Эмото встретил меня вопросом:

– Ну как тебе Киото?

– Замечательно!

– Где был?

– В Арасияму съездил, посмотрел Киёмидзу.

– А Митараи куда подевался?

– Не знаю. Мы в электричке расстались. Бросил меня.

Эмото посмотрел на меня с сочувствием.

Мы стали готовить на ужин тэмпура, и в это время на пороге появился Митараи. Взглянув на его отсутствующее лицо, я подумал, что так, наверное, должны выглядеть лунатики. Втроем мы уселись за скромный ужин.

Только тут я заметил, что на Митараи пиджак его друга.

– Может, снимешь пиджак? – обратился я к нему. – Чего ты в нем сидишь? Не жарко?

Митараи будто не услышал моих слов. Он сидел не двигаясь и рассеянно глядел на какую-то точку на стене.

– Да сними ты пиджак! – повторил я, на этот раз громче.

Мой друг медленно поднялся со стула и через несколько минут вернулся. Я посмотрел на него: он был в пиджаке, только теперь в своем собственном.

Тэмпура удалась на славу – Эмото действительно был первоклассным поваром. Однако Митараи, кажется, даже не понял, что он ел.

– Завтра воскресенье, – проговорил Эмото, обращаясь к приятелю. – У меня выходной. Я хотел свозить Кадзуми в Ракухоку. Как вам идея?

Я, конечно, обрадовался, но вида не подал.

– Кадзуми рассказал мне: ты все думаешь, уже голову, наверное, сломал, – продолжал Эмото. – Почему бы тебе тоже не прокатиться? Если, конечно, других планов нет.

Митараи послушно кивнул:

– Хорошо. Только я на заднем сиденье. Посижу, помолчу.

Пока мы ехали в Охару – северный пригород Киото, где расположен храм Сандзэнъин, Митараи, как и обещал, не проронил ни слова. С каменной беспристрастностью он восседал на заднем сиденье, словно Будда.

В Охаре пообедали. Эмото приправлял каждое блюдо остроумными профессиональными комментариями, но Митараи по-прежнему оставался ко всему безразличен.

Мы с Эмото замечательно поладили. Хороший он парень – показал нам университет Досися, университет Киото, замок Нидзё, храм Хэйан, императорский дворец и киногород Удзумаса. Мы объехали с ним почти весь Киото. В Каварамати, как мы ни отказывались (точнее, отказывался только я один), Эмото еще и суси нас накормил, а потом угостил кофе в уютной кофейне, где играла классическая музыка.

Это был замечательный день – воскресенье, 8 апреля. Единственное что – в своем расследовании мы не продвинулись ни на йоту.

Проснувшись на следующее утро, я не застал в квартире ни Митараи – его постель уже была холодная, – ни Эмото.

Проголодавшись, я вышел на улицу, перекусил в кафе и, переходя от одной книжной лавки к другой, миновал станцию, перешел мост, перекинутый через какую-то речушку, и оказался в спортивном городке, в центре которого красовалась бейсбольная площадка. Мимо, переговариваясь между собой, пробежали джоггеры в тренировочной форме. Я вернулся мыслями к делу, которое мы расследовали.

После того как Митараи от меня отделился, мы не сделали ни шагу вперед. Но дело это никогда не выходило у меня из головы.

Дело семьи Умэдзава имело какую-то магическую силу. В посвященной ему книге я прочитал про человека, который потратил все свои сбережения на расследование убийств. Другой на этой почве свихнулся: одержимый женщиной-призраком, он покончил с собой, прыгнув с утеса в Японское море. И я могу понять настроение людей, горевших желанием хотя бы одним глазом взглянуть на фантом, называемый Азот.

Я не заметил, как снова оказался у станции, только на этот раз подошел к ней не с фасада, а с тыла. Окрестности Нисикёгоку я исходил вдоль и поперек. Настала очередь Сидзё Каварамати. Мне понравилось кафе с классической музыкой, куда мы заходили накануне. Плюс там рядом «Марудзэн», где я хотел поискать американский иллюстрированный альманах.

