Глава двадцать шестая

Из бессознательного состояния меня вырвала размашистая пощечина. Я открыла глаза и, щурясь от яркого света, всмотрелась в мутные очертания перед собой. Черепная коробка была словно набита ватой, разум отказывался работать, как и обмякшее тело. Я даже не чувствовала, что мои руки и ноги продолжают дергаться, а мышцы судорожно сокращаются. Отголоски боли не давали сосредоточиться, мысли медленно ворочались в голове, и я не могла вспомнить, где я и что со мной произошло.

Шум, затопивший мое сознание, внезапно стих. Медленно, медленно изображение комнаты вокруг меня обрело резкость. Пол. Четыре темные стены. Одна лампа. Два человека в черном то исчезали в тени, то появлялись снова, негромко переговариваясь. Когда один из них подошел ближе, я услышала как звякнул металл. Мужчина причмокнул, жуя жвачку, и я почувствовала запах мяты.

– Маленькая сучка…

И тут на меня обрушились воспоминания.

Я извернулась, пытаясь вскочить со стула, на который меня посадили, но руки и ноги были привязаны стяжками к металлическому каркасу. Прилив адреналина, вызванный страхом, прояснил мое сознание как раз в тот момент, когда О'Райан замахнулся для второго удара.

– Теперь, когда мы привлекли твое внимание… – прорычал он, вставая, и холодный воздух коснулся моих ног. С меня сняли форменную куртку СПП, забрали нож, оружие, все, чем я могла бы воспользоваться, закатали штаны до колен. И ботинки почему-то стащили тоже. Потом О'Райан махнул рукой солдату СПП, который стоял у него за спиной, держа в руках дубинку.

Отреагировав на этот сигнал, солдат направил на меня портативный генератор белого шума. Я взметнулась вверх, как дикая лошадь, в порыве сбежать от этого шума, опустошавшего мой мозг. Я могу… могу сделать… что я могу? Что?

– Кто послал тебя? – спрашивал меня О'Райан. – Какова твоя цель здесь?

– Сказать… сказать вам… – Слова, которые мне удавалось выдавить, звучали далеко не так яростно, как в моих мыслях. Инспектор в ожидании наклонился вперед, прищурившись так, что его глаза превратились в узкие щели. – …сказать вам… идти… в задницу.

Снова взорвался белый шум, все громче и выше, будто пуля, пронзающая мозг. Я не могла сдержать крик. Пот струился по моей спине, по груди. Это превратилось в некий рефрен: включить страдания, отключить боль, включить страдания, отключить боль. Я никак не могла отдышаться. Мне приходилось бороться изо всех сил, чтобы, потеряв сознание, не соскользнуть в манящее ничто. Я не могла отключиться. Я должна оставаться в сознании. Они убьют меня. Я не смогу… Я не смогу сделать…

– Кто послал тебя?

– Да пошел ты! – крикнула я ему в лицо.

Когда он занес руку, я собралась, ожидая удара, но это совершенно не помогло мне – совершенно – подготовиться к тому взрыву раскаленной добела мучительной боли, которая сотрясла все мое тело, когда его дубинка хлестнула по моей обнаженной коже. Я закричала, дергаясь в путах. Я услышала треск, отдавшийся в моем сознании, будто мой череп раскалывался на части. Солдат СПП, стоявший за спиной за спиной у инспектора, только бесстрастно смотрел, как О'Райан ударил по месту перелома еще раз, с усмешкой наблюдая, как меня вырвало на пол.

Он замахнулся снова, остановив дубинку у самой ноги, и насмешливо осклабился. Потом снова подал знак солдату, который в очередной раз направил на меня адское устройство.

– Это не Детская лига! – крикнул О'Райан, пока ураганный звук разрывал меня в клочья. – Это не могут быть они. Кто тогда?

Даже когда он выключил генератор, я все еще слышала его эхо, а под закрытыми веками вспыхивали белые точки.

– Отвечай мне, три-два-восемь-пять, – мужчина склонился надо мной, размахивая у моего лица раздавленной флешкой. – Что здесь было? Скажи мне, и я обещаю, что тебя не убьют.

