(От лампочки Ильича к солнцам Бурова)
1
Но в сей день решили самую важную задачу. Библейскую: да будет свет! И стал свет над полигоном. Его дали солнца из МВ.
Для них западнее Внешкольца по крутому боку осевой башни монтировали, ввинчивали, выстраивали держатели, и шли по ним с самого верха, от крыши и далее, электроды: овалы и лепестки – МВ-солнцепровод Бурова.
Многие дни и ночи работы, К100-дни и К100-ночи, – и вот от башенной «иглы» низверглись к Внешкольцу, прошли сквозь него к полигону многометровые алюминиевые круги на ввинченных в стену башни штангах. По обе стороны их ниспадали гирлянды фарфоровых высоковольтных изоляторов. Шипел и озонировал воздух тлеющий разряд. Между электродами набирало грозовую мощь электрическое поле в миллионы вольт.
Внутри же кругов был МВ-канал, спрессованное микроквантовое пространство; оно связывало глубины Шара с полигоном. Внешне – метры, в середке – сотни километров.
…Хоть Буров всегда Буров (как говорится, человеку дано), но его устройство все-таки не было солнцепроводом; название оказалось неудачным, как и слово «Ловушки». Оно не проводило солнца из Меняющейся Вселенной, лишь передавало их изображения (и свет, и тепло). Собрали всего лишь систему пространственных линз с импульсной синхронизацией.
У Юрия Акимовича, который как архитектор участвовал в проектировании всего, вообще, впечатление – по размаху делаемого – было таково, будто сооружали и оборудовали некий стадион для крупных, может быть международных, матчей. И с такой спецификой, чтобы наблюдать сверху, а не с амфитеатра трибун.
По внешним масштабам все и вписывалось в такой стадион. Даже не в Шаргород его зарубленный, мельче. Ничего вселенского. И на живую нитку.
Соответственно, и солнцепровод – ну, освещение, вроде прожекторных мачт. Только «прожекторами» были солнца из иной вселенной. Каждое не хуже нашего.
2
В этот день намотались: то на НПВ-барже на полигон – поглядеть на МВ-солнышко. То в зону и на Внешкольцо. Потому что дать знать о ситуации внизу при К8640 – ни по радио, ни звуками, ни так как-то просемафорить – не удавалось: полная немота, размытость и неразличимость даже в полуметровые спутниковые объективы. А еще недавно на этом месте все было видно и слышно – хоть сверху вниз, хоть снизу вверх; с искажениями звуков, оттенков цвета – но все-таки общались.
Намотались и вымотались.
День текущий: 6,5425 октября, или 7 октября, 13 час 1 мин 10 сек Земли
На уровне зоны: 7 + 1 октября, 2 час
18 К-лет от образования полигона
(то есть неполные сутки, см. первую дату)
…и светит уже пятое МВ-солнце!
Первые четыре были просто крупными звездами в выпятившемся над полигон-корытом МВ-небе; на секунды Земли, на часы для находившихся на «Бригантине» Панкратова и Толюна. Буров с помощниками орудовал наверху, отлаживал управление с Капмостика.
Пятое солнце выпятилось диском, светило и грело: сиренево-желтый свет его был странен.
3
…Только Любарский понимал, какой это страшный, чудовищный, кощунственный даже вызов существующему миропорядку: подбирать во Вселенной и проецировать сюда солнце за солнцем для освещения и сугрева какого-то пустячка в зоне с консервными банками-баржами. Это ведь только мы так считаем: есть большая планета Земля, ну, и еще другие. На самом деле в этом месте космоса есть только Солнце; в нем 99,9 % всего здешнего вещества. И не одно это: то, что все планеты, да и спутники их вращаются и по орбитам в довольно строгой плоскости, и вокруг себя в том же направлении, что и светило, означает, что реальная цельность здесь – созданный и заданный солнцем вихрь поперечником в десяток миллиардов километров. Его можно именовать солнечно-планетным вихрем – хотя что в нем те кочки-планетки, освещаемые наравне с пустотой. И как все, что, как нам кажется, мы творим и вытворяем в «цивилизации», есть лишь местный природный процесс, так и движение планет – движение не их, а вращение солнечного вихря.
Покуситься на такой вселенский миропорядок, выделяя в МВ воронки светил-вихрей – одну за другой каждые десять земных секунд, – это был вызов. Это не могло быть исполнением задуманного проекта К-Атлантиды – под видом одного другое: расширение Контакта.
А растолковать сие, чтоб вразумить других, было некому: все или увлечены, или просто мелки. Прекратить, притормозить… но зачем? Принципом Варфоломея Дормидонтовича теперь было: да здравствуют крупные дела! Чем крупнее, тем лучше. Это было заведомо крупнее, нежели орудовать Ловушками с целью переплюнуть Гейтсов и Соросов или даже захватить владычество на этой мотающейся во тьме крупице вещества.
4
Пятиминутный интервал посещений полигона оказался приемлем. И то главное время в нем уходило на отчаливание и потом причаливание НПВ-баржи. Сам выход в К8640-пространство внешне отнимал секунды, от силы десяток их.
Для путешественников же на барже – многие часы, а то и сутки. Потом наверх. В гостиницу «Под крышей» («Подкрышие»). Отсыпаться. Было это в
День текущий: 6,5461 октября, или 7 октября, 13 час 6 мин
Еще через 5 минут…
– А там, между прочим, прошел месяц! – уточнил Иерихонский.
Теперь участвовали все кто мог: солнца же запускаем! Первые двадцать были тусклы и малы. Почти не грели. Но осветили К8640. С середины «корыта» краев не видать. И вверху Внешкольца тоже. Стометровая атмосфера тонка, «небо» темное, как в космосе; и как там, роились звезды около МВ-солнц.
Светит над полигоном тридцать шестое МВ-солнце.
Спектрального класса F, голубовато-белое.
Освещать ему пока нечего.
…Внедрялись в полигон теперь и на НПВ-глиссерах (моторках без мотора; притарабанили свои с причалов, у кого были, приспособили электроды и схемы. Сделали обтекатели – как и для барж).
Работа и морока – особенно мотаться вверх-вниз. Но и романтика. Бороздили НПВ-море без воды (но с пространственными волнами, которые колыхали). Над головами всякий раз сверкали новые солнца и звезды, созвездия… Внедряясь в К-полигон на глиссере, оказывались не на Земле, в мире иных солнц – создаваемом ими.
И в иной Вселенной? В какой? В промежуточной, контактовой?..
Так провели немало К-суток – почти вне времени; наблюдали, прикидывали: что дальше?
5
День текущий: 6,5566 октября, или 7 октября, 13 час 21 мин Земли
На уровне К6 (Капитанский мостик): 7 + 3 октября, 7 час
18 К-лет от образования полигона
…добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в ней мощно жила иная Вселенная:
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
Светит шестьдесят пятое МВ-солнце.
Считать их начали сразу – датчик, встроенный в автоматику солнцепровода. Любарский настоял, чтоб фиксировали спектральный класс и температуру.
…Он смотрел на лица сотрудников: скажи им сейчас, что «с ними делается», – рассмеются в лицо. Они делают, они! От всей души. Работают во Вселенной. Даже у стареющей Люси Малюты глаза блестели, щеки румянились, как от хорошей любви.
Считать МВ-солнца – это было новшество, и для ее табло времен тоже. Это возвышало. Считать умеем – уже умные.
(Интересна, действительно, эволюция этих табло и экранов: сначала на них были только времена К-уровней башни, они все добавлялись с ростом ее; ну, затем еще дни с дробью, по-любарски.
После открытия Меняющейся Вселенной прибавились шторм-циклы миропроявлений в ней. Потом присоединили дни (и галактические микросекунды, примерно равные суткам) начавшегося дрейфа М31. Теперь пошли МВ-солнца, их будет навалом.
Что-то на табло появится дальше?..)
От седьмого десятка наладились наконец стабильные светила, крупные и яркие.
6
Странны были и звездные МВ-небеса над полигоном – каждую ночь новые. Они, с одной стороны, были прекрасны – куда роскошнее привычного неба над Землей; а с другой – таковы, что трудно было принять их всерьез. Созвездия менялись на глазах, все звезды перемещались со скоростями спутников в земном небе.
Так происходило оттого, что импульсной синхронизацией солнцепровод передавал сюда не просто свет солнц и звезд из Меняющейся Вселенной, а, образно говоря, сжатый репортаж о многомиллиарднолетней жизни этих шаров в ней, в окраинной галактике. Вместе с их собственными движениями и изменениями вида за их долгую жизнь.
Но вот линии, проходящие через диски, сперва не поняли. Некоторые солнца пересекали дуги; всегда по краю – снизу, сверху, сбоку. Чаще одна, иногда две.
Климов догадался первый:
– Растакую маму, это же планеты там! Вычерчивают свои орбиты.
Да, это были они. Синхронизировать их обороты вокруг своего светила невозможно, да и не нужно – вот и «вычерчивали», оказываясь всякий раз на новом месте, учебниковые, предсказанные Кеплером эллипсы.
Это тоже был вызов. Так в темном небе над полигон-корытом блистательно, в полный разворот демонстрировала себя вечность.
День текущий: 6,5949 октября, или 7 октября, 14 час 16 мин Земли
На уровне зоны: 7 + 1 октября, 4 часа
Минул первый К-год работы солнцепровода.
Светит четыреста пятьдесят пятое МВ-солнце.
На пятой сотне солнц все стало привычно, нормально. Система работает. Ну и ладно. Что дальше?
7
Мендельзон (дважды посетив К-полигон, на «Бригантине» и на НПВ-глиссере, выкурив там сигару под бело-фиолетовым четыреста двенадцатым солнцем с яркими звездами в окрестной тьме – по возвращении). Как это у классика-то сказано: «Жомини да Жомини, а о водке ни полслова!»?
Буров (настороженно). Вы это к чему?
Мендельзон. Так ведь и у нас здесь почти так: солнца да звезды, звезды и солнца… а землицы-то там нет! Нету. Нетути! А ведь по ней, грешной, все ходим, на ней все обитает. Ее-то бы и освещать, и согревать. А пока что наличествует жестяная… титановая, простите, – туфта. Металлическое корыто с баржами.
Буров (не слишком уверенно). Добудем и землицу. Должны.
Так, будто трава сквозь асфальт, пробивалась основная проблема. Тоже библейская, из той же главы первой.
8
7 октября, 16 час 21 мин Земли
На уровне К122 («пецарий»): 7 + 83 октября, 2 час
3 К-года (три земных часа) солнцепровода;
21 год от образования полигона;
…не прошли еще сутки,
как застелили сей гектар с гаком,
«стадион», металлическими листами.
Но в башне проведены многие К-дни, на полигоне прожиты недели и месяцы. Соразмерное вечности время своего не упустит.
Вскоре на НПВ-баржах, перемещаясь внутри К-полигона на сотни километров, исследователи и наладчики начали загорать под солнцами из Меняющейся Вселенной. Светили все они странно, непривычно да еще в компании со звездами – но загорать под ними было можно. Вполне.
Это тоже был эксперимент.
Итак, «верхняя», солнечная проблема была решена. Самое хлопотное исполняла поисковая автоматика Малюты и Бурова: всегда находила системой ГиМ-2 подходящую окраинную галактику, жизнь которой растягивалась на десяток земных секунд. Одна галактика обеспечивала одно МВ-солнце. Углубленные же в ядро Шара жили доли секунды.
(Было и осложнение: некоторые «вечные светила» менялись за день, на глазах: одни тускнели, другие накалялись, третьи меняли цвет – будто медленно мерцали. Некоторые угасали, иные вспыхивали.
Так получалось, когда фотоэлементы солнцепровода ненароком выбирали переменную звезду-светило. Пришлось подключить Любарского и Климова; они ввели в персептрон-автомат дополнительные признаки для отбора. И с пятой тысячи пошли только стабильные, ровно и устойчиво светящие солнца.)
Впрочем, меняли свой свет-спектр и они.
…И над Землей нашей светящее и греющее нас Солнце меняется от утра к вечеру: утром восходит желтое и большое, днем в высях малое и белое, на закате алое и снова большое… но это проделки атмосферы и оптический обман. Солнце наше, какое было в неолите, таково и сейчас. Солнца же Бурова из МВ меняли вид свой над полигоном, потому что изменялись в течение своей вселенской жизни, от младости к старости. И в следующий К-день уже светило другое, новое.
Солнца были на раз. «Вечные» звезды на раз. Полигон-корыто, баржи, ящики НПВ-шлюзов, телескопы-Ловушки – и, главное, сами люди, работники института – были вечнее светил.
9
Так протек день пуска солнц. Один-единственный день 7 октября.
Отсчет их – с единственным перерывом на восемь часов в новогоднюю ночь – сохранится до конца. Даже когда на полигоне исчезнет еще не созданный Д-Материк.
А весь проект, если считать от идеи и первых расчетов, сделался за последние дни сентября и первую неделю октября; помножьте на среднее К24 для нескольких тысяч увлеченных и хорошо обеспеченных работников высоких квалификаций – и вы представите себе их труд.
Проблема – и какая! – была блестяще решена. И тем внушала надежду на решение остальных.
…Пусть там светит уже и тысяча двести шестое МВ-солнце – а Любарский сошел с ржавой НПВ-«Бригантины» с обтекателями, поднялся в «пецарий» отвлечься и размышлять. О Контакте, его расширении. Все возвращалось на круги своя, на проблемы своя.
Казусы с меняющимися солнцами породили дискуссию о сверхновых; ее затеял Мендельзон. Но об этом позже.
Мне должно после долгой речи
И погулять, и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Глава 16
Лунотряс из Овечьего ущелья
Если наши ощущения иллюзорны, то вполне возможно, что мир переживаний дождевого червя богаче нашего. Если, к примеру, человека перерезать пополам, все его ощущения сразу сойдут на нет; у червя же они удвоятся.
К. Прутков-инженер. Афоризмы на «Если»
0
Расчет Иерихонского, к которому он – в противоположность своим предыдущим изысканиям – не спешил привлечь внимание, был прост. Школярский расчетик, компьютера не надо.
Для К-Материка нужно вещество – камни таких же примерно размеров и толщины, как плиты нынешних земных материков, гранито-базальтовые; со средним удельным весом 3 т/м³. Площадь миллион квадратных километров да толща должна быть худо-бедно хотя бы с километр; это и объем с тем же числом, миллион кубических километров. В пересчете на массу 3 × 1015 тонн. Три миллиарда миллионов тон. Чтоб вы мне все так были здоровеньки!
Это с одной стороны. С другой – вокруг нас не так и мало вещества; и как раз такого, каменистого, гранито-базальтового. Наша планета содержит 6 × 1021 тонн его. Три миллиарда миллионов тонн – это десятимиллионные доли ее массы, пустяк.
Но где взять, как?..
С третьей стороны, есть неподалеку Луна. Для нее это количество – стотысячная доля, тоже мелочь. Но опять же: как взять?
Правда, Ловушки нового поколения могут дотянуться. Неловко, конечно, там брать на виду у всех – но по нынешним хапежным временам можно.
«Да ну, буду я голову сушить!.. – сказал себе Шурик. – Мое дело считать, а не изобретать».
