Сибари Куин
УЖАС НА ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА
Повесть

Должно быть, уже миновала полночь, когда меня разбудил телефонный звонок — аппарат стоял возле кровати, потому, потянувшись за трубкой, я взглянул в окно и увидел: луна уже склонилась над горизонтом.

— Доктор Троубридж, это госпожа Мейтленд, — донесся из динамика взволнованный голос. — Вы можете подъехать прямо сейчас? С Полом случилось что-то ужасное.

— То есть? — поинтересовался я, ещё окончательно не проснувшись. — Что у вас там произошло?

— Мы… Мы не знаем, — запинаясь ответила она. — Он бредит. Знаете ли, он отправился на сельскую вечеринку потанцевать с Глэдис Филлипс. Мы уже легли спать, когда услышали, как кто-то барабанит в дверь. Господин Мейтленд вышел в зал, и когда открыл дверь, Пол буквально рухнул на него. Он выглядел ужасно, доктор… Вы не могли бы прямо сейчас приехать?

Жизнь психиатра напоминает парковку, а любой врач — общественная собственность. По первому же сигналу мне пришлось вылезти из кровати, одеться, завести автомобиль и отправиться в дом семейства Мейтленд.

Молодой Мейтленд лежал в кровати. Глаза у него были закрыты, зубы стиснуты, а на лице, несмотря на то, что он был без сознания, застыло выражение непереносимого ужаса. На его плечах и руках я обнаружил несколько длинных резаных ран, словно его плоть разрубили острым клинком с зубцами.

Я промыл и перевязал порезы, надеясь, что они скоро заживут, одновременно удивляясь тому, кто мог нанести молодому человеку такие раны.

— Помогите! Помогите! О Боже! Помогите! — бормотал парень словно в бреду. — Ох, ох… Он достанет меня. Он… — И тут его слова утонули в булькающем, нечленораздельном крике, переполненном страха. А потом он подскочил, сел, уставившись в пустоту круглыми от страха глазами.

— Полегче, полегче приятель, — попытался я его успокоить. — Ложись-ка, расслабься. Все будет в порядке. Ты дома, в кровати!

Молодой человек мгновение смотрел на меня, словно не понимал, что происходит, а потом упал на подушки, продолжая бормотать:

— Обезьяна!.. Обезьяна! Она сейчас схватит меня! Откройте дверь! Ради бога, откройте дверь!

— Сейчас… — Я открыл свой саквояж и достал шприц с успокоительным. — Сейчас вы успокоитесь.

Укол подействовал почти сразу, а потом я оставил его с родителями, отправился досматривать прерванный сон.

Заголовки буквально кричали со страницы газеты, лежавшей рядом с грейпфрутом, которым я обычно завтракал:

— Там два джентльмена хотят видеть вас, сэр, — оторвала меня от газеты моя домохозяйка Нора Макгиннес. — Это сержант Костелло и то ли Фринчмен, то ли Айсталиан или кто-то в этом роде. Они хотели задать вам несколько вопросов относительно этой несчастной женщины из бара.

— Расспрашивать меня об убийце? — удивился я. — Впервые об этом деле я узнал из газеты, и даже сейчас еще не дочитал статью о преступлении.

— Все так и есть, доктор Троубридж, — со смешком заметил детектив сержант Костелло, заходя в столовую. — Мы не собираемся арестовывать вас, но есть некоторые вопросы, на которые нужно получить ответы, если вы не против. Это профессор де Грандин из парижской полиции. В свое время мы оказали помощь его департаменту, и когда мы узнали об убийстве, он предложил свою помощь нашему начальству. Думаю, его помощь не будет лишней. Так что знакомьтесь: доктор Троубридж — профессор де Грандин, — он махнул рукой, представляя нас друг другу.

Профессор едва заметно кивнул, как обычно приветствуют на материке, а потом с дружеской улыбкой протянул руку. Он являл собой великолепный образчик французского блондина, среднего роста, но с военной выправкой, из-за которой выглядел на несколько дюймов выше, чем был на самом деле. Его светло-синие глаза оказались маленькими и глубоко посаженными, и что-то холодно-насмешливое таилось в его взгляде. Его светлые усы были напомажены на концах в два совершенно горизонтально нацеленных в разные стороны острия, а если добавить к этому внимательный, проницательный взгляд, то можно сказать, что напоминал он мартовского кота. И словно кот, легкими, неслышными шагами он пересек комнату, чтобы пожать мне руку.

— Боюсь, доктор, что монсеньор Костелло привел вас в замешательство, — произнес он приятным голосом, почти без акцента. — Если говорить откровенно, я имею отношение к Service de Sûreté, но работаю с ними не на постоянной основе. Мое основное место роботы — Парижский университет и больница Святого Лазаря. Ныне я совмещаю научную деятельность и консультации криминалиста. Видите ли…

— Так вы тот самый профессор Жюль де Грандин, автор «Ускоренной эволюции»? — поинтересовался я, пожав его изящную, но сильную руку.

Тут же его рот скривился в усмешке, и морщинки собрались в уголках его глаз.

— Вы знаете мои работы? Выходит, я среди друзей! Однако это совершенно иное поле моей деятельности… Скажите, Пол Мейтленд был вашим пациентом? Прошлой ночью он был на дороге в Андовер?