Присев на лавочку на платформе на станции Нисикёгоку, я стал дожидаться электрички в Каварамати. До часа пик было еще далеко. Я поглядел вокруг и увидел всего одну старушку, устроившуюся на освещенной солнцем скамье. Загудели рельсы, я поднял голову в надежде, что подходит моя электричка, однако увидел на приближающемся головном вагоне красные иероглифы «экспресс». Поезд пролетел, закручивая порывы ветра. Со стоявшей на солнце лавочки сорвалась кем-то оставленная газета и перелетела в тень, где сидел я. В эту минуту перед моими глазами неожиданно возник пейзаж, открывшийся перед нами в Тоёсатотё, куда мы с Митараи приехали на автобусе: насыпь вдоль реки, пустыри, валяющиеся тут и там старые шины. Эта неприглядная картина ассоциировалась у меня с дочерью Тамио Ясукавы, ее классическим токийским диалектом.

Чем сейчас занимается Митараи? Впрочем, что бы он ни делал, остается вопрос: как вести дальше расследование, не поговорив с ней? Я вскочил с лавки и перешел по лестнице на противоположную платформу. Теперь мне нужна была электричка до Камисиндзё.

Когда я сошел с поезда, часы на платформе показывали начало пятого. Сначала я думал пересесть на автобус, но в конце концов решил прогуляться по незнакомому месту пешком.

В Камисиндзё признаки оживления можно было наблюдать только на прилегающих к станции улочках. Но стоило отойти немного в сторону, как жизнь сразу замирала. По пути попадались закусочные, где прямо на улице готовили пельмени с вареным осьминогом и лепешки окономияки с самой разной начинкой. Мне вспомнилась Осака, где эта еда считается фирменным блюдом.

До знакомого места пришлось идти прилично. Наконец вдалеке снова показался мост через Ёдогаву. А вот и автобусный круг, а за ним лавчонка со сладостями.

Уверенности, что дочь Тамио Ясукавы захочет со мной говорить, у меня не было. И все же я надеялся, что у нее сохранился хотя бы небольшой интерес к делу семьи Умэдзава. Все-таки ее отец имел к нему некоторое отношение. А если рассказать ей о записках Бундзиро Такэгоси, она обязательно должна откликнуться на мою просьбу. Такой у меня был расчет.

Во-первых, я не полицейский. Во-вторых, для оправдания непрошеного визита можно попытаться схитрить – сказать, что я давний друг дочери Бундзиро и поэтому у меня была возможность прочитать записки ее отца.

Не будет ничего страшного, если я назову имя Такэгоси. Дочь Ясукавы говорила, что из-за отца ей порядком досталось. Так что она имеет право знать содержание записок Такэгоси.

Я хотел заполучить хоть какой-то ключ, любой намек на то, что Хэйкити Умэдзава остался жив. И еще очень интересно, как Тамио Ясукава жил после гибели практически всей семьи Умэдзава. А вдруг между ним и Хэйкити была какая-то связь?!..

На этот раз белья на галерее никто не сушил. Я постучал, дверь отворилась. Увидев меня, женщина помрачнела.

– Э-э… вот… – заторопился я, изо всех сил стараясь протолкнуть в дверную щель несколько слов. – Сегодня я один. У меня есть информация по этому делу, о которой еще никто не знает. Мы узнали о ней случайно, и я хочу вам рассказать…

Вид у меня, наверное, был такой серьезный, что дочь Ясукавы неожиданно улыбнулась и сделала шаг мне навстречу.

– Мне надо посмотреть, чем ребенок на улице занимается. Пойдемте к реке? – предложила она.

Второй ребенок, совсем маленький, сидел у нее за спиной. «Мы всегда здесь гуляем», – сказала она, поднимаясь по насыпи, которая сдерживала Ёдогаву в берегах во время разливов. С насыпи открывался вид на широкое речное русло. Дочь Ясукавы обвела его взглядом, но старшего отпрыска нигде видно не было.

Она замедлила шаг, и я стал торопливо излагать то, что мы узнали от Бундзиро Такэгоси. Ожидания мои не оправдались – мой рассказ особого интереса не вызвал. Она слушала меня молча, и, когда я кончил, заговорила:

– Я выросла в Токио. Мы жили в районе Камата, у станции Хасанума. Камата от нас следующая остановка по линии Икэгами. Мама всегда ходила туда пешком, чтобы не платить за электричку. – Дочь Ясукавы улыбнулась. Улыбка показалась мне горькой. – Что касается отца… это же давно было, до войны, я тогда еще не родилась и мало что знаю. Поможет ли это вам…

Отца после трагедии с Умэдзава забрали в армию. На войне его ранили, повредили правую руку. Когда он вернулся, они с мамой поженились. Отец был добрый, ласковый. Но со временем все изменилось, и кончилось тем, что ему пришлось жить на пособие. Он был игрок, каждый день пропадал в Омори на лодочных гонках или на ипподроме в Ои. Денег стало не хватать, маме пришлось работать.