Он потому и решил не делиться ни с кем этими расчетами-сомнениями, что они были столь просты. Каждый мог сам прикинуть – без компьютера. Не дураки.
Подобные расчеты проделал и Варфоломей Дормидонтович; и именно не включая компьютера, даже без бумажки, в уме. Тем более что нужные числа он знал на память.
И тоже решил пока ничего никому не говорить. А то еще руки опустятся. Может действительно взыграет к нужному времени у кого-то спасительная «мысля».
Прикинул – и тоже в уме – сии комбинации чисел и Климов, астрофизик не хуже Любарского. И он – молчком. Решил не поднимать тревогу – может, до чего-то еще дозреет сам. Или кто другой. Время пока терпело.
1
369-й день Шара
N = N0 + 635846017 шторм-цикл МВ
День текущий: 6,9664 октября, или 7 октября, 23 час 11 мин Земли
50-й день (54 гмксек) дрейфа М31
Странно небо с неподвижными звездами
над застывшими скалами.
…И вот снова они вдвоем, Бармалеич и Климов, Варфоломей Дормидонтович и Евдоким Афанасьич, Варик и Дуся, сокурсники (это молодит) и соратники – в Овечьем ущелье. Почти как тогда в саду обсерватории КГУ. Тот же павильон с двадцатидюймовым телескопом, но на фоне скал. Есть и бутылочка, закусь.
Сейчас все-таки не август, а октябрь, ночью прохладно; оба в фуфайках и беретах. И напиток в бутылке покрепче, за сорок градусов – для сугреву.
И телескоп сей в окружении ЛОМов-ДС, двухступенчатых «многомиллионников»; через них черт знает куда можно дотянуться и черт-те что там сделать. Максутовские белые жерла их направлены в разные стороны.
Однако пространственных линз над Овечьим ущельем, о чем подумывает Любарский, пока нет; этот проект столкнулся с трудностями.
У них большая программа на эту ночь, ради которой и остались в Овечьем филиале. В первую очередь, конечно, наблюдать дрейф М31. Там было что наблюдать, и прежде всего ее, движущейся галактики, вхождение. Сперва деформации и мерцания – вплоть до временных исчезновений; появляется она потом всякий раз на ином месте. Это открытие, сделанное Климовым, но не объявленное им, уже подтверждено другими наблюдателями. То есть просто сделано заново.
Но главное, что это – есть.
Любарский такого еще не видел; а если вообще увидеть в сто раз лучше, чем слышать, то для астронома – в тысячи.
…И вообще, им понятен и даже как-то родствен луч сей незримый, информирующий и показывающий, что делается в М31 сейчас. Он ведь вытянут и направлен сюда примерно тем же манером, как они вытягивают НПВ-оболочки и НПВ-жала Ловушками. Если малые существа так исхитрились и могут, почему это не суметь разумному вселенскому существу М31 – соразмерно своим галактическим масштабам!
Неслышный шум Вселенной – не в ушах, в умах.
2
День текущий: ночь 7,0221 октября,
или 8 октября, 0 час 31 мин Земли
Сейчас, за полночь, под обильными звездами и двумя М31 они обсуждают все ту же тему. Перемывают косточки коллегам из однородного мира. По одной уже выпили.
– Видишь, Дусик, это подборка со Второго Всемирного конгресса тумандроведов.
– Туман… чего?
– Тумандроведение. Ведение туманности Андромеды и об ее фантоме, новая наука.
– Распротакую мать!.. Второй конгресс. Когда успели? А нас и не позвали. Ну-ну, продолжай.
– Ну-с, во-первых, там все наблюдаемое трактуют именно как происшедшее два миллиона лет назад…
– А что, это успокаивает: мол, все произошло, все уже позади… Извини, Варик, не перебиваю более. Твое здоровье! Просвещай.
– Но главное, они даже эту сфокусированную сюда направленность вида М31 ухитряются объяснять с позиций вселенской стихии. Пусть более сложной и мощной, чем мы представляли, но все равно неразумной стихии; чтоб цыц и никаких! Вот слушай… это из доклада лидера отечественных наших тумандроведов профессора К. К. Семипятницкого, прочитанного в Гааге неделю назад.
Варфоломей Дормидонтович увлечен и растолковывает все не столько Климову, сколько самому себе; читает и смакует:
– «…Да, установлено, что этот голографический образ фантомов М31 находится в луче, сфокусированном на Солнечную систему, а за пределами ее нет и его. Но насколько далеко за пределами? У нас ведь не имеется – и, увы, не предвидится – сведений даже с соседних звездно-планетных систем: сфокусировано ли такое на них или нет? Полагать, что только нам (иных разумных существ в Солнечной ведь нет) это адресовано, – самообольщение. Антропоцентризм антропоцентризмом, но всему надо знать меру: что мы – и что галактика! Тем более такая.
А при альтернативном взгляде вырисовывается величественная естественная картина некоего вселенского голографического ежа: каждая его «иголка» с фантомами направлена не в пустоту, не в божий свет как в копеечку, а именно на определенную звезду или даже именно на звездно-планетную систему как на некую особенность в галактическом пространстве. И главное, на естественную опять-таки особенность.
Тогда естествен и интервал в два миллиона лет. К нам это протянулось через два миллиона световых лет в пространстве и столько же просто лет во времени, к иным мирам на миллион лет раньше или позже; во вселенских масштабах это пустяк. Представив дело так, представим и поймем вселенского голографического ежа…»
– Поймем – или поймаем? Голыми руками.
– Поймем-с!
– …И даже взаимопроникновение двух их, – вдруг дополнил Климов. Любарский вопросительно глянул на него. – Того оттуда иголками сюда, а нашего отсюда туда, – пояснил тот. – Чем наша тетя Галя хуже! Так и обнимаются… ежами. Жуть. Просто и естественно. По мне, такая естественность вселенского голографического ежа ничуть не большая, чем фразы запорожцев в их знаменитом письме турецкому султану: «Який же ти в биса лыцарь, коли ти голою сракою йижака не вб’еш!» И у тех «голо…», и у профессора Семипятницкого «голо…»
Варфоломей Дормидонтович вежливо посмеялся, потом все-таки сказал:
– Варик, а тебе пока хватит.
– Как скажешь, начальник. – Тот отставил бутылку, которую взял было на изготовку. – Могу и не пить… «Андромеда, вся дрожа, так и села на ежа». – Помолчал и заявил: – Но хоть ты ставь меня на место, хоть не ставь, а сегодня все равно я здесь главный человек. Я тебе вхождение показывать буду.
– Ну-ну… давай.
3
День текущий: 7,0935 октября, или 8 октября, 2 час 14 мин Земли
…Космичны были их чувства,
космичной становилась психика
К третьему часу ночи W-образное созвездие Кассиопеи поднялось на макушку неба. Около него отчетливо, не напрягаясь можно было рассмотреть фантом М31. Он светил не в пример ярче своего, что ли, первоисточника в созвездии Андромеды. И выглядел крупнее, с Луну.
– Вот! – уверенно сказал Климов. – Начинает, распротакую мать! Поголубела. Пошли в павильон.
…Они немало повидали в Меняющейся Вселенной, поднимаясь туда в кабине ГиМ или теперь приближая МВ к ней: как вихревые пятнышки галактик развертываются в необозримо громадные звездные круговерти, в небеса, как на глазах происходит эволюция галактик, звезд и планет.
Но такого они там не видели:
– вихрь М31 поголубел и уменьшился…
– вытянулся в светящуюся сигару, в веретено…
– По направлению движения вытягивается-то, а! – отметил Климов. – По траектории своей.
– Ну в точности как в НПВ входит. И с изрядным К, не менее сотни… – приговаривал Любарский.
Далее они видели нечто совсем редкостное, что со времени открытия туманности Андромеды наблюдали в ней не только не ежечасно, но и не каждый день – раз в две-три недели: вспышки сверхновых. За час они насчитали их четыре! Ускоренно электросварочным огоньком взбухали там, в теле М31, точки – и сникали так же повышенно быстро. Это в фантоме… собственно, в галактике М31 – взрывались звезды.
Затем веретено вытянувшейся М31 еще поголубело, утоньшилось – и нет его.
– Ничего, появится, – уверенно сказал Климов. – Я первый раз-то испугался, думал, насовсем.
– Да, сейчас она двигалась-жила ускоренно…
– Слушай, а ведь это галактические эффекты ОО-РР.
– Как в Ловушках, что ли? Ну, ты уж совсем… – Любарский шокирован. – Кого на таком уровне можно остричь-обрить, разуть-раздеть?!
– В смысле переносном найдется кого и что. Для махины М31 звезды все равно как волосинки в шевелюре Вити Бурова. А ведь деформируется пространство со звездами, со звездно-планетными вихрями. Вот и… – настаивает Климов. – Нельзя сваливать участившиеся сверхновые только на К-пространство. Как ни верти, но это М31 вошла во вселенскую Ловушку!
– Ловушки… – недовольно скривился Варфоломей Дормидонтович. – Мы много теряем и еще будем интеллектуально претерпевать из-за этого неудачного названия. Чуть ли не «мышеловки». Кому это в голову пришло, кто пустил в оборот?
– То ли Мишке, то ли Але, то ли мне, уж не помню, – беспечно отозвался Климов. – Поначалу так и было: можно гуся ухватить, или собаку. Или мотоцикл… А теперь вон как оборачивается: Ловушки для галактик.
– Не Ловушки, другое слово надо… уже по одному тому, что неясно: кто кого во что втягивает. И как? Но несомненно, что области неоднородного пространства и времени с высокими К. И по ним М31 движется…
– Теперь она появится ближе к Цефею, – сказал Климов.
Они много распознали и поняли. Не понимали одно: зачем? Что несло сюда звездную сверхтучу М31, какие устремления?
Все увиденное в телескоп и прямо в небе зафиксировали на пленку – и тоже нетрадиционно для исследования вечных звезд в вечном небе: видеокамерой. В динамичном режиме. Варфоломей Дормидонтович и Евдоким Афанасьич были более готовы вести репортаж о дрейфе М31, нежели все астрономы мира.
Под разговор и манипуляции с аппаратурой еще по разику приняли; ночь была холодная, пробирало.
4
День текущий: 7,1366 октября, или 8 октября, 3 час 16 мин Земли
Дрейф М31 – это были только наблюдения. Обсуждай не обсуждай, спорь не спорь – от них ничего не зависит.
…Так наступила очередь поднявшейся достаточно высоко над скалами ущербной, в последней четверти Луны. Относительно нее замышлялось действие. Сначала на ночное светило оценивающе посмотрели в рефрактор.
(Действие, космическое действие, вселенское – это был новый пунктик Любарского в осмыслении ситуации с позиций «мы делаем – с нами делается». Так ли, этак – но чем крупнее, масштабней, тем соразмерней миру. И тем более мы есть мы.)
Дело практическое же заключалось в проверке дальности НПВ-луча. Земля стала тесна: даже от самых высоких (перистых) облаков у горизонта можно было протянуть НПВ-руку от силы на восемьсот-девятьсот километров; от верхнего из ионизационных слоев атмосферы луч уходил за горизонт на тысячу двести, тысячу четыреста километров. Для практических дел – вполне, для осознания инженерных возможностей – не то. Расчеты показывали, что К-заряд в ЛОМе может вытянуться на миллионы километров. А до ночного светила было лишь триста шестьдесят тысяч километров.
(Неявно у того и у другого зудел в душе интерес, связанный с теми простыми расчетами и вытекающими из них вопросами: где взять уйму вещества для К-Материка? А даже и взяв, как переместить и доставить?.. Опыта-то выше «перераспределений» вагонов и коттеджей нет.
Обоим – астрофизики же! – ясно было, что брать надо из космоса; больше неоткуда. Вот и захотелось «потрогать» Луну.
Результаты этих расчетиков они тем не менее даже меж собой до сих пор не обсуждали. Выжидали. Надеялись на опосля.)
Итак, во второй половине ночи Климов направил белое жерло ЛОМа-2 с восточного квадранта площадки в сторону повисшей над черными зазубринами Тебердинского хребта Луны. Половинка ее диска с неровным обрезом была ярка и отчетлива в звездной тьме.
Как действительно быстро все делается и развивается в НИИ НПВ! Трех недель не прошло, как Евдоким Афанасьич гордился достижением… тогда еще на первой Ловушке из термоса на деревянном прикладе: что смог с дистанции в километр взять гусей; и «не всю стаю, а четырех с краю». И пожалуйста, нацелился на Луну. Объем К-пространства второй ступени (то есть во внутренней полевой камере) был таков, что хватило бы и вобрать сей шар размером в несколько тысяч километров.
Точнее, обволочь – брать не собирались.
Наиболее сомнительно было: удастся ли вытянуть НПВ-полями на такое расстояние? Это прежде всего требовало проверки. И поэтому электрические поля в этом ЛОМе были не от батареек; в глубине Овечьего ущелья негромко тарахтел электрогенератор, от трансформаторной подстанции провода несли надлежащий вольтаж. Все честь честью, почти система ГиМ.
Как и во всех других ловушечных акциях, сначала к ночному светилу потянулся цилиндр НПВ-оболочки с небольшими К – для наблюдения.
…Климов и Любарский много раз в своей жизни направляли на Луну самые различные телескопы, какие только попадались им в их астрономической деятельности. И сейчас, когда приникли к поисковым окулярам «максутика», впечатление было почти такое же: смотрят в телескоп. Только неисправный, неотрегулированный: светлые места с радужной окантовкой.
Так просмотрели область терминатора: слева блеск, справа тьма, а посередине ломаные овалы лунных кратеров и «морей». Даже увеличение было почти такое же, как в их двадцатидюймовике, ну несколько меньше.
– Но ведь это еще не доказательство, что мы дотянулись до Луны, – распрямил спину Климов. – Доказательство может быть только одно… – Он вопросительно глянул на директора. – Почти как в той драме: To take or not to take?
5
День текущий: 8,1609 октября, или 8 октября, 3 час 51 мин Земли
…Жизнь была чудом – и она была жизнь.
«Шашлык по-карски, время по-любарски… И турбуленция по-любарски. А сейчас вот будет лунотряс по-любарски?..» – бегло подумал директор.
В первый момент, когда голубоватый (незримый днем), несколько расширяющийся конус пошел сквозь тьму в сторону серебристого полудиска, Варфоломей Дормидонтович почувствовал некоторое беспокойство. «На что замахнулись-то!» И еще мелькнуло в памяти, в уме, но как-то под сурдинку: «Приливные явле…». Но спокойная обстановка и предыдущие успехи всех работ и начинаний навевали эйфорию. «Главное, ночь ясная, небо спокойное, ионизационные слои сникли – не помешают».
Он понимал, что имел в виду Дусик. Ловушка не телескоп, она достает, как рука. Берет, хватает. Значит, для уверенности надо оттуда что-то взять… ну или хотя бы там что-то переместить, поворошить.
– Не брать, но вобрать. Обволочь, подержать в К-луче. Попробуй, только осторожненько… Дистанция очень уж велика. Да и объект у всех на виду.
– Да-да… перелет-недолет. Пока что у нас недолет.
Климов на сиденье, целясь в поисковый телескопик, поворачивал рукоятки, играл клавишами на пульте. Ныли, подвывали поворотные моторчики.