— У меня есть пациент Пол Мейтленд, — признался я. — Вот только я не знаю, что с ним произошло.

— Однако у нас есть определенные подозрения, — улыбаясь, заявил он. — Не хотите прогуляться с нами, потому как нам нужно задать этому молодому человеку несколько вопросов.

— Почему нет? — согласился я. — Я все равно хотел этим утречком взглянуть на него.

— А теперь, молодой господин, пожалуйста, расскажите, что случилось с вами прошлой ночью, — начал профессор, после того как все формальности были соблюдены.

Пол с неприязнью оглядел нас одного за другим, а потом нервно вздохнул.

— Не хочу даже думать об этом, — признался он. — Я расскажу вам правду, а вы как хотите: верьте или нет… Я отправился провожать Глэдис около одиннадцати. Попрощавшись с ней, я решил отправиться домой, отвернулся и полез в карман за сигаретой. Только вот портсигара не оказалось. И тут я вспомнил, что, прежде чем отправиться танцевать, положил его на окно… Портсигар подарила мне мама на прошлый день рождения, и я не хотел потерять его, поэтому, вместо того чтобы позвонить в клуб по телефону и попросить кого-нибудь из приятелей прихватил его, я решил вернуться. Знаете ли… По меньшей мере доктор Тоубридж и сержант Костелло знают… Там дорога на Андовер ныряет в маленькую долину и поворачивает на краю поля для гольфа между восьмой и девятой лунками. Я был как раз на этом участке дороги, возле лунок, когда услышал, как дважды закричала женщина… На самом деле это было не два крика, а словно полтора, потому как второй крик оборвался как бы на середине. У меня в кармане был пистолет. Двадцать второй калибр, автоматический. Хорошая вещица. Я выхватил его и направился назад по обочине, держа пистолет наготове. Поверьте мне, то, что у меня с собой оказался пистолет, было настоящей удачей… Я с криком заскочил в рощу и увидел впереди что-то темное, лежавшее попрек тропинки. Я пошел вперед, когда что-то зашуршало у меня над головой в листве деревьев и… Плюх… Что-то спрыгнуло с дерева прямо передо мной… Джентльмены, не знаю, кто это был, но уверен, это был не человек. Ростом он был как я, но вдвое шире в плечах, и руки его свисали почти до земли… Я закричал: «Что, черт побери, тут происходит?» и нацелил на него свой пистолет. Незнакомец не ответил. Только пару раз подпрыгнул, всякий раз опускаясь на руки и ноги одновременно. Скажу так: я страшно испугался. «Не лезь ко мне, или я тебе голову отстрелю», — завопил я. А в следующий момент… В тот миг я слишком сильно нервничал, и не слишком понимал, что делаю… В общем, я разрядил свой пистолет прямо в лицо этой твари… После моего выстрела тварь бросилась ко мне. Верьте или нет, но эта тварь протянула руку, вырвала у меня пистолет и сломала его. Да, сэр, он разломил пистолет на две части голыми руками так легко, как я ломаю спичку… Потом эта тварь бросилась на меня. Я почувствовал, как его рука, обрушившись на меня, разодрала мне грудь, а потом потянула к себе. Уф! Он был волосатым, сэр. Волосатым, как обезьяна.

— И? Что потом? — быстро спросил де Грандин.

— Тогда я изо всех сил пнул его по голени. Тварь на мгновение ослабила захват, и я вырвался. Я побежал, как никогда не бегал раньше, пронесся четверть мили, выскочил на дорогу и помчался куда глаза глядят. Я не чувствовал ран на спине и руке, пока не очутился в родстере. Тварь ударила меня три или четыре раза. И при каждом ударе его когти наносили мне раны, словно это были ножи. К тому времени, как я добрался до дому, я обезумел от страха, боли. Я истекал кровью. Помню, как колотил в дверь и кричал, чтобы мне открыли, а потом я потерял сознание.

Тут юноша замолчал и внимательно посмотрел на нас.

— Вы думаете, что я вру, и вы, скорее всего, заберете меня в тюрьму. Но я говорю вам абсолютную правду, господа.

Костелло смотрел на молодого человека скептически, но де Грандин положительно кивнул.

— Без сомнения, вы говорите правду, mon vieux, — согласился он. — А теперь скажите мне, если сможете, этот poilu, этот волосатый, как он был одет?

— М-м-м, — нахмурился Пол — Не скажу точно, потому что в роще было темно, и я был совершенно напуган… Я… Думаю он был в вечернем костюме. Да, готов поклясться. Я видел его белую сорочку.

— Ага! — пробормотал де Грандин. — Волосатая тварь… Парень, который прыгал вверх-вниз, словно безумная обезьяна, и при этом был одет в вечерний костюм? Так оно и есть, mes amis.

— Я так скажу, — начал Костелло. — Звучит эта история так, словно кто-то перепил хуча, который ныне так популярен среди молодежи, или надышался газа, которым травили наших стариков во время Мировой…

— Доктор Троубридж, вас к телефону, — домохозяйка прервала ироничную речь полицейского. — Сможете взять трубку этого аппарата, если пожелаете. Он соединен с главной линией.

