Глава 12
1 февраля, вечер среды, Север Рудлога, поместье Байдек
Василина
Увы, королеве Василине в этот вечер было не до праздника. Как, собственно, всем оставшимся в живых правителям, за исключением разве что императора Йеллоувиня – гармонизирующая сила его крови была велика, хотя и в его стране начались проблемы. Избежал тревог полностью только Владыка Нории: над его страной еще не успокоилась стихийная послесвадебная буря, и воздух был настолько напоен потоками Жизни, что влияние смерти двух королей не ощущалось.
А вот в других странах после обеда стали поступать тревожные сообщения. Резко ослабел стихийный фон, и Рудлог, несмотря на то что сила Василины росла и недавно был напоен алтарь красной кровью, начало потряхивать по окраинам. Легонько, но этого достаточно было, чтобы испугать людей, помнящих еще осенние жуткие землетрясения. По всему континенту усилились ветра и морозы, и люди Бермонта, только с утра радовавшиеся теплу и солнцу, попрятались по домам. Инляндию накрыло ураганом, который, зацепив краем Маль-Серену, налетел с моря и ушел в Рудлог сильно ослабевший, но все же опасный. В Блакории местами вдруг на глазах изумленных людей полопалась мерзлая земля, открыв вязкие теплые топи, подогреваемые близкими горячими подземными водами, и по всей стране потек туман с явным болотистым запахом. Царица Иппоталия, которая с утра ушла в храм поминать родных – шел шестой день после их смерти, день памяти, – с удивлением и страхом поняла, что море больше не подчиняется ей так, как раньше, и куда больше сил нужно, чтобы обуздать его. И все равно по всему побережью континентов Рика и Манезия разыгрались опасные шторма, остановившие судоходство и выбросившие на берега тысячи тонн изломанного льда – такой силы они были.
Василина к вечеру начала гореть, ей стало жарко, и казалось, что она ощущает каждый толчок земли в разных уголках Рудлога, которые отдавались в голове вязкой волной боли.
Ближе к полудню они с Марианом ушли на Север, в имение Байдек, к детям. Сейчас муж в холле общался с Тандаджи и Стрелковским по телефону, а королева, не в силах выносить поднимающуюся температуру и задыхаясь, оставила мальчишек и Мартинку на верного Симона и няню и вышла из-за стола в заснеженный темный двор. Она прикладывала руки к сугробам – те таяли, со стоном прислонялась лбом к стылой коре яблонь – бедные деревья начинали потрескивать и высыхать. На плечи ее словно опускалась вся тяжесть небесных сфер, и Василина, не понимая, что происходит, металась по двору, пока снег не начал таять в диаметре трех, а после и пяти метров от нее.
Байдек, закончивший разговор, вернулся в столовую, увидел во дворе зарево, тревожный взгляд Симона и, переменившись в лице, бросился туда. И застал момент, когда супруга, подернутая красноватым огненным маревом, застонала, опускаясь на землю с закрытыми глазами и растягиваясь на ней. От королевы во все стороны рванула круговая волна силы, почти ошпарившая Мариана и сотрясшая почву.
В имении зазвенели стекла, зашумели, стряхивая снег, яблони, и все затихло – только краем слуха можно было уловить отдаляющийся гул земли.
Байдек перевел дыхание, потер саднящее лицо и быстро приблизился к жене. В воздухе сильно пахло озоном и каленым железом. Василина, одетая в легкое платье, сжавшись комочком и сотрясаясь от дрожи, так и лежала, закрыв глаза, на сухой, свободной от снега земле. Мариан с тяжелым сердцем взял холодную жену на руки, прижал к себе и понес домой.
Опять странные свойства крови его супруги, опять груз, который он не может разделить с ней. И как понять, как узнать, что он видел, что произошло и зачем?
Позже выяснилось, что сейсмографы зафиксировали уникальное круговое землетрясение с эпицентром в имении Байдек. Уникальное, потому что слабое, но до самых границ страны не потерявшее силы. Круговая волна содрогающейся земли дошла до окраин Рудлога, заставив замолчать вулканы, начавшие извергаться в горах, и, постепенно слабея, распространилась по континенту.
