Кровь моя обращается в свинец при звуке голосов джиннов, их единого многослойного голоса. В нем так и пульсируют хитрость и гнев, но отчетливее всего звучит нота невообразимой скорби. Та же самая нота, которая есть в голосе у Князя Тьмы.

– Где Элиас? – спрашиваю я, хотя заранее знаю, что они не скажут мне правды. Просто надеюсь, что любой их ответ будет лучше молчания.

Мы расскажем тебе, – убеждают они. – Но для этого ты должна прийти к нам.

– Я не настолько глупа, – говорю я, не выпуская кинжала из рук. Это слегка поддерживает меня, хотя я понимаю, что практической пользы кинжал принести не может. – Я ведь знакома с вашим королем, помните? Он такой же лживый, как вы все.

Элиас никогда не доверял джиннам, и я не должна. Однако Элиаса здесь нет. И призраков тоже. Происходит что-то очень скверное, иначе он был бы на месте. Мне необходимо пройти сквозь лес. Другой дороги в Антиум, к Кровавому Сорокопуту, к последнему осколку Звезды не существует.

Стоять здесь и мучительно обдумывать все это у меня нет времени. Я просто пускаюсь в путь к западу, следуя указаниям внутреннего компаса и продвигаясь так быстро, как только могу. Может быть, Элиас отбыл совсем ненадолго. Может, он успеет вернуться.

А может быть, он не знает, что я здесь. Вдруг с ним что-то случилось?

Нет, – шепчут джинны, – ему просто нет до тебя дела. Он занят куда более важными вопросами.

В их голосах я не слышу злорадства – просто констатацию факта, и от этого испытываю еще больший страх.

– С чего бы вам мне помогать? Вы же знаете, зачем я здесь. Знаете, что я пытаюсь сделать.

– Держитесь от меня подальше, – говорю я. Джинны умолкают. Могу ли я надеяться, что они и впрямь оставят меня в покое? В спину мне дует ветер, подталкивает вперед, играет моими волосами и надувает одежду. Я подпрыгиваю и оборачиваюсь, готовая в каждой тени увидеть врага. Но это просто ветер.

С наступлением ночи я замедляю шаг. У меня уже нет сил идти дальше, придется остановиться. Я ложусь в корнях большого дерева, прижимаюсь спиной к стволу и не выпускаю из рук кинжала. Лес непривычно тих. Как только я опускаюсь на землю и прислоняюсь к дереву, приходит ощущение огромного покоя, будто я в знакомом безопасном месте. И это не то ощущение, которое бывает на дороге, по которой часто приходилось ездить. Это что-то другое, более древнее. Оно у меня в крови.

В самый темный час ночи меня охватывает сон. Я задремала и во сне лечу над Землями Ожидания, скользя над верхушками деревьев, ощущая восторг и страх. Мой народ. Они держат в заключении мой народ. Все, что я знаю – это то, что я должна прийти к ним. Добраться до них, если только возможно…

Я пробуждаюсь от накатившего на меня сильнейшего ощущения, что происходит что-то ужасное. Деревья, которые меня окружают сейчас, не те, под которыми я засыпала. У этих деревьев стволы широкие, как улица в Адисе, и они пульсируют зловещим красным светом, будто горят изнутри.

– Приветствую тебя в нашей тюрьме, Лайя из Серры.

Князь Тьмы возникает из тени. Голос его звучит почти нежно. Он протягивает свои странно мерцающие руки к древесным стволам, будто желая их обнять. Деревья шепчут ему что-то невнятное. Одно слово, которое я не могу расслышать. Но он жестом заставляет их умолкнуть.

– Это ты… ты перенес меня сюда?

– Мои братья перенесли тебя. Будь благодарна за то, что при этом они ничем тебе не навредили. Они могли разорвать тебя на тысячу кусков.

– Если бы ты мог убить меня, ты бы уже это сделал, – отвечаю я. – Меня защищает Звезда.

– Это верно, любовь моя.

Я кривлюсь от отвращения.