— Это господин Комсток, доктор, — проинформировал меня звонивший. — Ваш повар сказал мне, что вы у господина Мейтленда. Вы сможете заглянуть ко мне, когда закончите все дела? Господин Мэнли, жених моей дочери, этой ночью поранился.

— Поранился этой ночью? — переспросил я.

— Да, когда покинул сельский клуб.

— Очень хорошо, я буду прямо сейчас, — пообещал я, а потом протянул руку профессору де Грандину. — Извините, но я уезжаю, — извинился я. — Похоже, еще один молодой человек этой ночью поранился, возвращаясь из сельского клуба.

— Pardieu! — профессор внимательно посмотрел мне в глаза. — Этот клуб — очень неприятное место, n’est-ce-pas? Могу ли я составить вам компанию? Может, второй человек расскажет нам что-то, что мы все должны знать.

У молодого Мэнли на левом плече была рана от выстрела из пистолета маленького калибра. Он молчал относительно того, где и кто стрелял в него, и ни де Грандин ни я не стали давить, заставляя рассказать, потому что миссис Комсток крутилась в комнате больного с того самого момента, как мы вошли и не выходила, пока я не закончил лечение.

— Nom d’un petit porc! — пробормотал маленький француз, когда мы покинули дом Комстока. — Он держит рот на замке. Хотя, кажется… Запах! Гниль. Пойдемте-ка в морг, cher collègue. Вы отвезете меня туда на вашем автомобиле и расскажете, что видели. Часто вы, штатские, видите вещи, которые мы, специалисты, пропускаем, потому что глаз у нас замылен, n’est-ce-pas?

В холодном свете городского морга мы рассматривали труп бедной маленькой Сары Хамфрей. Как писали в газетах, она получила дюжину ран, убегая, — ее плечи и руки были изранены и раны были глубокими — тело разодрано до костей, и из него были вырваны куски мяса. На шее несчастной четко проступило пять багровых отпечатков, один — круглый, дюйма три в диаметре; грубые, четыре других напоминали параллельные линии, почти полностью охватывавшие шею — глубокие рваные шрамы, словно в этих местах в нежную плоть впились когти огромного зверя. Но самым ужасным было лицо несчастной девушки, перекошенное от страха. Кроме того, хорошенькое личико было сильно разбито, а песчинки и крошечные камешки впечатались в кожу, говоря о том, что девушку буквально прижали лицом к земле с огромной силой. Никогда, с тех самых дней, как я был стажером в больнице скорой помощи, я не видел таких тошнотворных ран.

— И что вы наблюдаете тут, мой друг? — спросил француз низким, хриплым голосом. — Вы смотрели, размышляли. Вы что-то обдумывали… Что именно?

— Это ужасно… — начал было я, но он тут же меня перебил.

— Естественно. В морге никто не выглядит красавцем. Я спрашивал о том, что вы видели, а не о ваших эстетических ощущениях. Parbleu!

— Если вы хотите узнать, что заинтересовало меня больше всего, так это раны на печах и руках несчастной, — ответил я. — Кроме того эти раны сильно напоминают те, что я видел вчера вечером у Пола Мейтленда.

— Ах-ха? — маленькие глазки француза сверкали от восторга, его кошачьи усы топорщились еще сильнее, чем обычно. — Похоже, мы сдвинулись с мертвой точки. А теперь… — Кончиком хорошо наманикюренного ногтя он элегантно прикоснулся к синевато-багровым следам на горле мертвой девушки. — Эти знаки, они вам о чем-то говорят?

Я покачал головой.

— Возможно, девушку душили, — решился высказать я свое предположение. — Но эти следы слишком длинные и широкие, чтобы быть отпечатками пальцев.

— Ха-ха… — его смех был безрадостным, как у актера с театральных курсов. — Не могут быть отпечатками пальцев, говорите? Это очень важные отпечатки. Эти отпечатки полностью подтверждают слова господина Мейтленда. Когда вы в последний раз были в вашем le jardin des plante… Нет, как вы называете его?.. Зоологический сад?

— Зоопарк? — с удивлением повторил я.

— Précisément, зоопарк. Точно, как вы сказали. А кто из четвероруких содержится там? Скажу вам, cher collègue, не многие могут определить разницу между следом от пальцев человека и обезьяны. Человек и шимпанзе берут предметы пальцами и используют большой палец как точку опоры. Горилла, орангутан, гиббон слишком глупы. Они не знают, как использовать большой палец. Теперь посмотрите, — снова он показал на синяки на горле мертвой девушки. — Большое пятно — отпечаток большого пальца. Эти линии — отпечатки остальных пальцев. А раны на теле оставлены ногтями. Все старо как мир. Юный Мейтленд говорил правду. Он встретил в лесу обезьяну. Обезьяну в вечернем костюме! Что вы скажите на это!

— Бог его знает, — беспомощно протянул я.

— Конечно, — печально кивнул он. — Le bon Dieu точно знает, но что до меня, то я настроен совершенно решительно, я раскрою эту тайну. — После этого он резко отвернулся от мертвой девушки и, осторожно взяв меня за локоть, развернул в сторону входной двери. — Тут нам больше нечего делать. Совершенно нечего, — провозгласил он. — Вы должны помогать больным. А мне нужно кое-что предпринять. Однако если вы проводите меня в ближайший полицейский участок, я буду вам очень признателен. И, если не слишком сложно, не могли бы вы приютить меня под своей крышей, пока я расследую этот инцидент? Вы согласны? Хорошо. Тогда до полуночи, aus voir.