После этого толчки в провинциях прекратились. Надолго ли – не знал никто.
Пока Василина приходила в себя в спальне, жадно глотая горячий ягодный чай, принц-консорт навестил детей, которые укладывались спать. Мальчишки дисциплинированно, как всегда в присутствии отца, улеглись в кровати. Мартинка капризничала, требуя маму, и Мариан взял ее на руки и отнес в их уютную спальню, под бок к жене, сам присел рядом. Там, где они с Василиной всегда ощущали защищенность от всего мира, дочка и уснула, прижавшись к материнскому боку. И только потом они смогли поговорить.
– Думала, умру от жара, – тихо, почти шепотом жаловалась королева, вздыхая и гладя Мартинку по спине. Потянулась к тумбочке, приглушила свет ночника. – Я еще утром себя не очень чувствовала, лихорадило немного, но думала, от нервов.
Мариан кивнул: он тоже так решил. С утра пришлось вместе с Василиной проехаться по больницам – традиция милосердия в первый день весны, – и его самого от ожидания нападения скручивало почти до оборота.
– И потянуло на улицу, – продолжала Василина. – А там будто звали куда-то, будто нужно было куда-то бежать, Мариан!
Мартинка зашевелилась, и королева зашептала: «Тш-ш, тш-ш-ш-ш», наглаживая дочку и покачиваясь рядом с ней. Малышка затихла, и Василина продолжила совсем неслышно:
– Я в одну сторону, в другую – все не то. В голове мутиться начало, тело не слушалось, на плечах тяжесть, и тут словно голос в голове шепнул: «На землю». Я и легла, не соображала уже ничего. Только коснулась – чувствую, что из-под земли ко мне кто-то потянулся, огромный, потянулся и огонь мой впитал. И сразу холодно стало… Знаешь, я ведь после коронации и до того, как алтарь напоила, что-то подобное ощущала, просто я тогда в таком состоянии была, что внимания не обратила. Но вот когда из меня кровь сосали… очень похожее было ощущение.
– Мне это не нравится, – хмуро и тихо проговорил Байдек. Снова налил в кружку горячего взвара из кувшина, подал жене, взял и себе. – Нужно опять проконсультироваться с Алмазом Григорьевичем, я попытаюсь с ним связаться завтра. Если он не сможет объяснить происходящее, то будем поднимать архивы, василек. Мне нужно знать, как уберечь тебя, да и понимать, опасно это или просто рядовое для вас явление.
– У мамы я такого не помню, – жалобно сказала Василина. – Мне страшно, Мариан. Ты рядом, дети рядом, а внутри будто дрожит что-то. Будто я ощущаю что-то неладное и понять этого не могу.
– Я разберусь, – пообещал ей муж. – Обязательно, Василина.
Королева глотнула еще напитка. Лицо ее розовело; она взглянула на спящую дочку, улыбнулась с тонкой нежностью.
– О чем говорил Тандаджи?
– Кроме землетрясений? Нежить снова поднимается, – после паузы неохотно сообщил Мариан. – И массово. Мы уже привыкли к стабильному уровню, два-три захоронения в неделю, а сегодня больше полутора десятков по стране. Хотя большинство кладбищ ранее санировали, по всей стране вскрываются старые, старше ста лет. Армейские части все подняты по тревоге, брошены на зачистки. В нескольких областях введен режим чрезвычайного положения. И, – он помолчал, глядя, как тревожнее становится взгляд супруги, – по словам Стрелковского, у всех, кроме Песков, такая же ситуация. Хуже всего в Инляндии и Блакории. Лучше – в Йеллоувине, там в основном происшествия на окраинах. Но если учитывать, что у желтых никогда ранее не было нежити… Армии пока хватает, хотя генералитет собирается запросить у тебя разрешение набирать добровольцев в помощь.
– Можно было бы и сегодня, – нервно проговорила Василина. Посмотрела на хмурого мужа и покачала головой. – Еще что-то, Мариан?
Байдек тяжело кивнул.