Постепенно ей все надоело, она не могла больше терпеть. Эту жизнь в двадцатиметровой комнате, побои – отец, выпив, стал поднимать на нее руку. Потом у него с головой начались проблемы – начал выдумывать, что видел людей, которых уже давно не было на свете…

Я напрягся.

– Кого он видел? Кто были эти люди? Не упоминал ли он Хэйкити Умэдзаву?

– Да, я слышала от него эту фамилию. Но мне кажется, он просто хотел, чтобы ему дали денег. К тому же он много пил, а может, еще и морфий употреблял… Так что ему что угодно могло померещиться.

– Однако нельзя совсем исключать, что ваш отец действительно видел Хэйкити Умэдзаву. Значит, тот остался жив. А если так, в этом запутанном деле многое становится ясным, – возбужденно проговорил я.

Становится понятно то, о чем мы много говорили с Митараи: почему у трупа Хэйкити не было бороды, почему Кадзуэ, заманив в ловушку Бундзиро Такэгоси, была убита… И то, что, кроме Хэйкити, больше ни у кого не было мотива убивать девушек.

Но мое воодушевление не произвело большого впечатления на дочь Ясукавы. Ребенок у нее за спиной все время беспокойно возился. Ветер с реки играл ее волосами, выбившимися из уложенного на затылке пучка и падавшими на лоб и щеки.

– А ваш отец говорил что-нибудь об Азот? Что он ее видел, например…

– Вроде что-то слышала, но ведь я тогда маленькой была… Вот про Хэйкити Умэдзаву я от него слышала не так давно, однако мне все это было неинтересно. Не мое дело. Мне это имя неприятно. Добрых воспоминаний у меня с ним не связано.

Как только о деле Умэдзава заговорили, к отцу повалили разные странные люди. Как-то раз прихожу из школы, а у нас дома сидит совершенно незнакомый человек. Ждет, когда отец вернется. В квартире всего одна комната, повернуться негде, а «гость» все сидит и глазеет. Невыносимо! Я до сих пор помню этот момент. Вот почему мы в Киото переехали.

– Да уж… досталось вам, конечно… Я не знал. Извините за беспокойство, пожалуйста.

– Ну что вы! За что тут извиняться… Это вы меня извините, что я вас так приняла вчера.

– А что ваша мама?

– Они с отцом развелись. Для него это был такой удар… Мама хотела забрать меня, но он не отпустил. Я его жалела и решила остаться с ним. Отец был очень добрый, ни разу меня пальцем не тронул. Я очень жалела, что ему пришлось оставить любимую работу. Жизнь у нас была не приведи господь, но тогда все так жили, а некоторые семьи – еще хуже.

– А у отца были близкие друзья?

– На бегах и в пивных он столько знакомых завел! Но близкий друг у него только один. Сюсай Ёсида. Отец не просто считал его другом, он его по-настоящему почитал.

– Что за человек этот Ёсида?

– Он – специалист в китайской астрологии. Предсказывает судьбу. Лет на десять моложе отца. Они познакомились в Токио, в каком-то баре.

– В Токио?

– Да.

– Значит, отец интересовался гаданием?

– Как сказать… Не думаю. В Ёсиде отца привлекало его хобби – изготовление кукол.

– Кукол?!

– Ну да. Они на этом и сошлись. А когда Ёсида-сан почему-то перебрался в Киото, отец последовал за ним.

Итак, появился еще один человек, на которого стоит обратить внимание. Сюсай Ёсида…

– С полицией вы об этом говорили?

– С полицией? Нет, с полицией об отце я не беседовала ни разу.

– То есть полиции о Ёсиде ничего не известно? А частным детективам? Им вы не говорили?

– Я с этими людьми дела не имею. Вы – первый.

Мы шли рядом по берегу реки. В лучах солнца, быстро клонившегося к западу, я мог видеть лишь контур лица женщины, по которому прочитать выражение самого лица было невозможно. Я понял, что разговор надо заканчивать.