Уже пробило восемь, когда профессор появился у меня дома, подъехав на такси.

— Боже мой, профессор, вы занимались покупками? — воскликнул я, когда мой гость поставил узлы на ближайший стул и усмехнулся мне, а затем закрутил кончики усов, превратив их в миниатюрные рожки.

— Почти, — усмехнулся он, шлепнувшись на соседний стул и запалив едкую французскую сигарету. — Я немного поболтал с бакалейщиком, аптекарем, гаражным рабочим и торговцем табака, всякий раз делая покупки. Я как новый житель вашего столь очаровательного городка Харрисонвилля, разузнал о моих соседях и моем новом доме. Вел себя, словно болтливая старуха. Молол все подряд, и это принесло свои плоды, grâce à Dieu!

Он снова уставился на меня словно мартовский кот, а потом поинтересовался:

— Один из ваших соседей монсеньор Калман, ведь так?

— Да. Кажется, тут живет такой человек, — ответил я. — Но я очень мало знаю о нем.

— Расскажите, все что знаете.

— Хм-м. Он живет тут уже около года, держится особняком. Насколько мне известно, он не пускает к себе никого из торговцев. Я понимаю, он какой-то ученый и живет в доме который выходит на дорогу на Андовер, чтобы никто не мешал ему в его экспериментах.

— Один живет, говорите, — задумавшись, де Грандин притушил сигарету. — А теперь скажите мне, если сможете, этот монсеньер, кажется, водит знакомство с молодым Мэнли, которому вы утром латали пулевую рану?

— Не знаю, — ответил я. — Я никогда не видел их вместе. Мэнли странный, парень легко поддающийся переменам настроении, никогда много ни с кем не говоривший. Я не представляю, как у Миллисенты Комсток завязался с ним роман. Мэнли хорошо держится в седле и в хороших отношениях с матерью невеста, только вот в роли мужа я его не вижу.

— Он слишком строгих правил?

— Не знаю, — признался я.

— Хорошо. Тогда выслушайте меня. Думаете, де Грандин глуп? Может, да, а может, нет. Сегодня я отправился домой к госпоже Комсток и провел рекогносцировку. Там среди золы я обнаружил пару открытых кожаных бальных туфель, которые были буквально растерзаны. Я подкупил слугу и узнал, что туфли раньше принадлежали господину Мэнли. А в мусорном контейнере я сделал новые находки. Я обнаружил белое льняное платье — рубаху со следами крови. Манжеты были разорваны, а застежка сорвана. Рубаха, как я подозреваю, принадлежала господину Мэнли. Переодевшись в поношенную одежду, я, как торговец, поговорил с слугой мадам Комсток. Я купил у него эти туфли и рубаху. Вот они!

С этими словами он извлек из одного узла пару туфель и рубаху, а потом протянул их мне, чтобы я их рассмотрел, как будто это были дорогие, бесценные вещи.

— В Париже у нас есть способы «разговорить» вещи, — объявил он, а потом, запустив руку в карман, вытащил сложенный кусок бумаги. — Эта рубашка… Эти туфли… Я допросил их трижды, и вот что они сказали мне. Mordieu, нашептали, словно две незамужние дамы над чашкой чая!

Развернув бумаги, он извлек три бурых волоса, каждый дюйма три в длину.

Я с любопытством осмотрел их. Они могли быть с чьей-то головы, потому что они были слишком длинными и прямыми, чтобы оказаться волосами с тела, но они показались слишком жесткими, чтобы оказаться человеческими.

— Г-м… — недоуменно протянул я.

— Précisément, — усмехнулся мой гость. — И вы никак не можете классифицировать их?

— Не могу, — согласился я. — Они слишком грубые, чтобы принадлежать Мэнли. С другой стороны, волосы почти черные, а у него коричневые.

— Мой друг, — тут профессор наклонился ко мне и не моргая уставился на меня, — а я видел раньше волосы вроде этих. Вы тоже видели, только не узнали. Это волосы гориллы.

— Гор… да вы сошли с ума! — воскликнул я. — Но как волосы гориллы могли оказаться на рубашке молодого Мэнли?