– МагКоллегия утверждает, что стихийный фон над Турой продолжает ослабевать. Увеличилось количество проходов в иной мир – правда, они открываются ненадолго, и чудовища оттуда не лезут. Все армейские предупреждены о возможной войне, переведены в режим готовности, и переходы отслеживаются по возможности, но мы не знаем, где произойдет прорыв, если он произойдет. И это большая проблема. Но не единственная. Начались перебои с телепортами. Информация пока секретная, но уже есть жертвы, не массовые. В Инляндии два человека зашли в стационарный телепорт и не вышли там, куда направлялись. Их распылило. Так же и в Блакории. У нас несколько телепортов на телепорт-вокзалах перестали работать – мощности не хватает на переносы. Даже у сильных магов, строящих Зеркала, сократился радиус устойчивого действия. И, по прогнозам магученых из коллегии, проблема будет нарастать. Но это все тебе доложат завтра на совещании, Василина. А сейчас давай попробуем поспать. Боюсь, предстоит тяжелый день.
Инляндия, Дармоншир
Марина
О моем предстоящем замужестве с «хорошим другом дома Рудлог» пресс-служба объявила вчера, накануне Поворота года, так что «из уважения к желанию почившего короля Инландера» через декаду, ровно на следующий день после окончания траура, мне предстояло снова изображать счастливую невесту. Благо «в связи с печальными событиями церемония будет закрытой и очень скромной», и я надеялась отделаться парочкой постановочных фотографий в платье со шлейфом не длиннее четырех метров.
Сразу после объявления мне позвонил Мартин, и я была так счастлива, что чуть не прослезилась.
– Смотрю, у тебя в жизни предстоят статусные изменения, твое высочество, – почти с привычной для меня легкостью проговорил он, и я, присев в кресло рядом с кофейным столиком, некоторое время улыбалась, прежде чем ответить.
– Изменениям уже почти неделя, Мартин. Можешь смело называть меня «твоя светлость» и искать в замке Вейн герцогства Дармоншир. Александр Данилович тебе ничего не рассказал?
– Вот как, – протянул он иронично-озадаченно. – Нет, Данилыч молчит как камень. И в чем причина? Потеряла голову от безумной любви?
Я засмеялась.
– Голову я давно потеряла, но даже это не смогло бы выпихнуть меня замуж, Март.
– Вот и я так думаю, – со смешливым облегчением откликнулся он.
– Если туманно и обтекаемо, то причина – в государственной необходимости, – официально заявила я.
– Хороший повод, – фыркнул блакориец, – попробую уговорить Вики под этим соусом.
– Лучше сделай ей ребенка, – в мой голос все-таки пробилось уныние.
Мартин помолчал.
– Вот как, – повторил он уже напряженно. – Ты в порядке, Марина?
– Да, – я загрустила и погладила лакированную поверхность столика. – Нет. Но я справлюсь, Март. Не бери в голову. Ты только… не забывай обо мне, ладно? Я буду счастлива видеть тебя в любое время. Можно даже с Вики.
– Откуда эта непроходимая тоска? – наконец тон его стал привычно-нежным. – Конечно, я загляну к тебе в Вейн, госпожа герцогиня. Хотя бы ради того, чтобы подразнить твоего мужа. Но не сейчас, увы. Я все еще придворный маг блакорийского престола, а Вики – инляндского. Нас таскают на допросы и вместе, и по отдельности. Хотя, конечно, я бы себя сам давно уволил с треском.
– А кого на твое место? – недоуменно поинтересовалась я. – Лучше тебя-то нет, Март.
Он вздохнул, и я ощутила, как он переживает произошедшее. Но развивать тему не стал.
– Увидимся, Марина. И не забывай о моей сигнальной нити. Если вдруг срочно потребуется помощь – не стесняйся использовать связь.
– Я помню, – соврала я как можно убедительнее, закусила губу и покосилась на запястье: я давно забыла о ней и только сейчас, присмотревшись, увидела серебристую тонкую вязь сигналки. – Счастливо, Мартин. Обнимаю тебя крепко-крепко!