– В перекрестии центр диска, – молвил он. – Помалу вывожу луч…
Теперь НПВ-стержень, тончайшая голубая «нить» с большим К (физической толщиной в тысячи километров), выходил-выстреливался из цилиндрического зева ЛОМа с рокотанием, похожим на отдаленный гром. Он и был отдаленным, но более потому, что перекачка уходила от края прожекторного конуса внутрь, в необъятные физические просторы ЛОМа.
Варфоломей Дормидонтович следил в бинокль: нить ушла ввысь, там не было свечения (нет воздуха, космос). «Если Дусик промажет, просто ничего не произойдет…» – в этой мысли было некое облегчение. И снова лейтмотив: «Но приливные явления…»
Отнял от глаз бинокль, чтобы проморгаться, – и увидел глазами, просто так, как Луна над ними голубеет, радужно искажается, уменьшается, ярчает…
Это был тот же самый эффект размытости, из-за которого на дальних расстояниях через облака приходилось брать не автомобиль, а всю автостоянку или автобазу. На четырехстах километрах дистанции ЛОМ легко вбирал большую коммерческую автостоянку, или комплекс складских помещений, или «царское село». Сейчас, на дистанции в тысячу раз большей, – соответственно и объект в тысячу раз больший.
(В том и дело, что все происходило однотипно, одинаково и для исчезающего на короткое время в небе галактик фантома М31, и для похищаемого Ловушкой автофургона, и вот для Луны. Все едино во Вселенной, но мы придаем происходящему разные смыслы.)
…И не стало Луны!
В кратчайшую долю секунды Варфоломей Дормидонтович понял смысл лейтмотива подсознания – о приливных явлениях. В школе, потом в вузе он проходил о приливных явлениях, которые бывают на Земле от движения Луны, отвечал об этом на уроке и на экзаменах, чтобы получить оценку. Затем сам преподавал сие знание студентам, выслушивал их ответы, ставил им оценки и получал за это зарплату. Познавательный идиотизм мира, о котором знают не для того, чтобы знать, а чтобы получать или ставить оценки.
И только сейчас до астрофизика-профессионала дошло: если от перемещения Луны по ту или другую сторону Земли возникают приливы и отливы в океане высотой до десятка метров… это так ночное светило гравитационно покачивает нашу планету, – что же произойдет с Землей, если оно вдруг исчезнет?..
Еще не додумав, Любарский почувствовал холод ужаса в спине.
– Отбой! – скомандовал не своим голосом. – Отведи луч! Выключай к черту!
Климов успел. Автоматика ЛОМа была настроена брать, втягивать оказавшийся в НПВ-луче предмет – ей все равно какой. Предметов вообще не бывает, есть только пространство-время и в нем немного квантовой пены. Но Дусик успел. Отвел. Не вобрал.
Луна восстановилась тотчас. Только чуть вибрировал ее светлый полудиск – или это им казалось?
Они смотрели друг на друга ошеломленно. Честно говоря, оба не ждали, что Ловушка сможет с первой пробы дотянуться до Луны. Поэтому и не продумали четко, что делать, если дотянутся.
– Варик, я к этому не был готов… – растерянно сказал Климов.
– Ну мы с тобой авантюристы! – отозвался тот.
6
Всего на секунду исчезло ночное светило – меньшее тело в системе Земля – Луна. Меньшее в восемьдесят раз. Собственно, не исчезло, просто, оказавшись в НПВ-луче с миллиардным К, оно как бы удалилось, перепрыгнуло безынерционно на более далекую орбиту. И тотчас вернулось. Но, похоже, не точно на то самое место. Гравитационное поле системы было взбудоражено.
…Был ли, нет ли на Луне лунотряс, установят потом. Но что из-за этого в последующие дни творилось на большем (в восемьдесят раз) теле этой системы, на Земле! Новости сообщили о цунами в Тихом океане, от него пострадало южное побережье Японии и Филиппин, многие острова. Несколько землетрясений в разных местах, оползни, сели, прорванные плотины.
Тумандроведы приписали сие «приливным действиям» фантома М31. «Вот видите!..»
Защитники природы, «зеленые» – начавшейся экологической катастрофе. «Вот видите!..»
Только два человека знали причину.
Глава 17
Так материки не делают
Популярность сведения всего к половому вопросу в том, что тех, у кого хорошо работает половой аппарат, гораздо больше на Земле, нежели тех, у кого работает аппарат мыслительный.
К. Прутков-инженер
0
День текущий: 7,4611 октября, или 8 октября, 12 час 4 мин Земли
Странно, солнце – каждый день одинаковое
над застывшими скалами…
В этот день с утра были облака над Овечьим филиалом, над предгорьем, и начали брать в горах утесы под острова. Работали все четыре ЛОМа на площадке; всех их повернули на юг. Выискивали в горах места повыше, за три тысячи метров, и поглуше, где заведомо никого нет.
Под острова. Так наперед назвали опорные пункты на полигон-корыте: пару в центре и четыре-пять по краям. На них требовалось установить различные датчики, приборы наблюдения, чтоб знать, какая здесь температура К-днями и К-ночами, какая влажность, далеко ли видно вверх, в стороны – и что именно. И причалы для НПВ-барж и глиссеров, места выхода и отдыха. Словом, обживать.
С первым утесом, взятым у Тебердинского хребта – размером метров в сорок, с шестнадцатиэтажный дом, – выяснилась приятная сторона: и взять НПВ-лучом можно легко, отделить от скалы, срезать, как кусок масла ножом (поскольку камень, не проводник), и поставить на полигоне можно легко и прочно. Нижняя часть утеса, оседая на крутой НПВ-барьер над титановым поддоном, сама дробилась, выравнивалась, подравнивалась… и он будто здесь всегда и стоял. Осталось подровнять НПВ-фрезами верх, склоны, – это не было проблемой.
Первый камень поставили на востоке полигона; внешне – у Восточного входного овала и НПВ-шлюза, в четырнадцати метрах от него по прикидке с Внешкольца, в двадцати метрах от опорной мачты высоковольтной линии, что подходила с пустыря. По внутреннему же счету он был в ста километрах от того шлюза.
Так и назвали: Первый камень.
Более хлопотно оказалось с доставкой. Внутреннюю камеру ЛОМа, вторую ступень – полуметровый металлический цилиндр с «многоэтажным» вложением, – извлекали из Ловушки, вертолетом доставляли в НИИ, поднимали на Внешкольцо; там строго в нужном месте опускали жерлом вниз в пространство К8640 полигона – и высвобождали Ловушку, сбрасывая поля и сам камень.
Пока не вошли во вкус, брала оторопь, что утесом в десятки метров манипулируют так, будто его внутри, в цилиндре, и нет, несут его, как бочонок; а потом он виден с кольца на К-полигоне крупицей, светящейся во тьме. Точкой. Звездочкой.
– Созвездия вверху, созвездия внизу… – задумчиво молвил Толюн, глядя вниз сквозь штанги кольца.
– Будут! – уточняюще поднял палец Буров. – Будут созвездия внизу, когда наберем достаточно островов. Созвездия-архипелаги. Так что полетели в Овечье.
В целом занятие оказалось канительным. Дождаться подходящего облака, через него направить НПВ-поисковый луч в горы, найти подходящий утес – это все при К1, в «нулевом времени»! – взять, доставить на Ми-4 (час лета!) и еще возиться на нижних уровнях башни, при К2-5. Труд был как на всех уровнях, но время расходовали самое дорогое.
В этот день установили только три островка: еще один – с западной стороны, один – в центре полигона. Три светящиеся крупицы среди океана тьмы при взгляде с Внешкольца.
– Слушайте, этак мы состаримся и ничего не успеем! – обеспокоился Буров.
– Хорошо еще, хоть там их оборудовать можно практически сразу, вне времени, – заметил Панкратов.
– Вне времени, но не вне жизни нашей, – буркнул Васюк-Басистов. – Ее тоже надо бы беречь.
Он знал, о чем говорил; хлебнул К-трудов еще при Корневе.
Оборудовали.
Центральный назвали «Вэ Вэ», западный «Александр Корнев». На Вэ Вэ поставили телескоп (все тот же «максутик» из спасенных). В него – да и просто так – наблюдали МВ-солнце с «обручами». А вот решетку Внешкольца не рассмотрели – из-за спектрального сдвига ее в холодную тьму.
Но наряду с тем, что что-то делалось медленно и плохо, немало было и того, что делалось быстро и хорошо: в руки давалось. В НИИ НПВ много людей много всего делают, – это уж точно.
И в сей же день измерениями на островах за многие К-дни и К-месяцы разобрались с тепловым режимом на полигоне. Выяснили, что запас тепла, забранный вместе с воздухом Земли, уже исчерпался, рассеялся. Теперь все зависело о МВ-солнц: светят – жарко, не светят – лютый, почти космический холод. Слабо светят – тоже не позагораешь.
На островах еще оставался запас тепла от самих камней.
Ясно стало, что на окраинных камнях всегда будет прохладней, чем в центре, где МВ-солнца возникали почти в зените.
Так наметились очертания климата будущей К-Атлантиды.
1
Под это дело Иерихонский предложил материковый К-календарь, спроектированный им на компьютере (уж это-то всегда легко ему в руки давалось). Во-первых, обосновал он, раз там появились опорные пункты с приборами, нужен и свой счет времени. Реального. Кто-когда-где-чего-что – работал, жил-был, сколько часов и дней. По свойствам и специфике будущего Материка.
Специфика была та же, от его первой идеи: час – это год, пять минут – К-месяц, десять секунд – сутки; только теперь все было красиво конкретизировано:
– все К-годы имеют по 360 дней; високосных не надо;
– все месяцы тоже ровно по 30 дней;
– согласование с земным временем: К-год заканчивается с последним пиканьем ежечасных сигналов точного времени на Земле, в частности в Катагани; этим там завершается К-декабрь (только не 31-е, а 30-е число);
– как только обрывается последнее удлиненное «пииии…», пошел новый К-год. 1 января.
День текущий: 7,8421 октября, или 8 октября, 20 час 1 мин Земли
На уровне К144: 8 + 121 октября
(когда это обсуждали в сауне)
А на полигоне 5 К-января неизвестного года:
– …А лучше бы не января, а пеценя, – продолжал он свой доклад в сауне на уровне К144, на средней полке – розовый, голый, с налипшими на спине листьями от веника, при пристальном внимании бывших тут же Бурова, Климова, Панкратова, Толюна, бригадира связистов Терещенко. Любарский отсутствовал. – Раз уж мы камешки эти по-своему называем, по историческим, так сказать, именам НИИ, надо бы и здесь. Пока что у меня три названия: вместо января пецень, вместо февраля сашень, вместо марта шарень… – Он выразительно указал вверх. – А далее пусть пока будет обычно: К-апрель, май и так далее.
– Пока кто-нибудь еще героически копыта не откинет, – добавил Миша.
– В самом деле, – произнес, помахивая веничком, багроволицый Буров, – что нам тут Юлий Цезарь, Октавиан Август, двуликий Янус! Найдем свои имена.
Собственно, эти реплики означали принятие идеи. Чего ж ее действительно отвергать: все правильно рассчитано.
– А годы как будем считать?
– От образования полигон-корыта, как еще! У нас зафиксирован день и час.
– Нет, лучше от пуска солнцепровода. Как в Библии: да будет свет!
Поспорили. Не сошлись. Решили давать и так, и так, через дробь.
– Сейчас у нас восьмое октября, двадцать часов четырнадцать минут пять секунд Земли… – провозгласил Иерихонский, глядя на экранчик своих ЧЛВ (он уже ввел там эту строку), – а на полигоне и на островах двадцать третье сашеня сорок девятого-дробь-тридцать первого К-года!
– Это введем и в табло времен на Внешкольце, – скрепил Буров.
– Бармалеич не утвердит, – сказал Миша, помахивая около спины веником. – Он же сторонник дробных «дней текущих». И Малюта взвоет.
– Шашлык по-карски, время по-любарски, – добавил кто-то. – А теперь вот еще и по-иерихонски.
– Осилим, ничего, – пообещал Виктор Федорович. – Убедим.
…От частого упоминания встреч, диалогов и даже важных решений, принятых в сауне или в тренировочном зале на сто сорок четвертом уровне может возникнуть впечатление, что «верхние» ниивцы постоянно там околачивались; только и делали, что хлестались вениками или качали мышцы. Какое там! Между такими посещениями проходили многие дни, а то и К-недели, наполненные делами, работой. Просто здесь были общие, хорошо согласованные во времени, точки встречи.
Сначала просто парились, хлестались вениками, окатывались и поддавали молча; наслаждались теплом, привыкали к уточненной К-реальности.
Терещенко – он с подручными обслуживал автоматику солнцепровода наверху – вдруг встал на средней полке в полный рост – широкий, плечистый, черноволосый:
– Так… Виктор же Федорович! Раз пишло таке дило: мисяцы, кварталы, сезоны – тобто зима й лито, весна й осинь… так треба ж и це организовать!
Все обратились к нему.
– Це дуже просто… це ж синусоида. Мы зараз МВ-солнца приближаем-удаляем по такому закону… – связист показал дланью как: – туда, сюда, туда-сюда… А на нее треба накласты синусоиду с периодом в час, и все. Ничого бильш не треба. И буде зимой… ну, К-зимой – солнце пизднише приближатыся, раньше удаляться, а литом навпакы. Га?..
Это действительно была такая простая и очевидная мысль, что на лицах многих – прежде всего самого Бурова – выразилась досада, что не им она пришла в голову.
– Что ж, – помолчав, сказал главный. – Ты придумал, ты и сделаешь. Сам там знаешь, где что, – отрегулируй.
Для Терещенко это была наивысшая награда.
– Сьогодни й зробымо, – радостно сказал он.
Так – небрежно, походя – было решено нечто гораздо большее, чем К-календарь: сезоны и климат будущей К-Атлантиды. Календарь сам по себе всего лишь умствование.
Хорошо делать то, что в руки дается. А мы ли это делаем, с нами ли творится – какая разница.
…Людмила Сергеевна не очень противилась, заинтересовалась. (А тем более месяц «сашень»…). Утром следующего дня табло времен на пультовом экране Капитанского мостика над Внешкольцом выглядело так:
371-й день Шара
День текущий: 8,3632 октября, или 9 октября 8 час 43 мин Земли
636531617 шторм-цикл МВ от Таращанска
На уровне К6: 9 + 3 октября, 7 час
На полигоне: 18 К-сентября 61/43 года
…для поднявшего голову вверх мир светлел,
накалялся округлой стеной башни;
звуки там высоки и звонки,
движения быстры до неразличимости.
А годы для какой-то местности, даже если самой местности почти не видно, искорки при взгляде с Внешкольца, – это, конечно, солидно.
…Варфоломей Дормидонтович потом улыбался, крутил головой, вспоминая, как его, автора приказа номер двенадцать о новой, точной и предельно правильной вселенской хронометрии, в этом деле, в счете времен для полигона 8640 (а тем более и для будущего большого Материка) действительно «осилили». Положили на лопатки. Почти изнасиловали.