— Вы сделали неправильное предположение, — поправил меня профессор. — Они были не на рубашке, а внутри нее. Под воротником, где пуля разорвала льняную ткань и ранила владельца. На волосах можно заметить следы засохшей крови Если пожелаете, можете посмотреть на одежду, — он вновь протянул мне разорванную рубаху. — Посмотрите, как она порвана. Словно она была натянута на тело, слишком большое для нее. Я скажу вам, господин Троубридж, рубашка была порвана тварью… чудовищем… которое разорвало этой ночью несчастную девушку, а через несколько минут напало на молодого Мейтленда, и которое прошлой ночью, прежде чем зайти в дом мадам Комсток, сбросило эти туфли. Вижу, вы начинаете понимать. Что вы так на меня смотрите? Вы говорите себе: «Этот де Грандин безумен, словно мартовский заяц!» А теперь пройдите за мной по ступеням доказательств, как по лестнице… Этим утром, пока вы осматривали молодого господина Мэнли, я осмотрел не только его, но и его комнату. На окне я заметил несколько царапин — такие следы мог оставить тот, кто пытался влезть в дом через окно. Я выглянул за окно, и на стене, окрашенной белой краской, я увидел свежие царапины. Также я увидел царапины на железной водопроводной трубе, через которую с крыши стекала дождевая вода. Эта труба шла по стене дома рядом с окном комнаты Мэнли, так что человек не мог дотянуться до подоконника, если только у человека были руки такой же длины, как ноги. Что тогда? И тогда он смог бы с легкостью дотянуться до подоконника. Да… Потом, когда я купил эти туфли и рубашку у слуги мадам Комсток, я нашел частички краски. Позже я сверил частицы краски с туфлей с краской на стене дома. Тот же эффект… Потом я осмотрел рубашку с кровавыми пятнами и все эти обрывки. У меня создалось впечатление, что тот, кто носил эту одежду, неожиданно раздался телом и разорвал одежду. Потом я обнаружил звериные волосы на окровавленной рубахе. Следите за моей мыслью?

— Не понимаю, куда вы клоните, — покачал я головой.

Тогда профессор подался вперед и заговорил быстро и вдумчиво:

— А когда я вдумчиво опросил слугу Комстока, он рассказал мне много больше. К примеру, он рассказал мне, что в прошлую ночь молодой Мэнли сильно нервничал. Вы бы назвали это болезненностью. Он жаловался на головную боль, боль в спине и ощущал слабость. Да. Он рано отправился спать и его избранница отправилась в сельский клуб без него… А много позже, почти в полночь, молодой человек отправился спать. По его словам, он не мог заснуть. Так он сказал слуге утром, но… — тут профессор сделал многозначительную паузу. — Слуга всю ночь маялся с зубной болью и должен был слышать, как молодой человек вернулся вскоре после полуночи. Но он не слышал, чтобы молодой человек входил в дом через дверь… А теперь задумайтесь: полицейский на мотоцикле сказал мне, что видел, как молодой Мэнли возвращается из дома монсеньера Калмана, покачиваясь словно пьяный. Он удивился, этот полицейский, что монсеньер Калман продал нелицензионный ликер после того, как салуны уже закрылись. Как вам это, cher collègue? Что вы на это скажите?

— Черт побери! — воскликнул я. — Вы рассказываете заведомо глупейшую историю из тех, что я слышал, господин де Грандин. Похоже, один их нас сошел с ума, и это определенно не я!

— Мы оба в своем уме, cher collègue, — спокойно сказал француз. — Но любой нормальный человек почувствует себя безумцем, если будет знать то, что знаю я, или будет подозревать то же, что и я. Вы сможете отвезти меня на задворки дома монсеньера Калмана?

Через несколько минут мы были возле одинокой обители старика, обитель которого была окутана тайной.

— Он работает допоздна, — заметил де Грандин, когда мы подъехали. — Видите, в его лаборатории горит свет.

И точно, из окна в задней части дома исходил луч яркого света, разрезающий вечерние тени, а когда я остановил машину и огляделся, мы увидели сгорбленного Калмана в лабораторном переднике, то и дело делающим пассы у окна. Маленький француз какое-то время смотрел на фигуру в белом переднике, словно желая запечатлеть фигуру Калмана в памяти, а потом тронул меня за локоть.

— Возвращаемся, — спокойно распорядился он. — Поехали, я расскажу вам свою историю… Перед войной, расколовшей мир, в Париж из Вены приезжал доктор Бенекендорфф. Как человек, он был невыносим, но как специалист незаменим. Взглянув на него одним глазом, я сразу определил его как колдуна… Но наука — божье оружие, мой друг. Но это не означает, что человек, играющий с ней, подобен Богу. Однако Бенекендорфф зашел слишком далеко. Мы пытались как-то сдержать его.

— Да? — поинтересовался я, ничуть не заинтересовавшись его рассказом. — И чем же таким-этаким он занимался?

— Ха, так чем же он занимался, pardieu? Тогда по ночам исчезали дети бедняков. Они куда-то пропадали. Жандармы тщательно обыскали лабораторию этого Бенекендорффа, и обнаружили не бедных пропавших детей, а полдюжины обезьяноподобных созданий, не совсем людей, но и не полностью животных. Ужасные создания имели черты и тех, и других. У них был мех и рукоподобные ноги, но лица напоминали человеческие. Все они были мертвы, все до одного. И быть может, так для них было лучше… Бенекендорффа признали сумасшедшим. Но, мой друг, несмотря на гениальность этого человека, он был совершенно безумным! Мы изолировали его от общества, и ради безопасности сожгли его записи и уничтожили сыворотку, которую он вкалывал детям, превращая их в псевдообезьян.

— Невозможно! — фыркнул я.

— Немыслимо, — согласился профессор. — Но, к сожалению, возможно. Его секрет остался вместе с ним в сумасшедшем доме. Однако из-за перипетий войны ему удалось бежать.

— Боже мой! — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что потом след этого чудовища затерялся.

Профессор пожал плечами с истинно гэльским фатализмом.