О'Райан схватил меня за подбородок.

– Три-два-восемь-пять, ты должна знать, что я без проблем убиваю таких, как ты.

Оранжевых. Я резко вдохнула, ощутив вкус крови, которая текла из носа на разбитую губу. Оранжевых.

О'Райан обернулся к солдату СПП, подав ему знак подойти. Сломанная нога пульсировала от боли, пожирая всю мою способность сосредоточиться, но я посмотрела в сторону этого молодого солдата и потянулась к нему… потянулась…

О'Райан держал в одной руке генератор белого шума, а в другой – табельный пистолет.

– Что ты предпочтешь?

Он прижал оружие к моему горлу под подбородком. Генератор белого шума коснулся уха.

– Самое большое удовольствие – это возможность увидеть, как у тебя мозги вытекут из ушей. Скажи мне, почему ты здесь, три-два-восемь-пять, и я прекращу это. Все закончится.

Здание содрогнулось, и его отбросило в сторону. Простенькая лампа, свисавшая с потолка, закачалась, а стол поехал по полу. Где-то вдалеке послышались хлопки выстрелов и взрывы. Странная, приятная симфония надежды.

По коридору прогрохотали шаги, направляясь в сторону выхода. О'Райан подошел к окну односторонней видимости и приложил к нему ладони в попытке что-то разглядеть. Постучав по зеркальной поверхности, он подождал. Изображение перед моими глазами стремительно съеживалось, поглощаемое наплывающей темнотой. У двери, через которую мы вошли, не было ручки. Ее можно было открыть только снаружи.

Я закрыла глаза, стиснув кулаки, в ожидании новой волны дурноты.

– Руби, – прохрипела я.

О'Райан медленно повернулся.

– Что это, три-два-восемь-пять? Теперь решила заговорить?

– Мое имя, – выплюнула я сквозь стиснутые зубы. – Меня зовут Руби.

Я опрокинула стул, упав на землю, и новый взрыв боли пронзил мою ногу. Я мысленно представила, что будет дальше, и реальность ответила мне с задержкой в полминуты. Солдат СПП, стоявший в углу комнаты, поднял пистолет и трижды выстрелил. Первый раз он не попал в О'Райана и разбил стекло у него за спиной, зато со второй и третьей попытки угодил точно в цель. В грудь. В голову.

О'Райан успел выстрелить в ответ – пуля попала в горло солдату – и сполз вниз по стене под односторонним окном.

Должно быть, я отключилась – на несколько секунд или минут. В контрольной башне воцарилась пугающая тишина, и единственное, что я услышала, придя в себя, был равномерный стук моего собственного сердца.

«Двигайся, – приказала я себе. – Двигайся, Руби, двигайся».

Мучительно-медленно я доползла до тела О'Райана. Чтобы разрезать стяжки на руках и ногах, мне нужен был нож, висевший у него на поясе, хоть это и означало, что мне придется протащиться вместе со стулом через застывающую лужу крови вокруг него. Я торопливо пилила пластик, вслепую орудуя ножом за своей спиной, и порезала ладонь.

Я прерывисто вдохнула и посмотрела на ногу: от вида раздувшейся голени меня замутило снова, и я вспомнила о том, какая же это боль. Подпрыгивая и ковыляя, я добралась до двери. Я увидела все правильно – на ней не было ручки, и петли тоже находились с другой стороны.

Я подобрала пистолет О'Райана и встала у противоположной стены, используя ее, чтобы погасить отдачу. И когда на пол посыпались осколки стекла, вибрация от выстрела передалась и моему телу. Я снова поставила пистолет на предохранитель и выбила из оконной рамы оставшиеся обломки. Ухватившись за край, я подтянулась на руках и, перевалившись через проем и ободрав руки и ноги, я рухнула на пол в коридоре.

Пистолет вылетел из моих рук. Я поползла к нему по хрустящим осколкам. Пальцы вцепились в его рукоять как раз в ту секунду, когда до моих ушей донесся скрип подошв.