– Как для Земли-матушки естественные единицы сутки и год, – доказывал ему, щуря синие глаза, Миша Панкратов, – так для МВ-солнц естествен интервал в десять отмененных вами секунд: жизнь окраинной галактики. И извольте далее считать сами, – продолжал Миша. – Десять секунд – это К-сутки с разовым солнцем. Год же естествен не только как оборот по орбите, но и как набор сезонов, цикл, вошедший во все: зима-весна-лето-осень. На Земле он триста шестьдесят пять суток, здесь округлим до трехсот шестидесяти… по десять секунд. Вот жив и отмененный вами час Земли как естественная единица: час это К-год. Так или нет?
– И то на пределе, – включился предавший своего институтского товарища Климов. – Окраинных-то в МВ маловато.
– Да в них еще успей автоматически найти, выбрать и приблизить, – поддавал Буров.
– Так или нет, Бармалеич? – наседал Миша. – Нет, вы скажите!
– Ну так…
– А где год, там и времена года, сезоны – по четверти часа, а где сезоны, там и месяцы, – подал голос Иерихонский. – По пять земных минут… если, конечно, не мудрить, а брать те же двенадцать.
– А почему же их не брать! – снова вступал главный инженер. – Почему это наш Вэ Дэ Любарский умный, а Петр Ильич Чайковский, который написал замечательную сюиту «Времена года» из двенадцати пьес по месяцам, – нет!?
– А поэты! – воздевал руки изменник Дусик. – «Это май-чародей, это май-баловник веет свежим своим опахалом…», «Октябрь уж наступил…», «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе. Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе…» – как там дальше, Варик?
– «…На третье в ночь», – закончил Любарский. – Демагоги вы. И нахалы.
– Ну, раз уж мы такие, – сказал Панкратов, – раз признали, что на полигоне естествен час Земли, то и в НИИ от него открещиваться рано!..
Так они своим нахрапом-сопротивлением «спасли» часы, заодно и минуты, на всех табло башни.
2
День текущий: 8,468056 октября, или 9 октября, 12 час 14 мин Земли
На уровне К6: 9 + 3 октября, 1 час
На полигоне: 22 шареня/марта 65/47 года
Светит 17004 МВ-солнце.
…Хотя под этим номером в этот К-день на полигоне и светило не солнце, а шаровое скопление из миллионов звезд. Такие выскакивали один раз в несколько К-лет. Но это совпало с визитом и наблюдалось впервые.
Заметили, устанавливая очередной – четвертый – опорный пункт. Доставили из рассветных туманных гор пятидесятиметровую красно-серую скалу. Установили в северной части полигона; внешне – вблизи проволочной изгороди и пустыря, под той частью Внешкольца, где было К4. Внутренне – в трехстах километрах на север от острова Вэ Вэ, центрального валуна для наблюдений. Внешне – неподалеку от лаза в проволочной ограде для идущих на работу в институт из Ширмы.
– Что вам надо: светит и греет! – отбился Буров от упреков. – Между прочим, общее название всех солнц – «светило». А по-старославянски и вовсе «ярило».
Да и верно, грело это шаровое скопление – размытый звездный ком тех же квазисолнечных размеров – одинаково с обычными МВ-светилами. И в других казусных, сюрпризных эпизодах МВ-освещения полигона для будущего Материка посредством его техники так было; объекты-образы МВ извлекались всякие, но световой и тепловой режим не нарушался. Что вам, действительно, еще надо!
…Потом, месяц спустя, летя в вертолете, в своей жалкой попытке спасти мир, Любарский вспомнит, подумает: уже тогда стоило насторожиться, что МВ-мир в Шаре и в плане прикладном богаче наших куцых представлений. И что эта богатая реальность пролазит в каждую щель. Переигрывает их усилия. Именно ему, поставившему себе цель вникать в первичное, следовало насторожиться.
А тогда он лишь умилился: деловой торопыга Буров удачно сделал наспех то, что он, строгий профессионал, наверняка бы отсек.
Это и видно из соответствующей записи в дневнике:
Как хотите, но науку – а тем более технику – движут дилетанты. Вот если бы я был причастен к проекту солнцепровода, разве допустил бы такое «безобразие», чтоб не солнца, а редчайшие объекты Вселенной, шаровые скопления, светили и грели!? Конечно нет: раз солнца, так пусть только они и светят. Ввел бы дополнительные признаки: четкость и округлость диска, что-то еще – и привет шаровым скоплениям. А тем более светилам-галактикам.
Виктор же Федорович наш поступил не мудря, примерно так, как жэковцы, заботящиеся об отоплении домов. Главное, чтоб было тепло, чтоб люди не мерзли и не жаловались; для этого надо побольше топлива запасти. А будет ли это уголь-антрацит, или бурый, нефть или мазут – дело десятое. Важно, чтоб батареи в квартирах грели.
Так и он: настроил фотоэлементы, чтоб поскорее выхватили из окраинной очередной галактики то, что ярче других; чтоб оно светило и грело. А что оно там, как называется – дело десятое.
И спасибо ему. Я подобное шаровое скопление даже в подъемах в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную ни разу не наблюдал.
Все-таки МВ-небо над полигоном – это было главное. Оно привлекало внимание всех. Оно было настоящее их суетной возни.
Лишь немногие из тех, кто работал в средних уровнях башни, а тем более в зоне и в Овечьем филиале, поднимались в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную в Шаре. Большинству это было не по специальности и ни к чему. А теперь, обслуживая полигон, устанавливая там острова и оснащая их, перемещаясь – непонятно даже по чему, по упруго покачивающемуся воздуху, что ли? – на НПВ-баржах, все они видели иную Вселенную. Меняющуюся. Днями – солнца в фиолетово-темном овале в окружении звезд; ближе к сумеркам, к вечеру, К-ночами – эти звезды в невероятном изобилии (насыщенная ими, обычно центральная область «окраинной» галактики): перемещающиеся, меняющие цвет и яркость, живые. А К-утрами одна из них, самая яркая, приближалась, накалялась, росла – становилась солнцем. Работала светилом.
…И «нормальные» МВ-светила давали больше, чем от них ждали. Особенно с эллипсами «плането-орбит». (В таком наблюдении неясно было, что же более четкая реальность там: планета – или образованная ею в миллиардах оборотов около светила орбита; таким названием и примирили.) Не только темные дуги этих плането-орбит перечеркивали солнца-звезды, но и – утром, приближаясь, а иной раз и вечером, удаляясь, они показывали не то ореол, не то нимб – светящиеся эллипсы вокруг. Утренние огневые эллипсы Любарский и Климов понимали: это были размытые допланетные шлейфы, раскаленные, только отошедшие от протозвезды. А что означало превращение темной дуги орбитального эллипса планеты также в раскаленную, лучше было не задумываться.
Интересно выглядели МВ-солнца – двойные звезды. Массивная большая была размыта, ибо колебалась от шатаний около нее малой, голубой; та и вовсе размазывалась в сияющий обруч.
Дважды в МВ-небе роль солнца исполняла… соседняя МВ-галактика с ярким ядром, ближняя к окраинной; ее простоватая буровская автоматика выделяла и приближала пространственными линзами. Более того, и она засчитывалась на табло времен в «рядовые» МВ-солнца с теми же порядковыми номерами.
Но разве в этом дело?! Все работавшие на полигоне чувствовали себя и на Земле, и в иной Вселенной сразу. Это не могло быть просто работой – ради успеха, заработка, даже долга. Это была иная жизнь. Совсем иная.
Неслышный шум Вселенной проникал в души. И они становились Они.
3
В этот день из гор в Овечье ущелье, а из него вертолетом в НИИ доставили только два камня, сорокаметровых валуна. Хотели и третий, но возле горы вовремя заметили людей: не то туристы, не то геологи. Нельзя! Атас! Шухер! Полундра!
И под вечер разыгрался скандал. Тот же простой сакраментальный расчетик проделал Мендельзон, да еще сопоставил с «темпом», с позволения сказать, наполнения К-полигона веществом. Ни темпа не было, ни наполнения.
И уж он-то молчать не стал.
Собрали срочный координационный совет в узком кругу в трензале на К144, у бассейна. И хоть обстановка была патрицианской, древнеримской: расположились вокруг бассейна, кто в простыне, как в тоге, кто в халате, кто в плавках – остроты ситуации это не убавило. Резкости суждений тоже.
Александр Григорьевич Иерихонский теперь также выдал на-гора свои расчеты, наиболее полные; но слушали небрежно, знали. Для К-Атлантиды требовалось миллион, ну, самое малое полмиллиона кубических километров.
– Это если сравнять до уровня плато все горные хребты Евразийского материка, и то будет мало, – популярно объяснил он.
– А и кто же нам позволит их сравнять?!..
Варфоломей Дормидонтович изложил ситуацию с веществом с позиций астрофизики. По ней выходило, что вещественные тела вообще редчайшая штука во Вселенной, средняя плотность вещества убийственно мала: 3 × 10–31 грамма в кубическом сантиметре…
– Это один атом на несколько кубометров мирового пространства. Да и атом-то, как правило, самый пустяковый, водородный или гелиевый. А те, что нам нужны, те, которые в камнях и рудах, – их не во всяком кубическом километре найдешь.
– А ближе, в Солнечной?
– Что же в Солнечной! Поднимите ночью голову вверх, увидите несколько планет – искорки в океане пространства. Вот и все. В Солнце, между прочим, в сто раз больше вещества, чем во всех планетах.
– А еще поближе: Юпитер со спутниками, астероидный пояс, Марс?
– До этого «поближе» десятки и сотни миллионов километров.
– А Луна, наконец? До нее-то точно дотянемся.
– Забудьте и думать! – с несвойственной ему резкостью жестко сказал Любарский. – Забудьте и думать!
Климов вздохнул, добавил:
– Земля и Луна – одна сатана. Это целое.
Оба хорошо помнили тот свой «опыт».
– А если вглубь Земли? Ловушки это могут. Сквозь всю мантию даже. Брать оттуда, откуда его больше никто все равно никогда не возьмет. Устроим сверхшахту в горах. За Овечьим…
– Так ведь миллион кубокилометров. Дебит нефтяных скважин от силы несколько таких кубов. Из шахт и рудников берут того меньше…
– Это нужно сотни ловушечных шахт по всей планете. Нереально.
– И что мы в итоге возьмем? Вспомните о геотермальном градиенте: тридцать градусов на километр… Псевдоученые сейчас чирикают о потеплении от парникового эффекта, озонового слоя. Все проще. Мы, наша цивилизация – тараканы на раскаляющейся сковородке. В форме шара. Накаляет ее усиливающийся радиоактивный распад. От него и этот градиент. Так что возьмем мы из глубин планеты раскаленную радиоактивную лаву… и что мы с ней будем делать?
– Еще и вулканы оттуда забьют, извергнутся. Уничтожат все живое.
Так выявилась главность и неразрешимость проблемы вещества.
Все наличествовало:
– МВ-солнца, возможность отрегулировать их не только по «дням», но и по сезонам; обеспечить на будущей Атлантиде зиму и лето, времена года;
– Внешкольцо с прецизионным слежением за всем, что под ним;
– Ловушки-монстры К8640 по углам полигона, обеспечивающие соответственное сжатие физического пространства-времени;
– тысячекилометровые пространства с сумеречной дымкой вдали и солнцем в окружении звезд, всякий день новых;
– даже К-календарь с «пеценями», «сашенями» и «шаренями».
Все было – ничего не было. Внутри К-полигона это великолепие обслуживало две НПВ-баржи (ржавые, речные, тяп-ляп приспособленные), несколько утесов с аппаратурой да титановый поддон, «полигон-корыто». И все.
Атлантида не вышла. Делали то, что в руки давалось, самообольщаясь вовсю: мы-ста! То, что дозволено было.
Не пришла в головы к нужному времени нужная идея, как надеялись. Хуже того, вместо нее явилась иная. Хоть это и не вошло в поговорку, но и самая плохая мысля тоже приходит опосля. Та, что пришла сейчас, была не мысля, а просто сволочь: «Если б заранее знали весь масштаб проблемы вещества, знали, что столкнутся с такими сложностями-медленностями (при всей-то их К-технике), то не начинали бы это дело вообще; оно не имело смысла».
– Ваша доктрина опережающего К-мышления, Виктор Федорович… – медленно сказал Мендельзон; он сидел в плетеном кресле-качалке у самой воды, – или точнее, может быть, слепого К-действия, опережающего мышление, на поверку оказалась простым старорежимным русским авось… – Откинулся в кресле и со вкусом добавил: – Лапотным.
Буров побагровел, но смолчал. Что он мог сказать?
Молчали и другие. Одно слово, один эпитет – а как ёмко обрисовалось все. Так оно и есть, при всей их технике и псевдознаниях.
…Бредут мужички с котомками и в лаптях. Неведомо куда. То ли дойдут, то ли нет. Авось там будет удача, добыча, заработок… а может, и нет. Смерды. До сих пор не выяснено, что от чего происходит: слово «смердеть» от «смерды» или наоборот.
Все есть – ничего нет. Растерянность, усталость.
Они были крепко ушиблены проектом К-Атлантиды. Видели и чувствовали, как иная Вселенная дает свет и тепло на полигон; свет и тепло, источник жизни. Только оживлять там было нечего: несколько островов-камней да куча металлолома.
Трехглавие о НетСурьезе
Глава 18
День эшелона
Политизация общества суть форма социальной психопатии. Осложнения ее – «митингит» и «демонстрит».
К. Прутков-политик
1
372-й день Шара
N = N0 + 642163417 шторм-цикл МВ
День текущий: 9,6215 октября, или 10 октября 14 час 55 мин Земли
53-й день (57 гмксек) дрейфа галактики М31
22657 МВ-солнце над полигоном
На уровне К24 (приемная): 10 + 14 октября, 22 час
…Добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в ней мощно жила иная Вселенная:
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
История с радиоактивным эшелоном замечательна более не сама по себе, а тем, что привела в НИИ НПВ человека, без которого, вероятно, события здесь (а затем и в местах куда более обширных) развивались бы совсем иначе. Гораздо скромней и умеренней, честно говоря, развивались бы они. Как бывают поворотные (и даже переворотные) события, так бывают и поворотные люди.
Слухи о необыкновенных исчезновениях в Катагани и окрест росли и ширились. Правоохранители отказывались открывать дела «по факту хищений» в силу немыслимости такого факта: чтоб склад товаров, например, или вагоны с рельс улетели за облака. Страховые общества соответственно отказывали в выплате страховок.
Визит Страшнова показал, что есть и среди краевой верхушки человек, который понимает, что к чему. Явился Виктор Пантелеймонович как частное лицо; он нынче был в тени (хотя и с авторитетом среди своих выдвиженцев), состоял в правлении энергетической компании; пришел представлять ее интересы.
Уклонился от посещения директора Любарского, разыскал Бурова и Панкратова (коего, опытный человек, приметил еще в том совещании на проходной как вероятного лидера, заводилу), заговорил прямо:
– Не знаю, как вы это делаете, но в том, что работа ваша, от НПВ – уверен. В своей фирме я порекомендовал прикрыть все ценное металлическими листами и сетками, а их заземлить.
– О! – сказал главный инженер Буров. – Грамотно.