– Не называй меня так. Ты ничего не знаешь о любви.

До сих пор он стоял ко мне спиной – но теперь разворачивается, и его взгляд обездвиживает меня.

– Увы, знаю. – Горечь в его голосе заставляет сворачиваться воздух вокруг него, настолько она древняя. – Я был рожден для любви. Это было мое призвание, цель моей жизни. А теперь это мое проклятие. Я знаю о любви больше, чем кто-либо другой из живущих. И уж точно больше девчонки, которая готова отдать свое сердце первому встречному.

– Скажи мне, где Элиас.

– Не торопись, Лайя. Ты всегда так торопишься. Прямо как твоя мать. Посиди немного с моими братьями. У них так редко бывают гости.

– Ты ничего не знаешь о моих родителях. Скажи мне, где Элиас.

Горло мое перехватывает, когда Князь Тьмы снова подает голос. Голос его звучит слишком интимно, как будто он пытается добиться от меня близости.

– А если я не скажу тебе, где Элиас, что ты сделаешь? Уйдешь отсюда?

– Именно так, – отвечаю я, но голос мой звучит слишком слабо. Ноги, похоже, онемели. Небеса, мне плохо. Я наклоняюсь вперед, касаясь руками земли, и мое тело сотрясает судорога. В голове возникает единственное слово, которого я никак не ожидала. Дом.

– Земли Ожидания говорят с тобой, Лайя из Серры. Они знают тебя.

– Но… но почему?

Князь Тьмы смеется, и его смеху вторят голоса джиннов из рощи. Смех заполняет воздух, накатывая со всех сторон.

– Потому что они – источник всей магии, существующей в мире. Все мы связаны с ней, а через нее – и друг с другом.

Где-то в этих словах таится ложь. Я чувствую ее. Но в них есть и правда, и я никак не могу провести между ними границу.

– Скажи мне, любовь моя, – в его устах это слово звучит оскорбительно. – У тебя бывали видения после того, как ты пользовалась своей магией?

Кровь моя холодеет. Тюремная камера. Поющая женщина.

– Так это ты посылал мне видения? Ты… ты следил за мной?

– В правде обретешь свободу. Позволь мне освободить тебя, Лайя из Серры.

– Мне не нужна твоя правда, – отвечаю я, желая изгнать его из своей головы, но он пробирается внутрь, скользкий, как угорь. Вместе со своими братьями он вцепляется в мой разум и сжимает его все крепче и крепче. Как я могла позволить себе заснуть! Позволить джиннам похитить меня! Поднимайся, Лайя! Беги!

– От правды не убежишь, Лайя. Ты заслуживаешь знать ее, дитя. От тебя ее так давно скрывали. С чего же мне начать? Может быть, с самого начала: с твоей матери.

– Нет!

Воздух вокруг меня колеблется. Я не знаю, реально ли происходящее, или это все наваждение. Передо мной появляется моя мать. Она беременна. Я понимаю, что она беременна мной. Она расхаживает туда-сюда по лужайке перед домом, говоря с моим отцом. Вдалеке видны поросшие лесом зеленые горы Маринна.

– Нам нужно возвращаться, Джахан, – говорит она. – Как только ребенок родится…

– И ты предлагаешь взять ребенка с собой? – отец проводит рукой по своим густым, непослушным волосам, которые я у него унаследовала. Позади звенит детский смех: это Дарин, толстощекий младенец, ничего не понимающий в происходящем. Он смеется на коленях у Лиз, которой на вид лет семь. При виде сестры мое сердце сжимается. Я ведь так давно ее не видела. В отличие от беззаботного Дарина, она смотрит на мир настороженно, глаза ее тревожно перебегают от отца к матери. Она – ребенок, чье счастливое детство отравлено непонятными разногласиями родителей. В ее мире порой бывает солнечно, но чаще там гремят грозы.