– Мне хотелось бы знать ваше мнение. Последний вопрос. Хэйкити Умэдзава действительно умер, как вы думаете? И была ли создана Азот? Что думал об этом ваш отец?

– Даже не знаю, что вам ответить. Мне совсем не хочется об этом думать. А отец? Что ж отец… Когда он пил, смотреть на него было тяжко. Что он мог думать? Я уже говорила: мне кажется, это всё пьяные бредни, и принимать их всерьез… Вы бы меня поняли, если б видели отца в то время… Почему бы вам не поговорить об этом с Ёсида-сан? Ему отец полностью доверял и мог рассказать все.

– Ёсида… Как его имя?

– Сюсай его зовут.

– А где он живет?

– Точного адреса и телефона я не знаю. Я видела-то его всего один раз. Отец говорил, что он живет в северном районе, недалеко от гаража Карасума. Это место вам любой покажет. В самом конце улицы Карасума.

Попрощавшись с дочерью Ясукавы, я прошел немного по насыпи и спустился к реке. Обернулся назад и увидел, как женщина, покачивая младенца, растворялась в сумерках. Она ни разу не оглянулась.

Я решил попробовать пройти через заросли тростника, облюбовавшего себе русло реки. Подойдя ближе, убедился, что тростник здесь рос гораздо выше, чем я предполагал, – верхушки двухметровых стеблей раскачивались у меня над головой. Узкая, протоптанная кем-то тропинка углублялась в заросли, будто в туннель. Земля под ногами становилась топкой. Пахло сухим тростником.

Я неожиданно оказался у самой кромки воды, ласково набегавшей на затверделую черную почву у меня под ногами. Слева вдалеке темнели в сумеречном свете очертания металлического моста, на котором поблескивали фары проезжавших автомобилей.

Я был погружен в мысли, думал о том, что теперь у меня в руках важный ключ, о котором не знают ни полиция, ни Митараи.

Сюсай Ёсида… О чем говорил с ним Тамио Ясукава? Не было ли в их разговоре доказательств того, что Хэйкити Умэдзава, скорее всего, не умер? Такую возможность никто отрицать не может.

Дочь Ясукавы упорно пыталась меня убедить, что упоминание ее отцом о Хэйкити – это пьяный бред. Но у меня не было сомнений: Тамио считал, что Хэйкити остался жив. Вряд ли это пьяные бредни.

Я взглянул на часы. Пять минут восьмого. Сегодня понедельник, 9 апреля. То есть, можно сказать, день прошел. В четверг – крайний срок. Осталось всего три дня. Прохлаждаться времени нет. В пятницу Бундзиро Такэгоси будет опозорен, не побоюсь этого слова, на всю страну. Продираясь сквозь тростниковые джунгли, я ускорил ход.

Дождавшись автобуса, доехал до Камисиндзё, где сел на электричку. Сошел на конечной станции – Сидзё Каварамати, а оттуда – опять на автобус до гаража Карасума. Как потом выяснилось, я выбрал не лучший маршрут и потерял много времени на пересадках. В результате добрался до Карасума, когда было уже почти десять.

Спросить, где живет Ёсида, было не у кого – вокруг ни души. Я прошелся вокруг гаража вдоль сложенной из блоков стены, отгораживавшей его от остального мира, но таблички с именем нужного мне человека так и не увидел. Делать нечего – я вышел на широкую улицу и отыскал полицейскую будку.

Наконец я стоял перед воротами дома, где жил Ёсида. Но было уже совсем темно, и жильцы, похоже, уже спали. Номера телефона я не знал, так что ничего не оставалось, как отложить визит до завтра.

Вообще-то я не ставил перед собой цель обязательно добраться до Ёсиды именно тем вечером. Я особенно не рассчитывал, что он будет бодрствовать в такое время. Сегодня достаточно того, что я нашел, где он живет. А вот завтра утром первым делом сюда. Приеду пораньше, и вряд ли мы с Ёсидой разминемся, даже если он соберется куда-то.

Успев на последний автобус и последнюю электричку, я вернулся в Нисикёгоку. Митараи и Эмото уже спали. Митараи разложил для меня постель. И хотя он сделал это, больше заботясь о себе – чтобы я не шебуршал рядом с ним постельным бельем посреди ночи, чем из сочувствия ко мне, – я все равно был ему благодарен. Стараясь не издавать лишних звуков, я юркнул под одеяло.