И больше ничего не сказал. Молчал и Панкратов, понимая, что в этой ситуации каждое слово тот самый «не воробей»: вылетит, а потом тебя поймают. Речь продолжил Страшнов.
В обмен на непредание огласке требовалась вот какая услуга. На Катагани-товарной стоит небольшой, всего на десяток платформ состав. В нем, в контейнерах, груз отходов от работы оборонных реакторов из центральной России; точный адрес неуместен. Обычно такие составы следовали в Среднюю Азию, груз захоранивали в пустыне на надлежащей глубине. Но теперь среднеазиатские братские республики суть суверенные державы – и не хотят. То есть соглашаются, но за немыслимые деньги; а денежки теперь не казенные, а свои. Фирмы.
Состав стоит вторую неделю – и журналисты что-то уже пронюхали, знают. У них даже фотографии его откуда-то взялись; когда нагрянут – и вместе с экологами – с другим составом не спутают. Потребуют немедленной проверки, замеров дозы, радиоактивного фона… ну, всего, чем людей пугают. Виктор Пантелеймонович прижмурил набрякшие веки. И это назревает вот-вот, не сегодня завтра. Так не мог бы этот состав таким же вот «инопланетным» способом срочно исчезнуть? Если трудно весь сразу, расцепить вагоны – и по вагончику. А? Иначе будет страшный скандал, демонстрации протеста – позор для Катагани. И вообще. Об интересах представляемой им энергетической компании Виктор Пантелеймонович умолчал, – это подразумевалось.
– Интересная задача, – молвил Панкратов.
– Да, – согласился Буров. – Мы подумаем, как ее решить. Завтра, значит, уже может быть поздно?
– Может.
– Тогда сегодня. Кто на станции в курсе и поможет?
Страшнов дал телефон и имя.
Они расстались без лишних слов.
В НПВ все делается быстро. Это обязывает к быстрым решениям и действиям в однородном мире.
2
372-й день Шара
День текущий: 9,7755 октября, или 10 октября, 18 час 36 мин
54-й день (58 гмксек) дрейфа М31
Странно солнце над землей – каждый день одно и то же.
На Катагань-товарную отправились втроем: Буров, Миша и Дуся Климов, второй человек по части сложных ловушечных задач после Панкратова, – прикинуть все на местности. А возможно, сразу и исполнить. Прихватили протяженную, сделанную в виде футляра для чертежей, Ловушку-миллионник.
Михаил Аркадьевич уверенно вел машину через город; дорогу на станцию знали, бывали там не один раз. С немалой выгодой для института и человечества.
На станции нашли человека, чьи координаты дал Страшнов; это был помощник диспетчера в форменной фуражке. Он кликнул какого-то сцепщика, проговорил несколько фраз, повернулся к ниивцам:
– Вот он вам все покажет. А если нужно, то и расцепит… – И сам с видимым облегчением удалился.
Сцепщик, парень лет тридцати, в замасленной стеганке и кепке, привел их на край рельсового поля, к двум тупиковым колеям. На предпоследней стоял этот состав, десять металлических платформ с металлическими же контейнерами без номеров и фирменных знаков; последняя колея была свободна. Далее шел пустырь.
Осмотрелись. Вечерело – и это предрасполагало покончить с делом сегодня; не тратить «нулевое время» (самое ценное) еще и завтра.
Далее был небольшой спор и обсуждение вариантов.
Расцеплять вагоны и вбирать их в Ловушку по отдельности – не то в ней выйдет навал, свалка. Климов предложил втянуть в «футляр» пустую колею на длину состава, а потом вкатить платформы на нее.
– Да зачем? – возразил Миша. – У нас же миллионник, он все возьмет сразу: и состав, и колею под ним. Там сантиметры на это пойдут. И будет все покоиться на барьерной НПВ-подушке…
– Хорошо, а потом что нам с этим добром делать? – недовольно молвил Буров. – Положить футляр с составом Страшнову на стол?
– Состав – пожалуйста, – сказал Панкратов. – Хоть два. Футляр – ни в коем случае. Подарить Ловушку-миллионник, вы что?! Она серьезней атомного поезда.
– Ну а куда деть-то? – настаивал Буров.
– Унесем, потом переправим в Овечье ущелье.
– В Овечьих схронах нам только железнодорожных платформ недоставало. Да еще с радиоактивным «добром».
Разговор шел при сцепщике. Тот слушал, с интересом посматривал на инженеров небесно-голубыми глазами.
Приняли вариант Панкратова; благо погода стояла сухая, и почва под рельсами состава тоже была суха. Непроводящая. Велели сцепщику пойти в конец состава и разъединить стыки рельс; Дуся Мечников отправился с ним.
Буров и Миша тем временем расположили Ловушку в конце колеи, за тупиковыми белыми столбиками с перекладиной, метрах в сорока от передней платформы.
Через полчаса вернулись Дуся и сцепщик. Развинтили.
Стемнело. В небе загорелись звезды; но на вышках станции еще не зажгли прожекторы.
И когда Панкратов откинул крышку «футляра» и поворотами рукояток на тыльной стороне начал неспешно, чтоб без лишнего шума, выдвигать НПВ-язык, под звездами это тоже выглядело красиво, фантастично и поэтично:
– сначала пространство с малым К охватило весь состав и приподняло его вместе с рельсами, отделив от земли;
– шумок перекачки при этом был умеренный, как от тронувшегося в путь тепловоза; а поскольку их немало сновало на товарной, внимания это привлечь не могло;
– потом Миша коснулся кнопочки для втягивающего НПВ-языка с высоким К; он выбросился мгновенно на двести метров – мгновенно же состав с рельсами стянулся в белую линию-молнию… и состава как не было. Только на промасленной земле остались вмятины от шпал, уходили в перспективу.
Сам состав был виден теперь на узком экранчике на боку цилиндра; внутренний сканер вычерчивал зелеными линиями его контуры и расположение. Панкратов поглядел: расположился правильно, как раз по оси «футляра»; отключил экранчик.
– Ух ты! – сказал за его плечом сцепщик. – Красиво.
– Во, парень, как техника может: раз – и там! – сказал Миша, закрывая «футляр» спереди. – Будешь рассказывать – не поверят.
Потому и не таились, что не поверят.
3
– Это точно: не поверят, – согласился сцепщик; у него был чистый тенорок. – Но знаете что, вам не нужно с собой уносить – ни футляр, ни состав. Оставьте все здесь. Нет, серьезно…
– Почему?!
– Понимаете, там ведь «осколочные» материалы. Ну, продукты деления урана и плутония, осколки их ядер… – Речь у сцепщика была внятная, культурная. – У них короткие периоды полураспада. Не более двухсот лет. У многих и вовсе годы, даже месяцы…
На разговор подошли Буров и Дуся Климов. Все ниивцы смотрели на развитого сцепщика с живым интересом.
– Так что при вашем К-миллион в Ловушке к завтрашнему утру, когда сюда нагрянут корреспонденты, экологи и телевизионщики, в контейнерах все начисто высветится. Распадется. Ведь пройдет несколько тысяч К-лет. И составчик с рельсами будет на месте – и радиации в нем нет никакой. Нет, серьезно. Вместо сенсации – пшик.
– Так вы не сцепщик? – спросил Буров.
– Почему? Сейчас сцепщик. Живу вон в том общежитии… – Он указал рукой на двухэтажный барак правее пустыря. – До этого – пациент клиники при Институте судебной психиатрии имени Сербского. А еще до этого старший научный сотрудник ядерного центра, откуда прибыл этот состав. Нет, серьезно…
– А почему вы уверены, что утром нагрянут массмедиа и экологи? – спросил Панкратов.
– Так я ж им и звонил. И фотографии передал. Завтра в одиннадцать обещали быть.
– Отблагодарить, значицца, захотелось? – сразу вник в суть Дуся Климов; он почуял в сцепщике близкую душу. – Родимому ядерному центру? Не иначе как за Институт Сербского?
Тот кивнул.
– Но теперь выходит, что вы их подвели, репортеров-то? – уточнил Панкратов. – Примчат на пшик.
– А вам что, их жалко? Подвели по-настоящему-то их вы, я только рельсы развинчивал. Да и что мне они! – При свете дня Миша заметил, что глаза у сцепщика голубые; сейчас, в сумраке, он разглядел, что они у него бедовые, злые. – С вами-то тиреснее. Но в самом деле лучше, если состав утром окажется на месте – с высветившимися до нуля отходами. Нет, серьезно. Они ведь с приборами приедут, с добровольными экспертами с физфака университета… А не окажется – рыскать начнут, выспрашивать: кто был, что да как, где состав?..
– Он прав! – поднял палец Буров.
– А как с благодарностью родимому центру… за Институт Сербского? – спросил Миша; он был наслышан о крутых нравах в ядерных организациях.
Сцепщик отмахнулся, как от мухи:
– Да бог с ними. С вами мне тиреснее. И вам со мной тоже будет, вот увидите. Нет, серьезно.
– Степень есть? – поинтересовался Буров.
– Кандидатская. Физмат. Докторская диссертация лежит.
– Как это вы нас так с ходу вычислили? – спросил Панкратов.
– Не с ходу. После вашего Шаротряса. Сгулял в центральную библиотеку, собрал и прочел все материалы об НПВ. Когда слухи о пропажах, об «инопланетянах» пошли, понял, что к чему. Я бы и сам так сделал. Нет, серьезно… Догадаться не трудно – доказать трудно. Но еще долго никто ничего не докажет.
– Растакую мать, я за! – горячо сказал Дусик. – Нашего человека сразу видно – он просто создан для НПВ.
– Вы сами-то еще без году неделя наш человек, – буркнул Буров, недовольный тем, что решают без него.
– Не неделю, а целых три, Виктор Федорович, – парировал Климов. – В НПВ это очень много. На целую неделю больше, чем вы главный инженер. И уже давите!
Они стояли вокруг темного цилиндра на двух треногах; футляр как футляр – только около скобы-ручки рдели два индикатора, зеленый («К-заряжен») и желтый («Загружен»). Вверху накалялись во тьме звезды обычного неба. Зажглись на мачтах прожекторы станции.
– Как вас зовут? – спросил Панкратов. – Меня Миша.
– Зовите НетСурьезом. Так везде, с вуза. По речевой привычке.
– Хм… ладно, это вместо фамилии. А имя?
– Имярек Имярекович. Не придавайте значения пустякам. Я муни. Знаете, кто это?
– Ну, наш человек, пробы негде ставить! – снова горячо вступил Климов. – Что те имена, в самом деле! Я вот Евдоким Афанасьевич, так меня, знаешь, в Дусю переделали. И фамилию даже присобачили от того монтера Мечникова из «Двенадцати стульев» – хотя я вовсе не алкаш.
– Но и своего не упустит, – поддал Панкратов.
– А какой русский человек свое упустит!.. Так что теперь нас двое! – И протянул руку сцепщику.
4
Так в жизнь НИИ, в жизнь странного НПВ-мира вошел странный – под стать ему – человек.
В НПВ все происходит быстро, и в НИИ НПВ все решают быстро и неординарно. Ловушку-монстра с десятью платформами опаснейшего груза внутри (о котором и речи не было, чтоб передать ее заинтересованному и хорошо знакомому человеку, Страшнову) оставили на Катагани-товарной под присмотром сцепщика, с которым встретились впервые. И с полной уверенностью: свой человек, наш.
…А сами направились одни в Овечий филиал, другие в НИИ – возиться с полигоном, решать головоломку: как наполнять его, где взять вещества и так далее.
В десять утра на Катагань-товарную подскочил опять на машине Панкратов. Сцепщик ждал его у колеи без рельс. Миша аккуратно выпростал из «футляра для чертежей» состав с рельсами – даже шпалы легли в свои выемки.
Протекшие в Ловушке века отразились на металле колес и боках контейнеров ровными пятнами сухой ржавчины. И нигде не осталось следа смазки.
– Класс… – сказал НетСурьез, когда вернулся с инструментом от конца состава. – Даже стык свинтил без усилий.
– Не «класс», а кибернетика, – ответил Миша. – Процессор Ловушки запомнил все манипуляции ввода, для вывода дает их зеркально, в обратном порядке.
«Сцепщик» забрал в пристанционном бараке-общаге скудные пожитки, книги, и они уехали в НИИ.
В одиннадцать часов на товарной появилось много людей с видеокамерами, фотоаппаратами, магнитофонами, приборами и даже плакатами. Все получилось, как предсказал НетСурьез: ни радиации, ни сенсации – пшик.
Глава 19
Гений из подворотни и ученые в законе
«В спорах рождается истина»? Да – но не в спорах со жлобами. Для тех главное – поставить на своем.
К. Прутков-философ
0
День текущий: 10,55139 октября 6.454968E + 08 шторм-цикл МВ
11 октября, 14 час 14 мин
На уровне К6: 11 + 15 октября, 13 час
На полигоне 25 марта/шареня 115/97 К-года
35004 МВ-солнце
…Под этим номером также сияло не солнце-звезда, а МВ-галактика: соседняя, за найденной окраинной, более отдаленная. Но не слишком – вот фотоэлементы автоматики Бурова и приняли ее за самую яркую звезду, – немудрено. Сфокусировали полями пространственные линзы, начали по sin-закону приближать.
Утром она была «неправильной», светящейся кляксой. Ближе к полудню из нее сформировался звездный трехрукавный вихрь; наиболее ярко светило округлое ядро. В полдень рукава вихря свернулись и сомкнулись – галактика стала эллиптической. Потом снова вихрь расширяющийся, к вечеру – клякса иной формы. Ядро растеклось.
Но это между прочим. Антураж, от которого у знающих цепенела душа, а не знающим было все равно.
Далее следует вставное эссе. Оно вставное и эссе, потому что не очень сюжетно. Однако на нем, точнее, на его герое висят сюжеты всего последующего, еще трех с половиной романов. Речь о НетСурьезе. Потому что его идеи затмевают любые, даже самые крутые, коллизии.
1
…У каждого есть своя личная жизнь. У вас, читатель. У меня, автора. У персонажей, разумеется, от чьих передряг и переживаний мы особенно склонны поронять слюни. У собак и кошек тоже своя личная жизнь – каждый, кто наблюдал их, этого не оспорит. Наверняка она есть и у земноводных, наших предшественников по владычеству на планете, например у лягушек – особенно весной, когда они томно воют и ухают на болотах: ведь от всей же души, во имя любви и долгого личного счастья. И у стрекоз, жучков-мотыльков она есть… и так, наверное, вплоть до бактерий и вирусов.
Уже из этих экстраполяций ясно, какая это, извините, мура. Хоть ей и посвящена бо́льшая часть художественной литературы. Литература сия – так называемая «реалистическая» – суть простой фокус, что первым заметил юный еще Максим Горький, который рассматривал на просвет страницы романов: буквы, закорючки на бумаге, а читаешь – и все живет… что за черт?! И я не читатель, а вроде сам этот храбрый рыцарь, или умирающая дева… Фокус сей в том и состоит, чтобы потеребить вас за чувства. Лучше за самые простые: чем они проще, тем массовее, тем больше тираж и выручка за бестселлеры. Отсюда, в частности, неугасимая популярность и доходность порнухи.