Я звонила и Эльсену – некрасиво и неправильно было оставлять человека, которым я так восхищалась, в неведении. Он прервал мои извинения недовольным:
– Марина, у меня всего две минуты. Мне уже все объяснили. Вас с четверга отправили в отпуск с последующим увольнением. Государственные дела. Я и не ожидал, что вы задержитесь надолго. Но мне жаль, жаль. У вас превосходные руки, чутье и самодисциплина. Лучшей сестры у меня не было.
– Простите, – снова с неловкостью проговорила я. – Вы мне очень много дали, Сергей Витальевич. Я бы очень хотела работать с вами и дальше. Вы для меня…
Он снова прервал меня, но тон его смягчился:
– У каждого свой путь, Марина Михайловна. Пусть ваш будет легким. Две минуты кончились, мне пора на осмотр, извините.
– Да, конечно, – пробормотала я, но в трубке уже шли гудки. Типичный Эльсен. Ничего важнее пациентов и его де́ла.
«А какое теперь дело у тебя?»
Мне стало так тоскливо, что я снова немного поплакала. Совсем чуть-чуть. Пока что моим делом было изображать участника пьесы под названием «Счастливая герцогская семья».
Вчера, едва я закончила говорить с Мартином, в двери постучала горничная и сообщила, что его светлость просит меня зайти к нему в кабинет.
Спускалась я с неприятным чувством. Кабинет не вызывал приступов любви к миру, а повод для общения и вовсе казался покрытым мраком. Но там, помимо мужа, оказался прямой как палка Ирвинс.
Прислуга замка Вейн отрядила дворецкого парламентером. Старый дворецкий величественно попросил наши светлости исполнить свой хозяйский долг и лично с утра Поворота года раздать прислуге весенники – круглые традиционные пирожки с разными начинками. Сладкая означала, что предстоит хороший год, кислая – грустный, острая – волнительный и так далее.
– Его светлость Кристофер Дармоншир каждый год так делал. Так положено, – сообщил Ирвинс многозначительно и замолчал, не утруждая себя дальнейшими объяснениями. Люк с сомнением и кривой улыбкой посмотрел на меня.
– Печь их самостоятельно я не обязана, надеюсь? – поинтересовалась я немного нервно.
– Нет, госпожа, – почти снисходительно объяснил Ирвинс. – Повара всё испекут. Вам нужно будет только раздать.
Этим мы и занимались с утра до завтрака. К концу церемонии от «благодарю, милорд» и «спасибо, миледи» у меня звенело в ушах. Но слуги сияли и взирали с благоговением. Видимо, для них это было действительно важно.
Я приказала Ирвинсу отослать пирожков детям Софи. Я все еще чувствовала вину за то, что чуть не убила ее. Мне казалось, я внушаю девочкам такой же ужас, какой внушал мне темный колдун, убивший маму.
За последовавшим праздничным завтраком Люк как хозяин дома и глава семьи одарил весенниками и нас: меня, леди Шарлотту, Бернарда и Маргарету. И на лице Кембритча было еще больше недоумения и недоверия оттого, что он занимается этими глупостями, чем у меня, когда я взяла пирожок и откусила кусочек.
Мне попался кисло-сладкий с яблочно-клюквенной начинкой, корицей и капелькой перца. Ничего удивительного. Хотя нет, с моей удачей он вполне мог быть еще и пересоленным.
В замке происходили изменения. Как-то незаметно появились пожилой врач-гинеколог и акушерка, полная и деловитая инляндка.
Утром Поворота года, еще до раздачи весенников, когда я только проснулась и пережила боль от втыкания иглы в руку, я выглянула из окна и увидела, как перед входом в замок разгружают реанимационное оборудование. Не узнать его я не могла и некоторое время с недоумением любовалась на разгрузку.
– Похоже, Люк предполагает, что я попытаюсь умереть во время родов, – с ехидством сказала я после обеда леди Шарлотте. – Наивный, думает легко от меня отделаться.
Когда у меня не кружилась голова и не хотелось томатного сока, я могла шутить.
Мы со свекровью уединились, чтобы попить чаю и обсудить предстоящую церемонию. Младшая сестра Люка, хоть и оставалась на праздничные дни в замке, к нам не присоединилась. И сам Кембритч, извинившись, на середине обеда оставил нас одних. Ему звонил глава дармонширской полиции: в герцогстве, как я поняла, поднялись несколько кладбищ, и Люку обязаны были об этом докладывать, как обо всех крупных чрезвычайных происшествиях.