– Мы не можем подвергать детей подобной опасности, Мирра…

Темнота. Я чувствую запах раньше, чем вижу свет. Это запах цветущих абрикосовых деревьев и горячего песка. Я в Серре. Снова передо мной появляется мать, она одета в облегающую кожаную одежду, на плече – лук и колчан. Ее светлые волосы стянуты в пучок на затылке, взгляд яростный. Она стучит в дверь – давно знакомую старую дверь нашего дома. Отец, стоящий рядом с ней, опускается на колени. На одном плече он держит меня, на другом – Дарина. Мне четыре года, Дарину – шесть. Отец целует наши щечки снова и снова, что-то шепчет нам, только я не слышу слов.

Дверь открывается, и на пороге появляется бабушка. Она уперла руки в бока и выглядит настолько сердитой, что мне хочется крикнуть: Пожалуйста, не сердись! Потом ты пожалеешь, что сердилась на нее! Ты будешь так сильно скучать по ней, страдать из-за того, что много лет назад не поприветствовала ее раскрытыми объятиями. Бабушка окидывает взглядом моего отца и нас с Дарином. Потом делает шаг в нашу сторону.

Снова темнота. И наконец – знакомое место, которое я предпочла бы никогда не видеть. Темная комната, светловолосая женщина внутри… Теперь я узнаю ее. Это моя мать. И эта комната – не просто комната. Это тюремная камера.

– Правда освободит тебя от иллюзий, Лайя из Серры, – шепчет голос Князя Тьмы. – Освободит тебя от груза надежды.

– Я не хочу этого, – но образ моей матери не спешит растворяться. – Я не хочу быть свободной. Просто скажи мне, где Элиас, – умоляю я, запертая в тюрьме собственного разума. – Отпусти меня.

Князь Тьмы безмолвствует. Вдалеке трещат факелы, дверь в камеру моей матери отворяется. Внезапный свет освещает ее, и я вижу следы ударов, раны на ее теле, спутанные волосы, крайне истощенное тело.

– Ну что, ты готова к сотрудничеству? – спрашивает ее холодный, как зима, голос, которой ни с чем не спутаешь.

– Я никогда не буду сотрудничать с тобой, – и моя мать плюет под ноги Керис Витурии. Комендант намного моложе, чем сейчас, но выглядит не менее грозно. До меня доносится тонкий плач ребенка. Я знаю, кто это плачет. Это Лиз, моя сестра.

Я извиваюсь и кричу, пытаясь вырваться из видения. Я не могу это видеть, слышать… Но Князь Тьмы и его братья удерживают меня на месте.

– Она далеко не так сильна, как ты, – говорит Керис моей матери. – Твой муж тоже слабее тебя. Он сломался, умолял о смерти. И о твоей смерти тоже. В нем нет никакой верности, он рассказал мне все.

– Нет. Он бы никогда так не сделал.

Керис распахивает дверь камеры.

– Мы так мало знаем о людях, пока они не ломаются на наших глазах. Тогда мы наконец видим их жалкие слабые душонки. Я давно выучила этот урок, Мирра из Серры. А теперь пришла пора тебе его выучить. Я сдеру с тебя шкуру, обнажу твою душу. И для этого мне даже не понадобится к тебе прикасаться.

Еще один крик, на этот раз взрослый. Это кричит мужчина.

– Они спрашивают о тебе, – говорит Комендант. – Не понимаю, почему ты заставляешь их так страдать. Так или иначе, Мирра, ты выдашь мне имена твоих союзников в Серре. – В глазах Керис пляшет нечестивая радость. – Пока ты не сделаешь этого, я буду пытать твою семью.

Она выходит, а моя мать ревет от ярости ей вслед и бросается на дверь камеры. По полу пляшут тени. Проходит один день, за ним другой. Все это время моя мать вынуждена слушать крики Лиз и отца, которых пытают. И я вынуждена это слушать. Мать все сильнее соскальзывает в безумие, она пытается бежать, обмануть стражников, убить их… Ничего не получается.