Я перекатилась на спину и приподнялась, целясь в бегущую ко мне темную фигуру. Дрожащими пальцами я сняла предохранитель и приготовилась стрелять. Очереди выстрелов, доносившиеся снаружи, говорили о том, что где-то идет бой, заставляя сосредоточиться. Я увидела черную форму и положила палец на спусковой крючок. Я уже выбиралась отсюда… выбиралась…

– Не стреляй!

В этот момент отключилось электричество, и здание погрузилось в темноту. Но человек успел снять шлем, и я разглядела его лицо. Сначала я подумала, что вижу призрак, потому что реальность происходящего казалась мне еще более невероятной.

– Что ты здесь делаешь! – крикнула я в ужасе, выронив пистолет. – Я чуть тебя не убила.

Его лицо было почти прозрачным, осунувшимся так, что кожа натянулась на скулах. Он бросился ко мне, упал на колени и проскользил-проехал по полу последние сантиметры между нами. Его руки касались меня сразу повсюду, и он целовал меня – в губы, в щеки, в лоб, куда только мог дотянуться, – а я выдыхала его запах, вцепившись в его промокшую насквозь футболку, неспособная поверить в тот простой факт, что он был здесь, живой и невредимый.

Когда Лиам задел мою ногу, я не смогла сдержать вырвавшийся из моего горла крик.

– Черт, черт, боже. Прости. – Парень пытался включить радиопередатчик, прикрепленный к его куртке. – Я нашел ее… папа, мне нужна твоя помощь!

Все произошло слишком быстро. У меня за спиной загрохотали шаги, и, когда Лиам поднял взгляд, мне показалось, будто его когда-то беспомощная ярость обрела материальную форму, отрастила зубы. Он потянулся к кобуре с пистолетом, висевшей на ноге, и меня пробрала дрожь: его лицо потемнело, черты заострились – я слишком много раз наблюдала такое же выражение у его брата. Я вцепилась в его руку, не давая ей выхватить оружие.

Не Лиам. Не сейчас. Никогда. Он не был убийцей. Если он потеряет себя хоть на мгновение, он уже никогда не будет прежним. Этот надлом уже не срастется правильно и всегда будет напоминать о себе.

Лиам пришел в себя, взгляд снова стал ясным, и он глубоко вздохнул. Повернувшись к бегущему к нам солдату СПП, парень вытянул руку и швырнул того прямо в стену. Это вырубит СППшника надолго.

Лиам прерывисто выдохнул и снова посмотрел на меня. Мягко, заботливо – прежний Лиам сменил Лиама-воина. Осмотрев порезы на моих руках, он выругался. Мое тело сотрясалось от боли. Но парень, должно быть, решил, это от холода, потому что тут же сорвал с себя куртку и набросил на меня, застегнув ее до самого горла, чтобы сохранить тепло. Я стиснула зубы, чтобы сдержать всхлип, который рвался из груди.

– Почему это должна была быть ты? – спросил он. – Почему это должна была быть ты?

– Прости, – прошептала я. Я просила у него прощения за Коула, за то, что заставила его прийти сюда, за все – если темнота вернется и я уже не смогу это сказать. – Прости, я люблю тебя, я так тебя люблю…

Лиам поцеловал меня снова.

– Теперь мы можем убраться отсюда к черту?

На верхних ступеньках лестницы показалась еще одна темная фигура – этот человек тяжело дышал. Я стала шарить по полу в поисках пистолета, но Лиам схватил меня за руку.

– Сюда…

Блеснула темная кожа, потом я увидела симпатичное взволнованное лицо, и мужчина бросился к нам.

– Она в порядке?

– Не… не вполне, – проговорил Лиам, отодвинувшись, чтобы дать отчиму осмотреть мою ногу, а сам повернулся ко мне: – Но с тобой все будет хорошо, слышишь меня?

– Ох, дорогуша. – И Гарри опустился на корточки. – Мы сейчас вытащим тебя отсюда, да?

– Я должна выйти отсюда сама… я должна выйти отсюда, – сказала я ему. Боль затуманивала мое сознание. – Я должна выйти отсюда. На своих ногах.

Гарри с Лиамом обменялись напряженными взглядами.

– Нам нужно чем-то ее перевязать, – начал Лиам, осматриваясь вокруг.