– Мужчин пугают роды, – снисходительно откликнулась леди Лотта, аккуратно доливая в топленое молоко янтарного чая. – Как нечто, что они не могут контролировать. Вот он и повышает уровень контроля в той степени, что ему доступна. Думаю, к концу твоего срока тут врачей будет больше, чем слуг. А оборудования – не меньше, чем в любом перинатальном центре.
– Как вы изящно обозначили паранойю, – пробормотала я, не желая признаваться, что меня предстоящее тоже пугает, и она понимающе улыбнулась.
С улицы неожиданно послышались хохот, крики, и мы поднялись, с затаенным любопытством подошли к окну. Чайная комната находилась на третьем этаже, и все было видно.
Там, чуть в стороне от дороги, по которой я мчалась на «Колибри», между замком и огромным парком стояло шестиугольное плетеное Дерево сезонов, небольшое, в полтора человеческих роста, украшенное игрушками и разноцветными лентами. Мы украшали его вчера после встречи с Ирвинсом (дворецкий, почувствовав нашу слабость касательно пирожков, решил извлечь максимум пользы), церемонно прикрепив парочку лент и уступив право дальше развлекаться слугам. А ныне рядом с украшенным Деревом на выпавшем с утра снежке, под солнечным небом, боролись герцог Дармоншир и будущий граф Мелисент-Кембритч (надеюсь, я правильно поняла порядок наследования). А если попросту, то Люк и Берни. Полуголые, веселые. Одежда их валялась рядом. К моему удовольствию, Бернард периодически возил старшего брата в снегу. Впрочем, это никого не останавливало.
Я разглядывала мужа и кривилась от горечи. Тело у него было превосходным. Я любила его тело и слишком хорошо помнила. Как и то, почему я больше не могу к нему прикоснуться.
Метрах в пяти от них скорбным изваянием застыл Ирвинс – тепло одетый, с подносом в руках. На подносе исходил парком кувшин с чем-то горячим (или горячительным), стояло несколько стаканов и открытых бутылок вина.
Берни в очередной раз обхватил Люка за пояс, завалил его на землю, но тот как-то хитро подставил подножку, и они вдвоем покатились по снегу. Леди Лотта наблюдала за этим с едва заметной улыбкой терпеливейшей из матерей, мне же хотелось одновременно злиться и хихикать. Злиться – потому что как смеет он развлекаться, когда кругом виноват? И когда мне так плохо?
С нездоровым упорством ковыряя рану, которая и так не думала заживать, я в понедельник, после нашей стычки в столовой, замазав кремом саднящие губы, нашла в своих вещах и впервые прочитала досье Люка. Закончила чтение глубокой ночью – закончила и сожгла папку, трясущимися от злости и ревности руками выдирая листы и кидая их в камин.
«Вступил в интимную связь с женой подозреваемого, чтобы добыть информацию, и блестяще раскрыл дело», «предложил покровительство» какой-то оперной певичке, дабы уничтожить компромат на одного из министров, хранящийся у нее, «сошелся с дочерью Валенского» и раскрыл заговор против короны… Десятки дел, и почти в каждом – какая-нибудь женщина, с которой он спал. И это только по работе. А сколько их у него было помимо службы в Управлении? Сотни?
Я понимала, сколько пользы он принес стране, и, будь это кто-то другой, я бы точно зачитывалась сухим казенным описанием этих подвигов взахлеб, будто приключенческим романом. Но это был он, мой Люк. Мой!
«Это я, – говорил он мне, – я такой и есть, Марина».
Да, только раньше я легко закрывала на это глаза и заранее прощала ему его прошлое. И сейчас прекрасно понимала, что взялась за досье, дабы укрепиться в своем решении. Иногда накатывали минуты слабости, и мне хотелось прийти к нему, прижаться и забыть обо всем.