— Возможно. Следы его затерялись, но говорили, что его видели в бельгийском Конго.

— Но…

— Так нет, мой друг. Думать об этом бесполезно. Мы оказались в тупике, но теперь сможем все разузнать… Одна просьба, а потом можете поступать, как хотите: когда следующий раз отправитесь перевязывать молодого Мэнли, возьмите меня с собой. Мне нужно поговорить с мадам Комсток…

Корнелия Комсток была дамой могучего телосложения и очень импозантных манер. Она боялась парней из клуба, репортеров, судебных стряпчих, но для де Грандина она оказалась всего лишь женщиной, обладающей информацией, которую он хотел получить. Предваряя свои расспросы, де Грандин поклонился так, как могут поклониться только французы, а потом пошел напрямую:

— Мадам, вы знакомы или были когда-то знакомы с доктором Бенекендорффом?

Госпожа Комсток посмотрела на француза так, словно была василиском и хотела поразить профессора своим самым смертоносным взглядом:

— Дорогой мой… — начала она так, словно он был безликим водителем такси, но француз встретил ее холодный взгляд совершенно равнодушно.

— Будет очень мило, если вы ответите мне, — сказал он ей. — В первую очередь я представляю Французскую Республику, но также и все человечество. И я снова спрашиваю… Пожалуйста, ответьте: знали вы когда-нибудь доктора Бенекендорффа?

Она низко опустила голову под его немигающим взглядом, и ее губы едва заметно скривились.

— Да, — ответила она голосом не более чем шепотом.

— Ах, так. У нас прогресс. Как вы познакомились с ним… При каких обстоятельствах? Поверьте мне, вы можете совершенно откровенно говорить со мной и доктором Троубриджем, но, пожалуйста, будьте откровенны. Это очень важно.

— Я познакомилась с Отто Бенекендорффом много лет назад. Он только переехал в эту страну из Европы и преподавал биологию в университете, который располагался недалеко от того места, где я жила. Тогда я была девочкой. Мы… Мы были помолвлены.

— И ваша помолвка по какой-то причине была разорвана, не так ли?

Я едва узнал Корнелию Комсток в той женщине, которая уставилась на Жюля де Грандина широко выпученными глазами. Она дрожала, словно от холода, и ее руки нервно перебирали шнур ее черепахового пенсне.

— Это… Это было невозможно. В те дни мы занимались вивисекцией. Но этот человек казалось специально мучил бедных, беззащитных животных. Я вернула его кольцо, когда он, хвастаясь, стал описывать мне один из своих экспериментов. Он словно злорадствовал, вспоминая о муках бедного зверька, прежде чем тот умер.

— Eh bien, мадам, — Де Грандин бросил на нее беглый взгляд. — Так ваша помолвка оказалась расстроенной? Он покинул вас, смирившись, но остался вашим другом?

Корнелия Комсток выглядела так, словно находилась на грани обморока, когда прошептала:

— Нет, сэр. Нет! Он оставил меня с ужасными угрозами. Я помню каждое его слово… Как я могла это забыть? Он сказал: «Я ухожу, но я вернусь. Только смерть может остановить меня, и когда я вернусь, я наведу на тебя такой ужас, какой никто из людей не видел со времен Адама».

— Parbleu, — де Грандин едва не пустился в танец от возбуждения. — У нас есть ключ к этой тайне, друг Троубридж! — а потом прибавил, обращаясь к миссис Комсток: — Еще одна мелочь, маленький вопрос, если не возражаете, мадам. Ваша дочь обручена с господином Мэнли. Расскажите, когда и где она познакомилась с этим молодым человеком?

— Я их познакомила, — казалось, высокомерие вернулось к миссис Комсток. — Господин Мэнли пришел к моему мужу с письмами от его старого школьного товарища — они вместе учились в университете в Кейптауне.

— Кейптауне, вы сказали, мадам? Кейптауне, который в Южной Африке? Nom d’un petit bon homme! Когда появился этот юноша?

— Около года назад. Почему…

— А монсеньер Мэнли сколько времени он тут живет? — его вопрос был задан так решительно, что отмел в сторону все протесты.

— Господин Мэнли остановился у нас, — холодно ответила Комсток. — В следующем месяце он должен жениться на моей дочери. И в самом деле, сэр, я не понимаю, чем вызван интерес Французской Республики, которую вы представляете, и человечества, к моей частной жизни. Если…

— Этот друг из Кейптауна… — бесстрашно продолжал маленький француз. — Как его имя, и чем он на самом деле занимается?

— В самом деле, я должна вам вежливо отказать…

— Скажите мне! — Профессор вытянул тонкие руки, словно хотел вытрясти ответ. — Я должен это знать. Скажите мне!

— Мы не знаем, на какой улице он там живет и номер его дома, — стушевалась миссис Комсток. — Но его имя Александр Финдлей. Он занимается бриллиантами.

— Благодарю! — француз резко поставил ноги рядом, так что его каблуки щелкнули. — Благодарю вас, мадам. Вы были очень любезны и помогли нам.

После полуночи вновь настойчиво зазвонил телефон.

— Говорит Вестерн Юнион, — раздался в трубке голос молодой девушки. — Телефонограмма для профессора Жюля де Грандина. Готовы?