– На это нет времени, – покачал головой Гарри. – На точке есть врачи.

– Я должна выйти отсюда. – Мне было плевать, что в их глазах это выглядело полным безумием. Они должны были понять. Коул поймет… понял бы. Теперь Коул существовал только в прошедшем времени. Я зажмурилась.

Когда я снова открыла глаза, Гарри говорил в передатчик, прикрепленный к его левой руке.

– Это Стюарт. Она с нами. Направляемся к выходу. Расчетное время прибытия – три минуты.

Сквозь треск помех послышался какой-то ответ.

– Ладно, милая, помогу тебе встать, – сказал Лиам, поднимаясь. – Обхвати меня за плечи, верно, вот так.

Верные своему слову, они подхватили меня и удерживали так, чтобы я могла опираться на здоровую ногу.

Как мы дошли до конца коридора, я даже не помнила – память сохранила только вспышки боли, которые я ощущала каждый раз, когда перемещала правую ногу вперед. Студеный воздух, обжегший мою кожу, когда мы вышли в ночь, первые капли дождя. Я почувствовала запах дыма. Густое облако смога висело в воздухе.

Впереди виднелась сине-зеленая река детей, выходивших через главные ворота лагеря. Они шли быстро – их подгоняли фигуры в черном, у которых на рукавах резко выделялись белые повязки. Я почувствовала гордость за то, как они спокойны, несмотря на ужас и потрясение, как они подчиняются командам. По крайней мере, этому Термонд их научил.

– Красные… – попыталась выговорить я. Я увидела теплые отсветы в дальнем конце лагеря – там горела фабрика.

– Обезврежены, – ответил Гарри, мягко пожав мою руку, которой я обхватывала его за шею. – Та еще заварушка вышла.

– Раненые?

– Все в порядке, – заверил он.

Гарри резко свистнул, и ближайшая фигура в черном сразу повернулась к нам, а потом побежала. Она двигалась с каким-то природным изяществом, помогая себе согнутыми в локтях руками, разбрызгивая грязь во все стороны, когда попадала в лужи или на мокрую чавкающую землю.

Сквозь пелену дождя я не могла разглядеть ее лицо, но я поняла, кто это. Вайда.

Она врезалась бы в нас, если бы Гарри не поймал ее своей сильной рукой.

– Осторожно! – предупредил Лиам, притянув меня поближе к себе, в то время как Гарри отодвинулся в сторону, отпуская меня. Вайда встала на его место, обхватив меня обеими руками.

– Ни хрена себе, – выдохнула она. – Я убью тебя, я правда сверну твою маленькую шею. Я… я…

– Я собираюсь еще раз осмотреть столовую, чтобы убедиться, что никто не отстал, – сказал Гарри. – Мы с Маком и Джоном соберем последних.

– Увидимся на точке встречи, – кивнул Лиам. – Руби, можно я понесу тебя, пожалуйста…

– Я должна идти сама. – Горло болело, слова выходили из него с хрипом. – Можешь мне помочь?

Он уже начал искать положение, в котором мне удобнее было бы идти, но Вайда остановила его и приняла половину моего веса на себя.

– Как тебе будет угодно, если это поможет вытащить тебя из этого чертова кошмара. Я хочу сказать, охренеть, дорогуша.

Мы продвигались по скользкой грязи, неуклюже с черепашьей скоростью, но все-таки брели вперед. Вместе с потоком детей, устремившихся на волю, мы шли к воротам, которые были широко распахнуты.

В тот день, когда нас привезли в Термонд, шел дождь.

Дождь шел в тот день, когда я вышла оттуда.

Я поняла, что у меня проблемы, когда осознала, что не могу согреться. Не могу перестать дрожать. Пока мы тащились через лес, вслед за детьми, которых направляли люди в черной форме с белыми повязками, меня стало колотить так сильно, что мышцы деревенели, их сотрясали судороги.

Вайда бросила взгляд на Лиама, и мы попытались ускорить шаг.

– Больно, – прошептала я.

– Хочешь остановиться? Отдохнуть? – спросила Вайда. – Нога болит?

Я покачала головой.

– Болит все.