Только так нельзя. Нельзя. Мне все еще было очень больно и плохо, и я понимала: пока не выболит, не зарубцуется – нельзя. Иначе злость и презрение к себе и к нему будут прорываться, и я просто не смогу спокойно жить рядом дальше. Вот если зарубцуется…
С улицы опять раздались крики – теперь братья носились по снегу друг за другом, как пара молодых, одуревших от запаха весны охотничьих псов.
– Берни его обожает, – заметив мой удивленный взгляд, проговорила леди Лотта. – Они никогда не общались плотно, но с тех пор как Люк вернулся в Инляндию, очень сблизились.
– Его трудно не обожать, – согласилась я, стараясь, чтобы не дрожал голос. К чести леди Шарлотты, она сдержалась и не стала ничего спрашивать и на этот раз.
Почти неделя со свадьбы принесла мне немало открытий. Я узнала, что Люк может быть пугающим и подавляющим, увидела, что он способен легко дурачиться, как сейчас. Наблюдала за его бережным, почти трепетным и немного смущенным отношением к матери и ироничным – к брату и сестре и даже немного ревновала. Ловила тоскующие, жадные взгляды в свою сторону и передергивала плечами от противоречивых чувств.
Всего несколько дней, а Люк, которого я знала, любила и ненавидела, вдруг оказался куда больше и глубже, чем я себе представляла. Что же будет через год? Или через десять лет?
«Если у вас будет этот год или десять лет».
Стала портиться погода: солнце быстро затянуло серой хмарью, посыпался снег. Сначала легкий, прозрачный – но за какие-то минуты принялась заворачиваться метель. Извозив напоследок друг друга в сугробах, Люк и Берни поднялись и пошли к застывшему, засыпанному снежком Ирвинсу. Взяли по бутылке вина, начали пить – дворецкий ловко наливал в стаканы дымящийся напиток, и они чередовали его с алкоголем. Затем, обнявшись и о чем-то оживленно беседуя, направились к входу в замок; бедолага Ирвинс как-то умудрился поднять их одежду и шел следом, нагруженный выше головы, но при этом ухитряясь оставаться величественным.
Навстречу братьям вышел начальник местной безопасности Жак Леймин в сопровождении капитана Осокина, руководителя отряда моей личной гвардии. Отряд из двадцати человек прибыл сегодня с утра. Василина в телефонном разговоре сообщила, что выделяет мне гвардейцев из рудложского полка. Конечно, не столько, сколько Поле и Ангелине – они имели право на «королевскую сотню», – но все равно неплохо.
– Будем надеяться, что Алина с Каролиной погодят с замужеством, – заметила я с легкой язвинкой, не став спорить. – Иначе в Рудлоге закончатся гвардейцы.
Безопасник и начальник моей гвардии, поздоровавшись с Люком, двинулись вокруг замка: Леймин что-то объяснял капитану под усиливающейся метелью. Скоро видимость стала совсем плохой, и мы с леди Шарлоттой отошли от окна и вернулись к обсуждению официальной церемонии.
Позже, уже из своих покоев, я позвонила Кате, чтобы поздравить ее с праздником, и во время общения прислушивалась к набирающему обороты снежному урагану за окном. Деревья в парке гудели и клонились к земле, и смотреть на улицу было жутковато.
– У нас тоже метет, – говорила Катя в трубку. – Сидим дома, празднуем.
– Свидерский у тебя? – поинтересовалась я, все-таки подходя к окну. Мне послышался стук, будто где-то с грохотом захлопнулись ставни.
– Нет, – я чувствовала, что Катя улыбается. – Он вчера вечером приходил. Принес нам с девочками подарки. Саша очень занят сейчас. Иногда не может зайти и звонит.
Я нахмурилась, всмотрелась: метель за окном явно наливалась серебристым сиянием. Потерла глаза: показалось или нет?
– Ну а тебя можно поздравить? – продолжила подруга. – Жаль, что я не смогу присутствовать.
Серебристые потоки бурана вдруг сплелись в четкую картину, и я увидела его. Огромного белого змея, в секущей тишине зависшего напротив моего окна, – крылья его размеренно взмывались, хвост извивался где-то над парком, перьевой воротник стелился по ветру, а ярко-голубые зрачки в упор смотрели на меня.