— Да, — ответил я взяв карандаш и блокнот, которые всегда лежали наготове на моем столе. — Читайте.

— «Торговца драгоценностями Александра Финдлея нет ни в одной книге записей. Подписано. Барлингейм, Инспектор полиции». Телеграмма пришла из Кейптауна, Южная Африка, — прибавила она.

— Очень хорошо, — ответил я. — Потом пришлите бумажное подтверждение…

— Mille tonneres, — воскликнул де Грандин, когда я прочитал ему телефонограмму. — Это довершает картину-головоломку. Теперь все или почти все встало на свои места. Подождите, если хотите.

Он прыгнул через комнату и выхватил черную записную книжку из кармана своего пиджака.

— Посмотрите, — он сверился со своими записями. — Этого господина Калмана никто не знает. Он прожил здесь десять месяцев и двадцать шесть дней… завтра утром будет двадцать семь. Эту информацию я получил от риелтора, когда расспрашивал его, в моей rôle сочинителя справочника ученых. Молодой господин Мэнли был знаком с Комстоком «около года». Он принес им письма от школьного друга господина Комстока, который совершенно неизвестен в Кейптауне. Parbleu, мой друг, теперь Жюль де Грандин превратит ночь в день. Если вы будете так добры, достаньте пистолет, а лучше винчестер. Да, — печально кивнул он. — Так и есть. Vraiment.

Время шло. Де Грандин каждую ночь нес свою вахту с ружьем в руке, но тайна убийства госпожи Хамфрей и нападение на Пола Мейтленда так и оставалась тайной. День свадьбы Миллисенты Комсток был назначен, и дом постоянно был переполнен возбужденными молодыми людьми. Тем не менее профессор нес свою одиночную вахту, придерживаясь своего собственного плана действий.

Вечером перед свадьбой де Грандин отправился вместе со мной на вечернюю прогулку.

— Троубридж, мой друг, вы очень терпеливы со мной. Если вы измените свой маршрут и прокатитесь со мной сегодня вечером, думаю, я смогу вам что-то показать.

— Хорошо, — согласился я. — И хоть я считаю, что все это ерунда, но я хочу убедиться.

Вскоре после полуночи мы припарковали машину на подходящем углу и быстро прошли к жилищу Комстока. Мы спрятались в тени живой изгороди, которая ограничивала лужайку.

— Боже, что за странная ночь! — воскликнул я. — Не помню, чтобы хоть раз выдалась такая светлая ночь…

— Хм-м-м-м! — прервал он меня странными звуками, полурычанием, полушепотом, которые мог воспроизвести только француз. — А теперь внимание, мой друг. Никто не знает, какую роль в этом деле играет Богиня Луны Таинт, даже сегодня, когда ее имя было забыто всеми сухими, пыльными антикварами. Но что же мы знаем: нашим рождением управляют фазы Луны. Вы, как психолог, с большим опытом по части акушерства, можете подтвердить это. Так вот, с определенного времени приступы любой психической болезни начинают соответствовать лунным фазам. Почему это происходит, мы не знаем, но все именно так и происходит. Мы не подозреваем, что Таинт, которая подобным образом влияет на смерть и рождения, может обладать силой для перемен подобного рода.

— Должен сказать, что не поспеваю за вами, — признался я. — Чего вы ожидаете? Что рассчитываете увидеть, де Грандин?

— Hélas, ничего, — ответил он. — Я ничего не подозреваю. Я не собираюсь ничего подтверждать. Я — агностик, но перспективный. Может быть, я сделаю большого черного домового своей тенью, но ему нужно готовиться к худшему, и он будет очень разочарован, если ничего не произойдет, — ответил он невпопад. — Этот свет вон там, он горит в комнате мадемуазель Миллисенты?

— Да, — подтвердил я, удивляясь, почему я подчинился дурацкой просьбе дружелюбно настроенного лунатика.

Молодожены в доме притихли, и окна в верхнем этаже одно за другим начали гаснуть. Я дрожал от наползающего смога, но не посмел зажечь спичку. Маленький француз сильно нервничал, то и дело проверяя затвор своего винчестера, вставляя и вынимая обойму, поглаживая дьявольское клеймо на стволе длинными белыми пальцами.

Обрывки облаков ползли по небу на фоне луны, неожиданно они разошлись, поток света залил сцену ярким, жемчужным светом.

— Ах, — пробормотал мой спутник. — А теперь мы увидим то, что увидим… Возможно…

И словно эхо, его слова подхватил дикий, ужасный крик, словно потерянная душа, обреченная на вечные пытки, пыталась вырваться из рук палачей.

— Ага! — воскликнул де Грандин, подняв ружье. — Сейчас он выйдет или…

В доме стали зажигаться огни. Топот ног, крики удивления, но ужасные крики не повторялись.

— Иди сюда, проклятый… Иди и встань лицом к лицу с де Грандином! — я слышал, как бормочет француз, потом: — Вот, мой друг, он идет сюда… le gorille!