Чтобы заполнить тишину или чтобы отвлечь меня, Лиам решил рассказать, что случилось.

– Мама дала мне номер, чтобы связаться с Гарри, чтобы сказать ему… о… о Коуле. Она рассказала мне, как найти его. Они ждали меня, и к тому моменту я уже понял, что мне надо быстрее вернуться назад, что я хочу этого. Но когда мы добрались до Ранчо, тебя уже забрали. Толстяк был вне себя, и Зу… все они. Нико помог им не раскиснуть, пока мы не вернулись.

– Долбаный Клэнси, – буркнула Вайда. – Вся семейка Грея – двинутые уроды. Это он и его мать провели эту трансляцию…

– Я видела, – сказала я, не имея ни желания, ни сил сейчас вдаваться в детали.

– Как ты… впрочем, неважно, – остановил себя Лиам. – Потом расскажешь, когда мы покончим со всем этим.

– Коул… – прошептала я, вцепившись в него еще крепче.

Его лицо исказилось от горя.

– Потом, ладно? Осталось уже недолго. Нам пришлось назначить точку встречи неподалеку – слишком много детей, чтобы вывозить их на машинах. Если бы ты тоже могла это видеть. «Рупор» пропихнул эту информацию всюду, где только можно: телевидение, интернет, дорожные знаки… они забросали мир правдой.

– Теперь посмотрим, сработало ли это, – пробормотала Вайда себе под нос. – Если окажется, что там нет ни одного родителя…

– Они будут ждать, – настаивал Лиам.

Сколько бы шагов я ни прошла, мне все казалось, будто мы все дальше и дальше удаляемся от света, пробивавшегося сквозь кроны деревьев. Но Лиам оказался прав – вскоре над нами, разгоняя ветер и дождь, завис первый вертолет и направил вниз слепящий луч прожектора. И я не могла опознать, кому он принадлежит: военным или новостному каналу.

Послышался гул, тихое электрическое гудение, и еще какой-то звук, который я едва могла различить из-за пронзительного звона в ушах. Теперь я словно слышала, как содрогается мир вокруг меня и под нашими ногами. В небе появилось еще больше огней, и все они были направлены на нас.

Ударная группа, состоявшая как из детей, так и из взрослых, только что вывела из леса большую группу детей. Неподалеку виднелись постройки, вероятно, заброшенный деловой центр города Термонда в Западной Вирджинии. Лиам и Вайда протиснулись сквозь застывшую толпу, проталкиваясь дальше.

Три тысячи детей рассыпавшись между деревьями, хлынули как лавина, заполняя все свободное пространство. Я поняла, что мы подошли совсем близко, когда кто-то рявкнул в мегафон:

– Оставайтесь, где стоите! Любое продвижение вперед будет расценено как враждебные действия!

Но нас увидели не только военные, но и семьи, которые стояли у них за спиной.

Мы снова двинулись вперед, медленнее, но не останавливаясь. Наконец из ослепительного света перед нами выступили фигуры людей.

Я увидела два больших белых шатра. Сигнальные огни «Скорой помощи» и полицейских машин вспыхивали синим, красным, синим, освещая наши лица и два ряда солдат, которые отгораживали от нас сотни, если не тысячи людей.

Я заморгала, пытаясь осмыслить происходящее. Так было правильно – вот так все и должно было случиться. Элис, как и планировалось, выпустила последнюю информационную сводку прямо во время нападения, и в ней были имена детей, которых держали в Термонде, и координаты места, где их можно будет забрать. Военные тоже успели среагировать – так что я оказалась права. Солдаты, Национальная гвардия, полиция и СПП – все они заняли оборонительную позицию, прикрывшись полицейскими щитами.

– Бросьте оружие, опуститесь на землю, руки за голову, – приказал тот же человек. – Любое продвижение вперед будет расценено как враждебные действия, и мы откроем огонь.

Мы продолжали идти прямо к людям в камуфляже, к солдатам СПП в их черной форме, пока между нами не осталось метров десять.