Если глубже, то все искусства, включая литературу, присоединяют нас – через образы и звуки, слова и мысли – к индивидуальности мира. Она одна на всех, непредставимо громадная. И для мошек тоже, для любой твари – а то, что они присоединяются не через чтение, глядение и слушание, так, вероятно, еще прямее. Но фокус в том, что каждому существу представляется, что только он индивидуум и о-го-го, а все прочее – гиль.
И уж если в этом сплошная иллюзия: не-мое, все-общее есть мое – что говорить о прочем.
Мы отдали дань личной жизни наших героев еще в первом романе: у Пеца было одно, у Корнева другое, у Толюна третье и так далее. Не смогли увернуться от этого и здесь: у Панкратовых вон завелись НПВ-детишки, Валю Синицу директором не выбрали… ай-ай! Будет и дальше, обойти невозможно, о людях пишем. Но лишь в той мере, в какой автору не удастся сей предмет обойти, увернуться от него, проскочить мимо – как он и в жизни, кстати, уворачивается от этого – и довольно успешно – последние годы: надоело.
Потому что все это, повторяю, чепуха. Сопли. (Кстати, наши предки – особенно из славян, а среди них особенно из дворян и казаков – это лучше нас понимали; потому и крупнее жили, размашистей, шире.)
Главным в жизни людей и человечества, цивилизаций и вселенных были и есть идеи. (Один мой знакомый вопрошал: «Да зачем людям идеи?..» Не та постановка вопроса. Зачем идеям – люди? А ежели кто и оказался им нужен, то это для него – честь.)
Сверхсюжет этих романов посвящен возникновению и развитию новых идей и знаний о мире. А от них – и сверхчудовищных событий и дел (пока только чуть затронутых вначале), против которых все личностные штучки-дрючки просто неразличимы.
Наиболее примечателен в этом – наш новичок.
Из личной жизни его приведу лишь одну подробность (да и ту, пожалуй, смог без моей помощи уже подметить вдумчивый читатель). Он говорил нормально: «Нет, серьезно» или «Нет, я серьезно…» – речевая привычка, вполне уместная в устах человека, чьи высказывания неординарны и, как правило, действительно весьма серьезны, значительны; настолько, что неподготовленному собеседнику трудно бывает, как говорят, врубиться, принять их к размышлению. А коли так, то проще поднять на бу-га-га. Вот и пересобачили на жлобское «Нет, сурьезно», сделали кличкой – еще в институте.
О прочем в его жизни только и остается нам судить по тому, что человек сей отрекся даже от имени-отчества своего, да и от фамилии тоже. Принимайте, мол, меня таким – вне имен и названий. Муни. Отшельник.
В его отшельничестве было спокойно-усталое: да пошли вы все.
2
Как жизнь обычных людей измеряют в годах, так жизнь Имярека Имярековича НетСурьеза можно измерять в идеях. Мы не станем тревожить те, которые довели его до изгнания из НИИ п/я такой-то, затем до психушки и завершились пребыванием на Катагани-товарной в качестве сцепщика. Начнем с тех, какими он утвердил себя… попутно и восстановил многих против себя – в НИИ НПВ.
Он слонялся везде, покуривал, посматривал, послушивал – не спеша ни подключиться к какому-то делу, ни присоединиться к чьему-то замыслу. Побывал в зоне у «полигона будущего Материка», на НПВ-баржах внутри его, на Внешкольце и на Капмостике, на верхотуре – от трензала по обновленную ГиМ-2.
2а
Он заглянул в лабораторию Ловушек на уровне К110, как раз когда Миша Панкратов и Дуся Климов развивали только что родившуюся идею транспортировки по многим площадкам. ТМП, сразу и аббревиатуру дали.
Предложил ее Миша взамен перевозки взятых в горах утесов вертолетами в Ловушках-схронах, – и право, она была неплоха.
– Раз мы берем что угодно через облака на дистанции в сотни километров, значит это взятое, вышеупомянутое… будь то валун, банк или железнодорожный состав, не играет роли, – единым духом выдавал Михаил Аркадьич, стоя с мелом возле доски, – ну а вывалив его из Ловушки, точно так можно взять другой Ловушкой с расстояния в сотни километров через облака…
– Если они будут где надо, – вставил Климов. – Между этой площадкой и той Ловушкой.
– Естественно, – согласился Миша. – Но сейчас осень, октябрь. За облака и тучи можно не волноваться. И тогда смотри… – Он принялся рисовать мелом на коричневой поверхности зазубрины слева, круг на палочке справа, извив в середине внизу, два облакоподобных овала вверху; соединил через них двумя дугами левую и правую части. – Вот горы, вот Овечье с ЛОМами, вот НИИ… а вот подходящие облака. Берем камень… кладем на площадку в Овечьем… Ловушка около НИИ чрез свое облако берет его…
– Зачем около – прямо на краю Внешкольца ее и ставить!
– Правильно! Тогда та же Ловушка и опустит взятый валун на полигон. Никаких схронов, главное, никаких вертолетов… А!
Это победное «А!» было адресовано не столько Климову, который уже внес свой вклад в идею ТМП, сколько НетСурьезу. Тот стоял, смотрел, покуривал сигарету, потом усмехнулся:
– Вы те самые два тонущих ростовщика. Нет, серьезно.
– Какие ростовщики, где тонут?
– В пруду. Нет, ну, там был один. Все тянут руки, кричат: «Давай!» – а он не дает. И тонет. Насреддин понял его натуру, протянул руку со словами: «На, бери!» – и тот сразу ухватился.
– Ага… – скучно взглянул на него Климов. – Мы тонущие ростовщики, ты Ходжа Насреддин. Возмутитель спокойствия. Ну, валяй, протягивай руку и говори «На!» Я не гордый, я возьму.
2б
Стоит заметить, что такому повороту разговора – с явным вниманием к реплике только что пришедшего человека, да еще и новичка – кое-что предшествовало. НетСурьеза, вопреки его кличке, уже принимали всерьез. Миша Панкратов так наверняка.
Ну, прежде всего то его «рацпредложение» на Катагани-товарной: не таскать радиоактивный эшелон, а оставить на месте, сам высветится. Так и вышло. Затем последовало еще более крупное – в первый же день работы в НИИ (он, правда, длился для Имярека более пяти суток… человек, что называется, дорвался); настолько крупное, что оно, если говорить прямо, породило Ловушки следующего поколения, ЛОМДы – Ловушки-миллиардники.
– Надо это… двадцатиметровые цистерны, – сказал он раздумчиво Панкратову, понаблюдав в мастерской сотого уровня за сборкой ЛОМов. Там в жерла «максутика» как раз вставляли и крепили метровой длины цилиндр, вторую ступень; его потом и заряжали самым крутым К-пространством, чтобы потом упрятать туда пятидесятиметровый утес. – На сто двадцать тонн бензина, они же сто двадцать кубов… на восьмиосных платформах. Ну, платформы, понятно, долой. Видел такие?
У него была скверная манера говорить не слишком доходчиво и не совсем внятно – будто всем наперед должно быть понятно и известно то, что ясно ему и что он знает. С полуслова.
– Может, и видел, не припомню, – отозвался Панкратов. – Так что?
– Так… сколько в нее, цистерну, влезет, во вторую ступень-то… против этих цилиндриков. Только вставлять в «максута» придется не так. Засовывать К-языком.
Миша смотрел на него с не меньшим интересом, чем тогда на станции, когда сцепщик в замасленной фуфайке начал изрекать насчет «осколочных» изотопов и их ускоренного высвечивания. Ну, тип, ну, башка!.. Панкратову вполне хватило этих невнятных фраз: все верно. Да, они помещали эти цилиндры в трубы «максутиков» потому что так было привычно и удобно: меньшее в большее. Но возможность поместить большее в меньшее осталась неиспользованной – а на то и НПВ, на то и Ловушки! Ведь этот цилиндр после введения К-пространства в первую ступень Ловушки обращался там в светящуюся иголочку. Так что места там явно хватит и для цистерны. А они пренебрегли. И вот, пожалуйста, свежий человек со свежим взглядом ткнул его носом.
– Там на Катагани-товарной я видел на крайнем запасном, – продолжал НетСурьез как ни в чем не бывало, – в другую сторону от нашего эшелона… составчик таких. Цистерн пятнадцать, все восьмиосные… Вроде порожняк. Так, может, съездим?
– А то!.. – сказал Миша.
И в сумеречную пору этого дня они вдвоем снова посетили те же пути, прихватив тот же «футляр для чертежей» и треноги. Отыскали на тупиковом крайнем пути и этот эшелон, шестнадцать белых двадцатиметровых цилиндров высотой с дом, на четырех двухосных катках каждый.
…Когда дошло до дела, Панкратов замешкался. Тормознул.
– Слушай, а ведь они же чьи-то, эти цистерны. Чьи?
– Там на боках написано. А что?
Миша посмотрел. В сумерках ничего нельзя было разобрать.
– Но мы же кого-то разорим.
До сих пор Панкратов более «спасал» обреченную на переплавку, а то и на свалку научную аппаратуру; брать чужое добро не слишком ему нравилось.
НетСурьез смотрел на него с усмешкой:
– Не распускай сопли. В стране, где народ нищает, богаты только жулики, взяточники и воры. Разорим тех, кто нас разорил. А то и вовсе страховую компанию. Не медли.
«В общем-то, он прав», – подумал Миша.
Далее повторили те же манипуляции, втянули цистерны вместе с участком рельс под колесами в «футляр». Увезли.
Конечно же, Миша не успокоился, пока один такой цилиндр не вставил в «максута» в сборочной мастерской К-языком из другой Ловушки. И цистерна там после К-зарядки превратилась в светящуюся иголочку.
Объем цистерны был раз в триста больше; соответственно, во столько раз можно теперь удлинить НПВ-луч. Если теми дотягивались до Луны, то с цистернами хоть до Марса.
Так что и у него были веские причины внимательно слушать сейчас невнятную речь НетСурьеза.
2в
И у Климова тоже.
После совместного подъема-внедрения в МВ, в котором Евдоким Афанасьич был, понятное дело, гидом, когда вернулись, вышли из кабины ГиМ, он рассказал Имяреку о своем недоумении: почему окраинные галактики, порожденные длящимся долю секунды вселенским штормом, живут аж по десять секунд?
Тот помотал головой, будто отгоняя мух:
– Объясни еще раз.
– Что?
– Что здесь можно не понимать? А галактики Большой Вселенной и вовсе живут миллиарды лет. А вы вот здесь живете свои месяцы и годы соответственно К-уровням. И окраинные в своем К-уровне.
– Так порождены ж там…
– А дети тоже сплошь и рядом переживают тех, что их породил. Что здесь можно не понимать? Первичны события, вот и все.
И Дусик отошел от него, чувствуя себя частично идиотом, частично мячом, по которому наподдали, и он теперь далеко летит. Ему самому показалось странным свое недавнее недоумение. В самом деле, что здесь можно не понимать – если охватить умом весь диапазон бытия! И он, много раз поднимавшийся в МВ, с упоением вникавший в миропроявления ее, не охватил. А этот – сцепщик с Катагани-товарной, сразу. «Вот гад, как он меня!»
3
Но вернемся к ним у доски.
– Так уже… – сказал Имярек. – Для умных достаточно. Нет, серьезно.
– Хорошо, – склонил смиренно выю Климов, – я не только негордый, но и неумный. Так ну?..
– И я тоже, – добавил Миша. – Не дай нам утонуть.
– Может, лучше сами? Время здесь навалом, неделькой позже, неделькой раньше. Больше уважать себя будете, меньше злиться… в том числе и на меня. Нет, серьезно.
– Да брось ты! Не видишь, я уже пузыри пускаю! – произнес Дуся.
– Ну, как хотите. Ростовщики не вы, а ваши Ловушки. И назвали же! Себя заморочили: поймать, схватить, спрятать… А эти устройства одинаково могут и «Хватай!», и «На, бери!». Пространству все равно.
НетСурьез полюбовался лицами этих двоих, заплевал окурок, кинул в урну:
– Ладно, вы уже на берегу. Обсыхайте. – И ушел.
Панкратова озарило в ту же минуту:
– А и верно!
– Швырнул, как кость… – дозрев, с восхищением и злостью молвил Дуся. – Ну и тип, а? Осчастливил – а хочется морду набить.
– Гениально! – У Панкратова сам раскрывался рот. – Нет, правда – симметрично же все: что туда, что оттуда. Сейчас считаем, пробуем… А мы-то! Это же тот самый К-язык в монтаже. Еще вчера мог дозреть – вместо этой ТМП… тьфу! И облака ждать не надо. «Дай!» – «На!»-транспортировка, ДНТ. Метод встречных Ловушек!
– Вот именно: мы-то! – не успокаивался Климов. – Назвать эту идейку гениальной – это, Миш, чтоб нам с тобой не называть себя кретинами. Идея очевидная. Мы в самом деле зашорились – два придурка. Можно не глядеться в зеркало, достаточно друг на друга… пока не сделаем. А ну, давай прикинем.
И тряпкой стер нарисованное Мишей. Идея ТМП – новорожденная и окрещенная аббревиатурно – приказала долго жить.
Новый рисунок на доске, вскоре, в тот же день, воплотившийся в жизнь, был таков: Ловушка, захватившая предмет (в режиме «Дай!»), поворачивалась в другую сторону, выбрасывала НПВ-язык с этим предметом в режиме «На!» на ту же – или большую – высоту, где гуляют облака-экраны. Но вместо облака там его просто встречает надлежаще раскрытый НПВ-язык другого ЛОМа – в режиме «Дай!». НПВ-языки скрещиваются, как лучи прожекторов; первый отдает второму свою добычу. И все. Не надо ни облаков, ни тем более вертолетов. На тех же дистанциях.
Проверили в лаборатории, все вышло предельно просто. Потребовалось слегка перестроить схему для режима «На!» – управление полем.
Да, это было решение проблемы НПВ-транспортировки надолго, навсегда.
И подарил «зубрам НИИ» его новичок, хмырь с невнятной речью. Сцепщик, пациент Института судебной психиатрии имени Сербского, кандидат физматнаук.
Самое обидное, действительно выходило именно так: зашорили себя этим хватательным неудачным названием – и не доперли. Только поэтому. А хитрости никакой.
И хотя в окончательную схему вошла и идея Евдокима Афанасьича: ЛОМ-приемник расположили именно на краю Внешкольца, повернув в сторону Овечьего – чтоб сразу брать камни и опускать на полигон, – тот долго не мог успокоиться.
– Но мы-то, мы-то… как кость нам кинул, а? – изливал он душу Панкратову. – Я ведь на подначку работал, позабавиться хотел. Полная уверенность, что коли мы не знаем решения, то никто. Слушай, дураки мы или умные?
– Как когда.
– А как когда?!.. Ведь это жизненно важно: в критический-то момент кто мы окажемся?
Вечный вопрос бытия. Цивилизация не дает на него ответ.
(Вот, оказывается, почтенные читатели, к какому моменту надо было привязать тот искрометный диалог Альтера Абрамовича и Вениамина Валерьяныча о «На!» – «Дай!»-транспортировке и прочем. То-то у меня были сомнения.
Склероз, склероз… этак я и Валерьян Вениаминыча Пеца из гроба подниму.