– Можно, – рассеянно подтвердила я, наблюдая, как Люк приближается, текуче трется щекой и всем телом о мое окно и уносится куда-то ввысь. – Я тебе потом все расскажу, Кать…
Подруга что-то говорила, я отвечала, и болтали мы довольно долго, но, видят боги, я ничего потом не могла вспомнить из нашего разговора.
За ужином Люка не было. На улице уже стемнело, ураган, снеся Дерево сезонов, наломав веток в парке и засыпав все сугробами, ушел в сторону Рудлога, и встала над замком звездная чистая ночь. Я принимала ванну, ощущая себя вполне комфортно и понимая, что уже привыкла к новому дому, затем закуталась в полотенце и вышла в спальню. И увидела там Люка.
Он стоял, глотая вино из бутылки. Оглядел меня, усмехнулся. Глаза его блестели. Он снова был пьян и одет небрежно: коричневые брюки, бежевая футболка-поло.
– Я принес тебе подарок, – сказал муж, поставив бутылку на толстый ковер. Я молчала и не двигалась. Не хотела провоцировать.
Кембритч достал из кармана что-то массивное, подошел, и я опустила глаза. Опять драгоценности. Колье из черных опалов, в три ряда расположившихся под ключицами. Горячие пальцы, долго застегивающие украшение на моей шее. Алкогольное дыхание и легкое касание лбом моего плеча. Волосы его щекотали кожу.
Я отступила, и Люк остался на месте. С видимым усилием.
– Спасибо, – очень вежливо проговорила я. – Твоя страсть к камням явно прогрессирует.
– К камням на тебе, Марина, – поправил он хрипло. Сощурился, осматривая меня с головы до ног.
– Может, это какие-то ваши змеиные инстинктивные ритуалы? – нервно предположила я. Переступила босыми ногами по ковру, пошевелила пальцами с накрашенными черным ногтями – и он зацепился взглядом за это шевеление, сглотнул и поднял на меня взгляд, полный такой жадной мольбы, что я мгновенно вспыхнула и вспомнила… вспомнила, и как он целовал мои ноги, и как бесстыдно вылизывал эти самые пальцы… о боги…
– Люк, нет! – я выставила вперед руку до того, как сознание мое уступило, хотя чувствовала, как слабеют коленки. – Нет!
Он, шатнувшийся ко мне, все-таки остановился.
– Почему? – спросил шипяще, болезненно, и от шепчущего тона его внутри меня привычно и сладко дергалось. – Ты хочешь… я же свихнусь скоро, Марина… Маринка…
– Хочет мое тело, – постаралась я объяснить, хотя голос мой дрожал от злости и слабости. – Но не душа и не разум. Не могу без доверия, Люк. Не могу… Ты пока не убедил меня в том, что я снова могу тебе доверять. Зато убедил в том, – я с отвращением дернула колье на шее, чувствуя, как впиваются камни в кожу, – что у меня всегда будет достаточно побрякушек. Уходи… пожалуйста… пожалуйста…
Я просила, я почти умоляла его оставить мне самоуважение – и Люк обжег меня горящим тоскливым взглядом и все-таки ушел, так быстро, словно боялся передумать.
Принесенную им бутылку я выбросила. Но перед этим не удержалась – лизнула горлышко и на мгновение зажмурилась. Было очень вкусно.
Засыпая в огромной кровати, я думала, чем заняться до конца недели. Надо бы все-таки навестить сестер, да и можно доехать до столицы герцогства – Виндерса, пройтись по магазинам. Встретиться с портнихой… срочно сшить платье на свадьбу… Мысли наслаивались одна на другую, на губах чувствовался сладкий вкус вина, и я, замотавшись в одеяло и запланировав свою жизнь чуть ли не на месяц вперед, заснула удивительно легко впервые за прошлую неделю.
Жаль, что планам моим не суждено было сбыться.