Высокие, прозрачные щиты разделяли нас, как стена, но мы видели и то, как полицейские смотрели на нас. У них за спиной выстроился еще один ряд – вооруженные, готовые исполнить угрозу военные: дула их винтовок были просунуты в щели между щитами. Они стояли спина к спине с сотрудниками ФБР и людьми в полицейской форме, которые повернулись лицом к толпе журналистов и гражданских. Камеры – повсюду были камеры, вспышки фотоаппаратов. Шла запись, хотя съемке пытались помешать и даже разбить оборудование.

Жужжание пропеллера возвестило о прибытии еще одного вертолета еще до того, как он появился в небе. Его прожектор несколько раз прошелся по наши фигурам, будто искал кого-то. Солдат, сидевший у самой двери, выглядывал вниз, держа в руках автоматическую винтовку, и пытался оценить ситуацию.

Офицер, отдававший приказы, стоял чуть левее, за двойным оцеплением из солдат. Прижимая к уху спутниковый телефон, он то пригибался и пропадал из виду, то появлялся снова, будто присев, он мог погасить гул толпы, который раздавался все громче.

«Имена», – подумала я, заставив себя не смотреть на оружие и щиты, а обратиться к лицам за ними, на которых смешивались раскаяние и надежда. Какой-то ребенок позади меня, увидел знакомое лицо и бросился вперед.

– Мама! Мама!

– Опуститесь на землю, отведите руки за голову! – заорал офицер в мегафон. – Немедленно! Подчиняйтесь!

– Я здесь! – закричала в ответ женщина. – Здесь! Эмили, я здесь!

Я посмотрела на лицо солдата, стоявшего прямо передо мной, и мне показалось, будто почти пересохший ручеек превращается в реку. Его глаза больше не были пустыми, и даже слепящий свет прожектора с вертолета не помешал разглядеть, как он смотрел на ту женщину, которая сражалась сразу с тремя агентами ФБР, пытавшимися повалить ее на землю. И те, кто стоял рядом, уже не были сторонними наблюдателями, стараясь оттащить фэбээровцев.

Тот солдат был уже немолод; на его обветренных щеках серебрилась щетина, седыми были и густые брови над его бледно-голубыми глазами. Он снова посмотрел на нас, не обращая внимания на то, как слева и справа от него неловко переминаются с ноги на ногу сослуживцы помоложе, ожидая следующего приказа. Солдат перевел взгляд на девочку, которая, стоя рядом со мной, плакала и не переставая кричала:

– Мама! Мама!

Темные кудряшки прилипли к ее мокрым щекам.

Солдат покачал головой. Такое простое, неспешное движение. Он покачал головой и выпустил из рук штурмовой щит. И тот упал в грязь. Звук падения заставил остальных замереть. Солдат опустил автоматическую винтовку на землю и выпрямился во весь рост, выпятив грудь вперед, отпихнув руку ошеломленного сослуживца, который нерешительно попытался его остановить.

Солдат перешагнул через собственный щит, расстегнул застежки кевларового бронежилета и снял его. Прожектор вертолета следил за ним, высвечивая его путь, пока немолодой мужчина медленно шел к нам, показывая, что не вооружен. Он протянул девочке руку, и она не сразу, но сжала его ладонь и позволила чужаку поднять ее и набросить на нее бронежилет. Потом мужчина надел на девочку шлем, и, хотя он был ей слишком велик, солдат все равно его застегнул, отрегулировав ремешок, чтобы он туго обхватил подбородок. Мужчина поднял малышку, и она обхватила его руками за шею, полностью доверившись ему. Когда он понес ребенка обратно к выстроившимся в цепь солдатам, их командир наконец стряхнул с себя оцепенение, чтобы вспомнить, что вообще-то он должен выкрикивать приказы. Он попытался. Никто, ни один человек, его не слушал. В моих ушах раздавался единственный звук – биение собственного сердца, который все нарастал, и я затаила дыхание.

Вытянув вперед руку, немолодой мужчина протолкнулся мимо солдат, которые попытались закрыть образовавшуюся брешь, и, наконец, агенты ФБР, которые все же скрутили эту женщину, выпустили ее. Она бросилась навстречу солдату, вырвала дочь у него из рук и прижала к себе крепко-крепко. А пальцы Лиама обхватили мою руку. И вот дети снова пришли в движение. Просвет в цепи солдат расширился, и в него прошли двое детей, трое, четверо…

Офицер орал что-то в мегафон, но почти все солдаты повернули свои щиты боком, снимая заграждение. Дети просачивались мимо них, как раньше между деревьев, находили просвет, собирались с духом и устремлялись дальше.