Но ничего не поделаешь: написано пером – не вырубишь топором. Вперед!)
4
Но проблему вещества для Материка это, увы, не решило. Она была не в способе перемещения.
Ускоренно доставили в этот день и первую половину следующего еще семь «островов» тех же примерно размеров, опустили в намеченные места К-полигона. Получился сверх тех поименованных четырех архипелаг Большие Панкраты – камни Михаил, Алефтина, Димыч и Сашич (так население башни прозвало двух годовалых НПВ-бутузов, очень серьезных ребят) в северо-восточной части, камень Нюсеньки (чтоб порадовать безутешную после кончины Корнева секретаршу) и еще два: Большой Бармалей и Малый Бармалей; эти так назвали больше из озорства.
В НПВ все делается быстро. К этому времени под Внешкольцом натянули координатную сетку из тонких проволочек – с делением по градусам, угловым минутам и секундам. Соответственно географическим координатам Катагани и тому, что на сотни километров прилегало к ней с запада и востока, севера и юга; только обращено это было теперь внутрь, на хоздвор НИИ. Создаваемая там территория простиралась с севера на юг на шестнадцать угловых градусов, от 55-го до 41-го северной широты; и на двадцать градусов с востока на запад, от 52-го до 36-го восточной долготы. Для перемещавшихся там на НПВ-«бригантинах» это были вполне серьезные координатные числа, важные вплоть до минут.
Центр будущего Материка имел координаты города Катагани: 48 градусов северной широты, 44 градуса восточной долготы. Большие Панкраты находились на 50 градусах северной широты и 40 градусах восточной долготы.
(Але Панкратовой эта самодеятельная «география» сначала страх как не понравилась. Она стеснялась своего старомодного имени-отчества; действительно не повезло: Алефтина Ермолаевна – не модерная НПВ-дама, а старая хрычовка из позапрошлого века. Но когда назвали остров – с координатами 50 градусов 31 минута 20 секунд северной широты, 47 градусов 33 минуты 50 секунд восточной долготы, – постепенно смирилась.
– Чудачка, – втолковывал ей Миша (он это и устроил), – это же вроде как в Сибири есть станция Ерофеич – по отчеству Хабарова, исследователя и покорителя Дальнего Востока. Тоже отчество не дай бог, только алкаша обрадует. Зато ж на карте. Одним этим ты превзошла всех Алл, Алин, Алис, Александр… и даже Анжелик!)
5
Тем не менее это был предел. Более в горах того, «что плохо лежит», не осталось; все остальное лежало, стояло и высилось хорошо: вблизи населенных пунктов, аулов, сейсмостанций, овечьих отар и всего, что есть в южных горах. Обшарили НПВ-оболочками через облака все в окрестности в радиусе полтысячи километров. Брать больше там было ничего нельзя.
Полилог типа «Они» (где? В координаторе, в трензале, в лаборатории МВ – не важно; присутствовали многие; в информсеть не пропустили):
– В Северном Ледовитом вот есть совершенно безжизненные острова… Организовать цепочку Ловушек по схеме «Дай!» – «На!»
– И мы еще будем Россию разворовывать. Ну, знаете!..
– Небольшие островки дела не решат. А материк и оттуда не возьмем.
– Вы опять зашорились, как с Ловушками: хоть через облака, но чтоб непременно с Земли… есть же Солнечная система. Нет, я серьезно…
И было ясно, кто это произнес.
– А! Это мы обсуждали еще до тебя.
– До него-то до него… но тогда у нас не было ЛОМДов. Миллиардников с цистернами внутри. Теперь есть. Если К-миллион, к чему мы привыкли, дает километр в геометрическом миллиметре, то К-миллиард вмещает его в одном микроне! Разница. Так что Имярек снова в масть.
Это сказал Панкратов. У него были оправданные надежды на НетСурьеза.
– Так что, другие планеты будем курочить?
– Там тоже все под наблюдением и на учете, даже их спутники мелкие… Названы и всюду записаны. Фобос, Деймос…
– Нет, зачем. Есть и такое место, где не все: астероидный пояс. Там все даже заранее подроблено. Только что не расфасовано. Астероидный пояс. Нет, серьезно.
– Обсуждали мы и про этот пояс!..
– Позвольте, я внесу ясность, – вступил Любарский. – В астероидном поясе на расстоянии от двухсот до пятисот миллионов километров от Солнца вращается в самом деле большая туча-шлейф обломков – то ли развалившейся планеты, то ли не состоявшейся. Подобные мы наблюдали в МВ. По разным оценкам там от пятидесяти до ста тысяч обломков. Зарегистрированы и описаны, с известными орбитами, тысячи две – размерами от сотен километров… ну, Церера, Веста, Гермес и так далее, малые планеты – до десятка километров. У них, как правило, и названия есть. А то, что мельче, можно сказать, пока бесхозное…
– Если по десять километров поперечником, нам бы для Материка таких хватило бы с тысячу, – деловито заметил Иерихонский. – От силы – полторы.
– Ну-с, во-первых, десятикилометровые все на учете. Так что ориентируйтесь на меньшие. Во-вторых… расстояние до них с Земли, из нашего Овечьего филиала, до ближайшей части астероидного пояса – от девяносто миллионов километров до двух сотен с лишком. Да-да, знаю: дотянемся! – поднял руку директор на протестующие жесты сразу Климова и Панкратова. – Новыми ЛОМДами дотянемся. Но этого же мало. А раствор НПВ-луча? Если на дистанции до Луны он расширяется так, что захватывает Луну… это выходит один процент, – то в астероидном слое развернется на сотни тысяч, а то и миллионы километров. Представляете, что мы таким НПВ-неводом можем наловить – не глядя?! Ту же Цереру в компании с Вестой… или тучу зарегистрированных малых планет помельче. Это космическая авантюра, как хотите. Это нельзя.
– И нам такие крупные не нужны, – опять деловито вставил Шурик. – Это перебор, слишком много. При К8640 их полигон просто не вместит.
Все замолчали.
– Но это ж вы просто не умеете… – медленно сказал невнятным тенорком НетСурьез. – Не освоили еще. Потому и раствор велик. Можно вполне прицельно сужать луч. Нет, серьезно.
Бор Борыч Мендельзон потом долго менялся в лице не только при встрече с НетСурьезом, но и при упоминании о нем. Это ведь он и его лаборатория полевого моделирования должны были уметь, знать и освоить. И не придя посоветоваться, не проверив свою идею на стендах, в компьютерных моделях, в ваннах… шарах сразу при всех!
И Буров Виктор Федорович после того весьма настороженно посматривал на него. Должность главного инженера молча подразумевает, что ты главный по идеям и решениям. А он оказался тут уж настолько не главным!.. И ладно бы вставляли ему фитиль люди вроде Пеца, Корнева или хотя бы Бармалеича. А то – никто. Сцепщик. Вот с цистернами это было ему в масть и в самый раз. И достаточно бы. Так нет!
И Варфоломей Дормидонтович не раз вспоминал об этом эпизоде. Дать глубочайшую, переворотную для всего проекта К-Атлантиды идею (да, как показало будущее, и не только для него) под соусом «вы это еще не умеете» – будто это валенки подшивать! – более издевательски, пожалуй, и нельзя. Такого унижения ученые мужи не забывают. И как это у него, Имярека, просто выскакивает! Так что понятно, как ты, мил человек, загремел в психушку.
(Любарский, работник самой демократической из наук, знал немало и о нравах в закрытых учреждениях «самой гэбистской из наук». Сетовали: ах, там ядерными делами ведал Берия, он насаждал тюремные порядки! Но каждый руководитель «почтового ящика» в компании с завкадрами и начальником первого отдела тоже был маленьким Берией, так же мог распорядиться судьбами подчиненных. И это длилось еще лет двадцать после того, как маршала Берию расстреляли.)
«Но откуда же ты такой к нам явился, человек, чувствующий истину: из того НИИ п/я номер такой-то? Из палаты номер такой-то? С Катагани-товарной? Или прямо оттуда?.. Мы делаем – с нами делается. В том числе и через новых людей?»
Глава 20
Последний астероид и последняя идея
Умные люди отличаются от глупых вовсе не тем, что не совершают ошибок. Это невозможно. Но они не повторяют их. Они делают новые. Все новые и новые. Отсюда непрерывный прогресс мира – до самого его конца.
К. Прутков-философ
1
Тем не менее Имярек Имярекович определил верно: не умели ниивцы пользоваться тем, что сами заложили в идею и конструкции Ловушек. Перед глазами было, да не видели. Застила им все тонкости оторопь от своих дел и достижений. Вот со стороны и оказалось видней.
Не пришлось даже новые кнопки и регуляторы на пультах Ловушек ставить; подогнали полевые режимы теми, что там наличествовали. Подгонка состояла в том и только в том, что ежели прежде они выбрасывали из зева Ловушки «оболочечный» НПВ-луч для разведки и наблюдений и, только найдя цель, выстреливали в нее хватающий игольчатый К-язык, – то теперь следовало и эту иголочку импульсами, толчками высовывать в поиске цели… Но не до конца. В этом «не до конца» была вся тонкость: оболочка самоконцентрировалась, стягивалась вокруг К-оси. Нет расплывания, расширения, раствора НПВ-луча размерами с Луну и более. Никакого нет. Точечная наводка.
А когда навелись – ам! – и взяли. Втянули.
Это – после лабораторной проверки, понятно – и опробовали 14 октября на пировавших в Ицхелаури. Раньше бы так избирательно точно не смогли: или всех, или никого. Заодно убедились и в том, как быстро К-луч-миллиардник превращает напроказившего жлоба-номенклатурника в СВ, в скелет и вонь.
Это тоже было вроде лабораторной проверки. А может, и примерки. Через облака.
Главным теперь – и в тот же буквально день – стала исходная нацеленность «максутиков» на площадке в Овечьем ущелье вверх. Мимо облаков, теперь они были помехой. И намного дальше. В космос. На астероидный пояс. Неспроста эта их нацеленность с самого начала блазнилось директору Любарскому как некий намек.
2
День текущий: 10,6112 октября, или 11 октября, 14 час 28 мин
На уровне К1 (Овечий филиал)
Планеты были неинтересны – соринки в околосолнечной
круговерти пространства.
Да и Солнце тоже –
комок светящейся пены в центре вихря.
Интересно там, как и на Земле, было то, что можно взять.
…Здесь уж побоку пошли все симпатии-антипатии, интеллектуальные обиды. Подключился Буров, привлекли, привезя в Овечий филиал вместе с детьми, с Димычем и Сашичем, Алю как главную по мостовым схемам. И при первых проверках идеи НетСурьеза обнаружили чудесную вещь.
– Заброшенный на десятки миллионов километров в космическую высь, в астероидный пояс самостягивающийся НПВ-луч начинал вибрировать, когда в кончике его оказывалась «добыча». Так вибрирует туго натянутая леска, если на уду попадается серьезная рыбина. Это заметили сперва по приборам, затем Буров быстро перевел эффект в звучание. И оказалось, что по высоте тона этого звучания можно как бы «взвесить» попавшийся астероид: чем он крупнее и тяжелее, тем выше звук.
Внешне, геометрически протянувшееся за орбиту Марса из Овечьего ущелья неоднородное пространство-время (чужое, добытое, это стоит помнить, из МВ в Шаре) и представляло собой леску, тонкую струну. Но внутри, физически, оно было многотысячекилометровым в поперечнике; пространственная труба, сравнимая по диаметру с планетами. И то, что оказывалось около НПВ-острия этой «иглы», отнюдь не насаживалось на нее, а легко и свободно входило внутрь. Далее жабье втягивание НПВ-языка – и добыча на Земле.
– Подобно тому как сначала Ловушками брали у владельцев то, что плохо лежит.
– И потом в окрестностях Овечьего хватали то, что неаккуратно лежит в горах (именно неаккуратно, небрежно – и посему под угрозой схода лавин или оползней).
– А равно, впрочем, и то, что уже оползло, завалило ущелье или проход между горами… то есть для пользы человечества, конечно, не корысти ради; специально находили такие места, обозревая отраженным от облаков НПВ-лучом… нет, серьезно!
– Так вот, подобно этому и в космосе брали соответственно то, что, по мнению двух наибольших авторитетов, Дусика и Бармалеича… ну, не сказать, чтобы плохо лежало (там ничего не лежит), но, во всяком случае, плохо, ненадежно вращалось на орбитах; с большим, например, эксцентриситетом.
– …Если еще эксцентриситет увеличится, то астероид, того и гляди, перейдет с эллиптической орбиты на параболу, уйдет в кометы – ищи-свищи… так лучше давайте мы его заберем. «Пока не пропал», – довод Климова, с которым с кривой улыбкой соглашался и Варфоломей Дормидонтович.
Разровняли Ловушками-фрезами выше филиала площадку-котлован в несколько километров, устроили здесь «плоский схрон» при К20; помещали туда для оценки и просмотра первые уловленные космические глыбы. Глыбы километрового размера при захвате давали себя знать низким шмелиным гулом в динамике ЛОМДа.
Оптимальны были именно километровые астероиды. Со всех позиций: во-первых, не зарегистрированы астрономами, бесхозны; во-вторых, их много; в-третьих, легко узнать-«взвесить» по характерному гулу НПВ-луча и, наконец, удобны, в самый раз для дальнейших манипуляций. Они хорошо садились на титановое корыто, также распыляясь и дробясь снизу: самопритирались. И выходила примерно равная высота выстраивающегося на полигоне каре таких валунов (среди которых уже затерялись первые «острова», опорные пункты недавних наблюдений).
Да и откровенно сказать, брать еще более крупные, по нескольку километров в поперечнике, было просто страшно. И от километровых-то пробирала жуть.
…Снять плоское НПВ-поле К20 – и даже такая глыба сразу возвысится над скалами, разворотит окрестность, сотрясет почвы. Боже упаси, его снять! А если несколько километров!..
Поэтому, оценив, прикинув: куда ее и как, глыбу снова вбирали в ЛОМ и освоенным уже «На!» – «Дай!»-способом пересылали на Внешкольцо, опускали в полигон.
…Но все равно по мере накопления и таких небесных глыб на полигоне (внешним размером, напомним, со стадион), выстраивания их там, в центре, в изрядное каре – возникал, не мог не возникнуть, зудел в умах и душах вопрос: что будет, если аварийно сбросится это сконцентрированное плоскозевными Ловушками, поддерживаемое ими же пространство К8640? Аварийно. Мало ли что?.. Даже если не всеми сразу, а только одна выйдет из строя: упустит контроль над своей частью полигона. Все ж разворотит.
Пока там был только засосанный воздух, это грозило взрывной ударной волной, которая, ладно уж, обрушила бы башню. А сейчас… эти камни наверняка распространятся на добрый десяток километров – и сотрут с лица земли то, что здесь есть. То есть институт, поселок Ширму и ближнюю часть Катагани.
А?..
Эти опасения обсуждали, но тоже не пропустили в информсеть. Ниивцы «верхние» уже многое не пропускали туда.
Оставалось надеяться, что не сбросится. Не было такого факта. Тем не менее Буров распорядился срочно изготовить второй комплект таких Ловушек.
Дублирование – основа надежности.