Ночь на 2 февраля
Люк Дармоншир
Лорд Дармоншир проснулся слишком рано, с предсказуемо больной головой и мерзкими ощущениями в теле. По коже будто холодными слабенькими разрядами стреляло, в душе было неспокойно. За окнами стояла ночь, и его светлость, повертевшись и с наслаждением выхлебав стакан с шипучей таблеткой, а за ним полграфина воды, со стоном натянул на голову подушку и попытался снова уснуть. Но сон не шел: Люк маялся, крутился, пытаясь найти удобное положение, – и не находил. В конце концов решил перекурить, успокоиться и опять уйти в сон.
Ветер из распахнутого окна выстудил спальню, унес к сияющим иглам звезд первый дымок, начал играть с волосами, зазывая еще полетать, повеселиться вместе.
– Нет, хватит, – пробормотал Люк тяжело, привычно пропуская тонкие струи ветра между пальцами и балуясь с ними, как кот с пряжей.
Хватит того, что он после каждого полета как безумный идет к Марине, хотя прекрасно понимает, что нельзя пока на нее давить. Пока она не готова воспринимать его. Нужно, чтобы она успокоилась, чтобы иссякла ее злость. Любое давление, наоборот, укрепляет ее оборону.
Поэтому нужно дальше обволакивать ее ненавязчивым вниманием и комфортом, отступать при недовольстве – при этом провоцируя выплески, если она на грани, – и ни в коем случае не надоедать сюрпризами и попытками примирения. Пусть привыкнет, что этот дом и он, Люк, для нее навсегда.
Не пойдут сейчас ни попытки изумить, ни романтические жесты, ни ежедневные извинения. Позже – возможно, но не сейчас. С такой, как Марина, это будет выглядеть жалко, театрально и навязчиво и только вызовет отторжение и пренебрежение к нему.
Его светлость поморщился, вспоминая вчерашнее фиаско. Легко было составить план, легко понять, как правильно поступать, чтобы исправить свою ошибку. Легко должно было исполнить задуманное – но он давно понял, что с Мариной его хладнокровие дает сбой. С ней он срывается и ведет себя с непривычным идиотизмом.
Вот и вчера… нельзя было настаивать на близости. Все, момент в день свадьбы упущен, наберись терпения.
– Терпения, – Люк невесело хмыкнул, затушил окурок и, подумав, потянулся за новой сигаретой.
Чутье, столько раз выручавшее его, шептало: подожди, не ломай ее, не заставляй. Да, Марину тянет к тебе, и она дрогнет, если надавишь, но потом будет несчастна, начнет презирать себя. А тебя возненавидит еще больше. Имел глупость напортачить – умей подождать. Иначе потеряешь ее навсегда.
Но что делать, если чуть усиливается ветер – и тебя тянет полетать? А после в мозгу что-то переклинивает, и как ни заглушай ты это выпивкой, делами, усилиями воли, но в конце концов идешь к жене и несешь ей драгоценности, потому что до трясучки хочется увидеть камни на ней, хочется прикоснуться, поцеловать, сделать своей. Права Марина, это какие-то усиливающиеся инстинкты: он всегда дарил камни любовницам, но только сейчас это стало манией. И эта потребность пугает, и злит, и наполняет тоской и счастьем, несмотря ни на что. И даже пьяные и злые мысли избавиться от зависимости с помощью других женщин, вернуть себе разум и свободу проскальзывают без следа, оставляя разве что раздражение и кривую усмешку.
Люк был уже большим мальчиком и успел понять – пусть и дошло с нескольких попыток, с трудом и ломкой, – что суррогат никогда не заменит оригинал. И это не зависимость. Это, черт ее дери, любовь.
Лорд Лукас все курил и курил, подставляя тело ветру и невидящим взглядом уставившись в окно. Может, ближе к сезону Желтого запустить неподалеку стройку ипподрома и основать конный кубок герцогини Дармоншир? Марине понравится.
Проекты один масштабнее другого лезли в голову, и он постепенно успокаивался, не обращая больше внимания на тревожный холодок, разливающийся по коже.
Он сейчас ляжет спать, отметив для себя, что до обеда нужно забрать результаты генетического анализа. Не то чтобы в данный момент Люка это очень интересовало. Но закрыть вопрос было бы неплохо.
А около восьми утра его светлость разбудит телефонный звонок. И жизнь в очередной раз резко изменится.