Дверь камеры открывается, и стражники Кауфа втаскивают внутрь моего отца. Он без сознания. Его швыряют в угол, как тряпку. Следом швыряют Лиз, и я не могу видеть, что сделала с ней Керис. Сестра еще совсем ребенок, ей всего двенадцать. О небеса, мама, как ты смогла это вынести? Как ты умудрилась окончательно не сойти с ума?

Моя сестра трясется и сворачивается в клубок в темном углу. Ее молчание, безвольно отвисшая челюсть, пустота в глазах – это зрелище будет теперь преследовать меня до самой смерти.

Мама берет Лиз на руки. Та никак не реагирует. Прижимая искалеченное тело дочки к себе, моя мать укачивает ее на руках и поет.

Лиз закрывает глаза. Мама обнимает ее, гладит по лицу, ласкает. В глазах ее нет ни слезинки. В них вообще ничего нет.

Мама кладет одну руку Лиз на затылок, а другой обхватывает подбородок.

Сухой треск, будто ломается птичье крылышко. В моих видениях он казался куда громче, чем был на самом деле. На самом деле он очень тихий. Лиз безжизненно обвисает у матери на руках, и та опускает ее на пол. Шея сестренки сломана – рукой мамы.

Наверное, я кричу. Наверное, этот ужасный крик, этот визг издаю я сама. В этом мире я кричу? Или в каком-то другом? Я не знаю. Я не могу отсюда выбраться. Не могу бежать от того, что я только что видела.

– Мирра? – шепчет мой отец, приходя в себя. – Лиз… Где Лиз…

– Она спит, любимый, – голос мамы звучит спокойно, отстраненно. Она подползает к отцу и кладет его голову себе на колени. – Она наконец уснула.

– Я… я так устал, не знаю, сколько смогу еще…

– Не бойся ничего, любимый. Никто из вас больше не будет страдать.

Когда она ломает шею и ему тоже, звук получается более громкий. А за ним следует тишина, от которой кости во мне словно размягчаются. Это настоящая смерть надежды, быстрая и никем не оплаканная.

Львица все еще не плачет.

В камеру входит Комендант, быстрым взглядом окидывает тела.

– Ты сильна, Мирра, – признает она, и в ее бледных глазах светится что-то вроде восхищения. – Сильнее, чем была моя мать. А знаешь, я собиралась оставить твою дочь жить.

Мама вскидывает голову. Все ее существо наполнено отчаянием.

– Разве это жизнь? – выговаривает она.

– Может, ты и права, – соглашается Керис. – Но как ты можешь быть уверена? Кто знает.

Снова темнота, время смещается. Комендант держит в руке, затянутой в огнеупорную перчатку, пригоршню углей и приближается к моей матери, которая привязана к столу.

В памяти моей всплывает голос: «Тебя когда-нибудь привязывали к столу, чтобы накормить раскаленными углями?» Это говорила мне Кухарка. Давным-давно, на кухне в Блэклифе. Почему она сказала мне такие слова?

Время ускоряется. Теперь волосы у мамы уже не золотистые, а снежно-белые. Комендант полосует ее лицо кинжалом, и оно покрывается шрамами – ужасными, отвратительными шрамами… Лицо моей матери, Львицы, окончательно исчезает под ними, превращаясь в лицо…

Нет. Я не в силах поверить. Должно быть, Кухарка просто пережила такие же мучения, как и моя мать. Должно быть, это любимый способ Коменданта заставлять говорить особенно крепких сопротивленцев. Кухарка – старуха, а моей матери было бы сейчас… она была бы сейчас еще довольно молода!

Но Кухарка никогда не вела себя как старуха. Она обладала силой и ловкостью довольно молодой женщины. Это те же самые шрамы… Те же самые волосы…

И глаза! Я никогда не вглядывалась в глаза Кухарки. Но теперь я вспоминаю их очень ясно: глубоко посаженные, синие, потемневшие от теней, которые в них навеки поселились.

Но этого не может быть. Не может быть.

– Это правда, Лайя, – говорит Князь Тьмы, и моя душа содрогается, потому что я знаю – он не лжет. – Твоя мать жива. И ты знаешь ее. А теперь ты свободна.