То есть лучше бы, безопаснее – еще мельче. Но тогда утрачивается производительность.
– Послушайте, – уныло сказал Шурик Иерихонский, – но если брать такие километровые крохотулечки, то для Материка их понадобится, я извиняюсь, добрый миллион! Это ж на сколько лет работы? На века?..
Работа шла в «нулевом» времени. За день успевали взять десяток-полтора астероидов.
Иерихонский сделал соответствующий пересчет этого миллиона небесных валунов на дни работы в Овечьем, на пересылку, упаковку на полигоне… Да, получилось на век с гаком.
Выходило, что и эта мысля – не та. Не наилучшая.
3
День текущий: 13,6512 октября, или 14 октября, 15 час 26 мин Земли
В этот день случилось открытие, без которого они могли бы обойтись.
С размытой шлейфовой орбиты за Марсом был добыт Сорок девятый астероид. Очередная километровых размеров глыба рваных очертаний была выужена Ловушками и доставлена на площадку-котлован выше Овечьего ущелья. Назвать космический камень с прописной буквы пришлось вот почему: когда опустили его на смотровую площадку, обратили внимание, что зазубрины на стороне его, оказавшейся вверху, странно периодичны: выступ – впадина, выступ – впадина… по огибающей, по дуге. Равных размеров и высот.
– Шестеренка, – сказал Панкратов.
– Без часов, – добавил Климов.
Действительно, на фоне искаженного розово-синего неба вырисовывался как бы краешек гигантской шестерни.
– Никакие это не часы, не шестеренка, – выразил мнение Шпортько, любитель фантастики. – Просто признак разумности. Искусственная структура.
Они втроем добывали эту глыбу.
– Вот что, на полигоне ее ставим в середке и этим местом вверх. Там и рассмотрим.
Там и рассмотрели. Сперва с Внешкольца, потом с «Бригантины», потом, когда вскарабкались, – вблизи. Да, это была часть не то сооружения, не то изделия. Не сооружения, потому что не сооружали, не собирали – удаляли лишнее из каменного монолита. Есть в Индии, в Гималаях, храмы, вытесанные в цельной скале подобным образом – с колоннами, алтарем, скульптурами. На этой глыбе таких подробностей не оказалось; каждый выступ – «зубец шестеренки» – был размерами с крепостную башню. Внизу все они переходили в отвесную стену, вдоль которой шел также вытесанный в монолите ров.
Все это располагалось на выпятившемся утесом краю глыбы и со всех сторон оборвано сколами; по ним легко угадывался материал: гранит и базальт. Осадочных пород, как и признаков наличия морей, воды, не было.
Поверхность же всего, что не попало в сколы, была оплавлена. В том числе и грани зубьев «шестерни». Так что если и имелись на этих башнях фигуры или письмена, они все пропали.
Открытие, без которого они вполне могли бы обойтись. Обескураживающее, руки от него опускались. Одно дело таскать астероиды просто как небесные бесхозные камни – мало ли их, кому они интересны! – и совсем другое, когда это вон, оказывается, что.
…Крепость ли это была, храм ли, что-то еще – дело второе. Десятое, собственно. Главное же – да, между Марсом и Юпитером жила, вращалась под Солнцем планета. На ней была жизнь, обитали разумные существа. И судя по тому, что в итоге осталось облако обломков – да и по оплавлению поверхности, признаку многотысячеградусных температур, – она бабахнула, как осколочная граната. Раз – и нет. Как? Почему?..
А если судить по размерам и формам «шестерни», то создавшие ее и трудились долго, и работали явно на века, на тысячелетия – то есть были уверены в надежности, прочности своего мира. Как мы – в надежности и прочности своей планеты.
И… горячий привет! Очень горячий, тысячеградусный. Даже фигур, скульптур не осталось, оплавились; не угадаешь, какие они были.
Знание, без которого лучше бы обойтись. Живешь так действительно живешь – и…
4
Разговор с глазу на глаз.
– Послушайте, Витя, а в этом что-то есть, – сказал Варфоломей Дормидонтович.
– Что и в чем?
– Ну, что внешние факты и обстоятельства притормаживают нас, слишком быстрых на мысль и решения. Придерживают за штанишки, как зарвавшихся детей. Вот и Сорок девятый этот астероид с шестеренкой… Может, нам пора остановиться с небесными заготовками?.. Мы вправду разактивничались сверх меры. Вы знаете происхождение слова «халтура»?
Вопрос был неожиданный и с подтекстом.
– Ну… наверно, «плохая работа».
– Нет. «Халтурой» у воров именовалось обворовывание могил – со свежими покойниками, на другую ночь после похорон. Таких воров, соответственно, звали «халтурщиками». Это были последние люди в блатном мире.
– Так вы что, аналогию, что ли, проводите?!.. С нами, берущими из космоса!
– В какой-то мере да. Мы орудовали не в астероидном поясе, а на астероидном кладбище.
– Ну, знаете!.. И что же вы предлагаете?
– Остановиться, притормозить, подумать. Разобраться с тем, что мы набрали, наворотили на полигоне. Освоить как-то. И думать, думать дальше.
– Вы еще скажите: в этом и есть сермяжная правда – как Васисуалий Лоханкин, – мрачно буркнул Буров.
Разговор шел с ним. В кабинете директора.
– Не кукситесь, Витя, – мягко, вразумляюще, как старший сказал Любарский. – Сорок девятый с шестеренкой получился от катастрофы там. А здесь?.. Вы по карте не прикидывали, на какую территорию раскинулась градусная сетка нашего полигона – и насколько распространятся все камни… особенно если мы наполним «корыто» под завязку, под Материк… в случае чего? Ведь на реальные сотни километров. Сметая всё.
– Нет. Но страхующие Ловушки К8640 готовы, можно подвесить.
– Это хорошо. А все-таки давайте остановимся. И пусть то, что есть, окажется… ну, первой примеркой к Материку, что ли?
5
Полилог типа «Они» (сначала на зазубринах-башнях, под МВ-солнцем – слепяще-голубоватым и маленьким на сей раз, электросварочным каким-то; потом в башне, в сауне).
– Слушайте, как это может быть? Все гипотезы конца света, какие я читал, саму планету щадят. Поверхность, мол, пострадает, жизнь на ней уничтожится… но шарик будет летать дальше. Ведь здоровенный же, на тысячи километров!.. Как он может взорваться?
– Так разнести огромный шар, целую планету, мог только ядерный взрыв. Изнутри.
– Значит, такие они там творили дела.
– Никто там ничего не творил, все произошло природным путем. Нет, серьезно. Вы о радиогенном тепле слышали?
– Что идет из глубин Земли от распада урана и тория? Конечно.
– А знаете, какой от него геотермический градиент? Три градуса на сто метров в глубину. Тридцать на километр. Проверено до пяти-шести километров, там под сто пятьдесят, двести градусов по Цельсию. Вы хоть представляете, что это такое? Если перенести на поверхность, то в десяти километрах отсюда, в станице Глинской, на триста градусов жарче; там все сварятся и изжарятся. А в Катагани температура как на поверхности Солнца…
– Ничего себе! Выходит, мы живем на раскаляющейся сковородке?
– Если экстраполировать этот градиент линейно, то на глубине в тысячу километров под землей за тридцать тысяч градусов, на пяти тысячах кэмэ, около ядра, сто пятьдесят тысяч градусов…
– Но это же внутризвездные температуры!
– Выходит, и наша планета так может шарахнуть? На куски?.. В любой момент?
– Наверное, не в любой. Сначала сильно повысится сейсмическая активность: землетрясения, оживут старые вулканы, появятся новые… Ведь действительно шар здоровенный, он не может так вдруг рвануть.
– Так что не спеши надевать чистую рубаху.
– А чистые рубахи и для жизни, между прочим, хороши. И для работы.
– Постойте, но почему мы такого не наблюдали в МВ?
– Взрыв – это краткий миг. Попробуй выйти на него. То, как планеты саморазогреваются, начинают интенсивно излучать и затем расплываются жарким облаком, мы видели не раз. А уж что там: пар, пыль или обломки, – дело второе.
– Постойте-постойте! Но тогда тот драматический вывод Корнева, что от активности нашей разрушаются миры, от творчества… вообще, от цивилизаций, – неверен. Не от нас и не от нее они разогреваются и разрушаются. Есть процессы мощнее и глубиннее.
– Пожалуй, да.
– То есть цивилизация лишь признак приближения конца. Вон и у тех она явно была.
– Вам от этого легче, Бармалеич?
– Знаете, да. Все-таки не мальчики с одухотворенными глазами виноваты.
– Но это означает, что и активничать сверх меры не надо. Просто глупо. Ведь натужную активность с жаждой подняться и далее таким всегда быть подпирает уверенность в стабильном бытии. Но раз мы обитаем в резко нестационарном мире…
– …И цивилизация лишь одно из проявлений этой нестационарности…
– …Так какое уж тут «всегда»! Жить надо спокойно.
– И работать тоже.
– Жаль, Корнев этого не видел и не знал. Жил бы сейчас.
* * *
Знание, без которого они могли обойтись.
Впечатление от Сорок девятого астероида на «верхних» ниивцев было грустным и отрезвляющим.
Там же, на полигоне, осмотрели остальные выловленные на замарсианских орбитах камни: нет ли и на тех подобных примет? Ничего не увидели: сколы, трещины, разломы планетного монолита блистали, искрились под МВ-солнцем. Каре этих глыб занимало добрый десяток километров в центре титанового корыта.
Уплыли посуху на НПВ-«Бригантине» в НИИ, наверх – думать дальше.
* * *
– Послушайте, а не захватываем ли мы с этими камнями еще кое-что? Пси-поле бывшей планеты, ныне тучи астероидов, ее судьбу?
– Между прочим, температура Венеры – признак, что там еще более все подогрелось. И может рвануть. Температура раскаленного утюга! Никакими «парниковыми эффектами» такую не объяснишь.
– А у Марса видик, будто там все уже произошло.
– Так что наша Земля – последняя планета из этой четверки?..
– Значит, у нас все впереди. В будущем, которое началось.
– Слушайте, бездоказательно все это: про Марс да Венеру… да и про Землю. И с четвертой планетой мы, если честно, не знаем, что случилось.
Помолчали.
– Но главное, брать-то все-таки оттуда нехорошо. С планетного кладбища. Бармалеич прав.
– Не только поэтому. Ясно, что теми астероидами мы полигон не заполним, там работы на сто лет…
– …если не на тысячу. Нулевого времени.
– Но если не оттуда, то откуда еще? Из кольца Сатурна?
– Да оно совсем далеко. Миллиард километров.
– Брать или не брать – вот в чем вопрос. To take or not to take?
– To steal or not to steal? Красть или не красть?
– Словоблуды…
– Так что, сворачиваемся? Зря трудились, зря МВ-солнца проводили…
– Нет, почему же! Из того, что набрали, можно создать хоть и не Материк, но все-таки что-то.
– Островок. Островок по-любарски…
– Под названием Пшик.
– А такой был замысел, такой размах! Н-да…
И снова воцарилось молчание. Хлестались вениками, потели – и думали.
– Как это Чичиков-то говорил, – прозвучал с верхней полки медленный голос Имярек Имярековича. – «Эх я, Аким-простота! Ищу рукавицы, а обе за поясом». Нет, серьезно.
– Ты это к чему? – встрепенулся Климов. – Это ведь он сказал, когда сообразил, как мертвыми душами промышлять… А где у нас мертвые души? И какие у нас рукавицы за поясом? Давай, не томи… Чичиков, он же Ходжа Насреддин!
– Мертвые души там по сюжету. Здесь неуместно. Хотя, может, и витают – с той планеты, вместе с астероидами. А рукавицы… вон ваши рукавицы. – НетСурьез мотнул мокрой головой вверх. – Залежи. В МВ того вещества греби не хочу – звездного, планетного, астероидного… и даром пропадает. Каждые пять сотых секунды Земли, между прочим. А извлечь – оно на века здесь останется. Нет, серьезно. Вся беда в том, что работаем в «нулевом времени», а ускоренные К-времена башни вынуждены равняться и ждать. Но наверху-то, на крыше, на К150! А выше еще больше. Нет, серьезно…
В сауне снова воцарилась тишина. Кто-то вздохнул:
– Ну, мы доехали.
Кажется, это сказал Панкратов. Не совсем понятно, что он имел в виду. Разве лишь: вот, мол, все начиналось с дохлой ласточки, с гусей… а теперь!
Тем не менее взгляд свежего человека на привычный предмет (несмотря на всю необъятность его), Меняющуюся Вселенную в Шаре над их головами, сработал и здесь. Как-то так получилось, что с этой стороны – как резервуар запасов вещества, постоянно возрождающийся их источник и залежь, – МВ не рассматривали. Уж слишком громадны физические – то есть реальные – масштабы в ней. Видно, сначала нужно было примерить подобное захватническое намерение к своей Вселенной, а уж потом…
Сейчас все осознали, что это действительно – мысля. Та самая. Работать наверху, при К150 и более, можно споро. И НПВ использовать не только в Ловушках.
6
На собранном координационном совете почти все согласились: да, с наполнением полигона астероидами из нашего космоса пора остановиться. Осваивать то, что взяли, и думать, как брать из МВ. Буров при голосовании воздержался.
Это было в
377-й день Шара
N = N0 + 650404217 шторм-цикл МВ
День текущий: 15,3913 октября, или 16 октября, 9 час 22 мин Земли
59-й день (64 гмксек) дрейфа М31
63861 МВ-солнце
(над «полигон-корытом» с украденными астероидами)
В координаторе (К24), где шел совет, было
16 + 9 октября, 9 час 6 мин
…сразу за проходной они оказывались не на Земле –
чем выше, тем космичней.
Космично светилось то,
что обычно темно.
Космично звучали
искаженные голоса, лязги и рыки машин…
Жизнь была чудом – и она была жизнь.
И сей день и момент стали считать впоследствии днем Сотворения Аскании-Нова-2, сокращенно Аскании-2, даже Аск-2. Отсюда пошла ее хронология. Хотя слова сии в тот день еще не были произнесены. Да и творения еще не было.
Потому что путь к Аскании начали не ловцы астероидов.
Любарский был не так прост, разговор о приостановке добычи астероидов он затеял с главным инженером после того, как ему приоткрылись иные горизонты. А приоткрылись они вот как: в кабинет к нему в приемные часы пришли зав Овечьим филиалом старший инженер Василий Шпортько и его папа, Давыд Никитич, председатель пригородного колхоза. Оба были при галстуках, выглядели официально.
– Варфоломей Дормидонтович, – сказал Вася, – мы хотим вас познакомить с очень интересным человеком. Нужным нам. С Геннадием Борисовичем Иорданцевым.
– Пожалуйста, зовите, – откликнулся директор, думая, что тот, кого они представляют, ждет в приемной.
Шпортьки переглянулись. Старший, помявшись, сказал:
– Та нет… не тот случай. Это, понимаете, такой человек, что к нему нужно поехать. Там познакомиться с ним, у него дома.
– Мы вам все расскажем, – вступил Вася.
Они поехали в город.
Но об этом позже.
Всего ушло времени на описанные в части второй события такие же две земные недели, как и для первой: от начала октября до его середины.
