего послушника, а рядом суетился мужичок, тараторя:

– …смотрю – в чёрном кто-то на самом краю. Да как сиганёт со всей дури! Повис ещё потом на скале, на коряге, потом хрясь, и снова полетел. Прям в пихтарник. Я пока туда пробрался, пока нашёл, потом вон кореша, Санька, вызванивал – одному ж не дотащить до машины.

– Я чё подумал, что он мёртвый, – оправдывался Григорий перед игуменом, – я когда пришёл, он ещё громко так дышал, с хрипом, а потом стих сразу. Ну, думаю, всё – помер. Там жеж пропасть метров сто будет.

Маша сжала в пальцах пакет с рваным платьем, чувствуя, что под ней сейчас разверзнется земля. «Он не должен умереть… не должен. Это из-за меня всё», – застонала её душа. Нездешние священники закачали головами, запричитали: «Господи! Самоубийство, грех-то какой…»

Маша прислушалась снова к фельдшеру.

– Ну, что, батюшка? – спросил он. – Врать не буду: парню мало осталось. Пульс уже почти не прослушивается… В больницу нашу повезём? Или к вам – отпевать?

Невзирая на высокое начальство, игумен гаркнул по-военному:

– Отставить! Везём в город. Хирург нужен и реанимация.

– Да не довезём же, – возразил фельдшер, – позвоночник сломан. Его и переносить-то особо нельзя: а через перевал, по камням, два часа? Что думаете?

Не помня себя, Маша бросилась к отцу Георгию и схватила его за руки:

– Батюшка, батюшка, простите, я знаю! На вертолёте, на вертолёте Алёшу можно прям в Краснодар – так быстрее, так больше шансов.

– А где ж вертолёт взять? – Отец Георгий оторопело посмотрел на Машу.

Маша затрясла крепкую руку батюшки:

– На съёмках. У нас. Ну, поедемте скорее!

Поражённый батюшка вдруг узнал в Маше девушку, что видел на непотребных съёмках, и не смог сдержать гримасу гадливости. Маша поняла и рассердилась:

– Ну, я это, я, и что? Тут минуты считать надо, а не размышлять, грешно от меня помощь принимать или нет!

– Думай, что говоришь и с кем! – одёрнул её клирик.

Священники сурово закивали. Десятки любопытствующих взглядов уставились на Машу. Катя тронула её за плечо, пытаясь увести: «Не лезь, пусть сами разберутся…» Но Маша громко – так, чтоб всем было слышно, заявила:

– Если он покончил с собой, то это моя вина. И пусть меня судят. Мне пофиг. Хоть живьём закопайте! Но пока вы тут раздумываете, он умрёт. И тогда виноватыми будете вы! Все! – Она развернулась к толпе.

Народ зашумел, зашептались священники. А Маша подошла к Григорию:

– Твой грузовик?

– Мой, – пробормотал тот.

– Ключи! – скомандовала она.

Григорий подчинился. Батюшка двинулся к Маше:

– Ты права, всё потом. А вертолёт нам дадут, ты уверена?

– Уверена.

Игумен поклонился старшему из священников, сказал ему что-то. Тот благословил его, осенив крестом, и наставник Алексея сел в кузов, бережно придерживая тело послушника, пачкаясь в его крови.

Маша мигом запрыгнула в кабину грузовичка и повернула ключ. Юра метнулся за ней на пассажирское сиденье:

– Ты сдурела совсем?! Зачем тебе это?!

– Затем, – буркнула Маша и надавила на газ. Издав колёсами характерный визг, автомобиль тронулся с места, быстро удаляясь от поражённых людей и высокой комиссии. Маша выкрикнула в окно обалдевшему мужичку:

– Грузовик верну!

Тот кинулся было за ними, но маленькая старушка с клюкой остановила его, ухватив за рукав: «Пущай едет, Гриша. Никуда твоя машина не денется. Так надо».