Вайда что-то говорила, но я уже не слышала. Внезапно отяжелевшая голова свесилась мне на грудь, и оба они чуть не упали, когда и здоровая нога подломилась подо мной. Я почувствовала, как руки Лиама касаются моего лица, заставляя меня открыть глаза. Было так холодно – почему же я истекаю по́том?

Меня подняли и понесли через толпу родителей. Многие из них сделали таблички с именами детей, используя такие странные, немыслимые для такой ситуации фразы вроде «Добро пожаловать домой» или «Мы тебя любим».

Когда я снова открыла глаза, я увидела рядом Толстяка, на его лице застыло потрясение. И Кейт – там была Кейт. На ее щеке расплывался синяк, в глазах стояли слезы. Она касалась моего лица и все говорила и говорила со мной, когда меня поднимали с земли.

Красный, синий, красный, синий, белый – отсветы огней на их лицах. Я понимала, что мы бежим, но ничего не чувствовала, даже когда меня подняли снова, на этот раз еще выше. Положили на что-то мягкое. Вспышки света, отрывистые звуки, голоса, Лиам…

Скорая помощь. Лиам попытался залезть вместе со мной, но его заставили выйти, когда в машину забрались еще двое из ударной группы – двое мужчин, один держался за неестественно изогнутую руку, у другого из раны на лбу текла кровь.

– Я найду тебя! – прокричал Лиам, отходя от машины. – Мы найдем тебя!

Врач зафиксировала меня на носилках. Через дверь я видела Лиама и Толстяка, который удерживал его, обхватив за плечи, пытаясь успокоить. Он видел, что Лиам охвачен паникой, как видела это и я.

Захлопнулась дверь и включились сирены.

– …как твое имя? Можешь назвать свое имя? – Врач, молодая женщина, сосредоточенно осматривала меня. – Здесь, вероятно, поперечный перелом правой большой берцовой кости. Четыре… пять… шесть резаных ран, от четырех до шести сантиметров, на верхней и нижней части туловища… посмотри на меня? Можешь назвать свое имя? Можешь говорить?

Я покачала головой. Язык словно окаменел.

– Тебе больно?

Я кивнула.

– Кровяное давление снижено, учащенный пульс… гиповолемический шок… пожалуйста… – Один из мужчин, усевшийся на полу, заслонил ящик, который ей понадобился, но он приоткрыл его здоровой рукой и передал что-то, напоминающее большой лист фольги, врачу. Она накрыла этим меня, пока другой медик перевязывал мне руку.

Это странное одеяло немного согрело меня. Но боль вспыхнула снова, и я задрожала.

– Что случилось с твоей ногой? – Я застонала, когда врач приподняла ее, чтобы переместить на какой-то фиксатор. – Можешь рассказать, что случилось с твоей ногой?

– Больно, – задыхаясь, выдавила я.

Она обхватила ладонями мое лицо, и когда я посмотрела ей в глаза, то почувствовала, что на меня накатывает волна неконтролируемого страха.

– Все хорошо, ты в безопасности. Мы позаботимся о тебе. Ты в безопасности.

Солдат, сидевший на полу, протянул свою перепачканную кровью руку и мягко коснулся моего запястья.

– Ты хорошая девочка, – сказал он. – Ты хорошая, смелая девочка. Ты отлично поработала.

– Теперь ты в безопасности, – повторила врач. – Мы о тебе позаботимся.

Стена, которой я отгораживалась от пучины боли, страха и гнева, наконец рухнула, и я разрыдалась. Я плакала, как когда-то в гараже родительского дома в то последнее утро перед тем, как меня забрали, я заливалась слезами, потому что это было такое облегчение – больше не нужно было сдерживаться, не нужно было делать вид.

И когда на меня снова накатило умиротворяющее ничто, мне не нужно было пытаться оставаться в сознании.