Из окна комнаты Миллисенты появилась голова, ужасная, как голова дьявола из самого низшего круга ада. Эта голова покоилась на широких плечах, по крайней мере в четыре фута шириной. Рука, при виде которой у меня возникла мысль о гигантской змее, выскользнула из окна, сжала жестяную водосточную трубу на углу дома, а потом появилось коренастое, мохнатое тело. Нога с пальцами, как на руке, больше всего напоминавшая лапу паука, метнулась вперед. Чудовище выпрыгнуло из дома и повисло на водопроводной трубе. Теперь его черное тело силуэтом вырисовывалось на фоне белой стены дома.

Но что за белая вещь безвольно висела, сжатая свободной рукой зверя? Словно прекрасная белая мошка в лапах паука, Миллисента висела без чувств в лапах чудовища, ее волосы были непричесанными, ее шелковые одежды превратились в лохмотья.

— Стреляйте, стреляйте! — закричал я, но только едва различимый шепот сорвался с моих скованных страхом губ.

— Тихо, imbécile, — приказал мне де Грандин, прижав к щеке приклад. — Не нужно предупреждать его, что мы устроили тут засаду.

Медленно, так медленно… мне показалось, что прошел целый час, огромный примат начал спускаться по водосточной трубе, а потом прыгнул футов на пятнадцать, приземлившись на землю, на залитую лунным светом лужайку. Его маленькие красные глазки злобно сверкали, словно он оглядывался в поисках новой жертвы.

Грохот ружья де Грандина почти оглушил его, и вспышка бездымного пороха озарила ночь. Француз резко передернул затвор и выстрелил во второй раз.

Чудовище пьяно качнулось в сторону дома, когда прозвучал первый выстрел. После второго он уронил Миллисенту на лужайку и завопил, словно это был то ли рев, то ли ворчание. Потом одна из его огромных лап беспомощно повисла, и тварь огромными прыжками помчалась за дом, огромными, неуклюжими прыжками, и, хоть это было и абсурдно, он напоминал огромный надувной мяч.

— Позаботьтесь о девушке, мой друг, — распорядился де Грандин, когда мы оказались возле бесчувственной Миллисенты. — А я займусь Monsieur le Gorille.

Я склонился над бесчувственной девушкой, прижался ухом к ее груди. Слабое, но заметное дыхание. Я взял ее на руки.

— Доктор Троубридж, — у дверей дома меня встретила госпожа Комсток в сопровождении толпы испуганных гостей. — Что случилось? Боже мой, Миллисента! — увидев свою дочь, она в взорвалась в потоке слез. — Что случилось? Что это?

— Помогите мне дотащить Миллисенту до кровати, а потом дайте ей понюхать соли и бренди. — И прошу вас, не задавайте ей никаких вопросов.

Чуть позже, после того как ее уложили в постель, она начала приходить в себя.

— Выйдите из комнаты… Все вы, — приказал я. — Истерические женщины, особенно сострадательные дамочки, смогут вернуться, когда она полностью придет в себя.

— Ох… Ох, эта тварь… обезьяна. Ужасная обезьяна! — произнесла Миллисента тихим, парализующим шепотом. — Она схватила меня… Помогите…

— Все в порядке, дорогая, — утешил я ее. — Вы в безопасности, дома, в своей постели. И рядом с вами старый доктор Троубридже, — И только через несколько часов я осознал, что ее первое восклицание после пробуждения напоминали крики Пола Мейтленда, когда тот пришел в себя…

— Доктор Троубридж, — позвала меня миссис Комсток, заглянув в спальню. — Мы присмотрим за ней, но ведь нет никаких следов господина Мэнли. Вы… Вы не знаете, что с ним случилось?

— Думаю, с ним… с ним что-то случилось, — обтекаемо ответил я, отвернувшись от нее и уставившись на гладкую, дрожащую руку ее дочери.

— Par le barbe d’un bouc vert! — словно безумец воскликнул де Грандин. Однако веселые огоньки плясали в глазах, когда он встретил меня в холле дома Комстоков через пару часов. — Госпожа Комсток, должен вас поздравить… Я, точно так же как мой коллега Троубридж, должны поздравить вас с тем, что ваша очаровательная дочь не разделила судьбу несчастной Сары Хамфрей… Троубридж, mon vieux, я вам очень благодарен. Всего я вам не расскажу… Но эта тварь, как это не было бы невероятно, была совершенно реальна. Parbleu, я сам ни в чем не уверен, хотя мне-то все отлично известно!.. Давайте повторим все еще разок. Когда этот sacré Бенекендорфф находился в сумасшедшем доме, он постоянно бредил о том, что заключение под стражу мешает ему осуществить его месть… А ведь он давно хотел отомстить некой госпоже Корнелии Комсток, живущей в Америке… Мы, французы, логики, и в этом ничуть не похожи на англичан и американцев. Мы описываем события, а потом делаем сноску, подписав: «Почему бы нет?» И в один прекрасный день мы скажем: «Кто знает?..» Теперь, помните, друг мой, Троубридж, я говорил вам, что доктор Бенекендорфф скрылся в Британском Конго? Так? Но я не говорил вам, что он писал об опытах над молодой гориллой. Не говорил?.. Когда эта несчастная госпожа Хамфрей была убита столь ужасным способом, я вспомнил свой африканский опыт и сказал сам себе: «Ага, Жюль де Гран-дин, все выглядит так, словно Monsieur le Gorille приложил к этому свою руку». Кроме того, я навел справки, проверил, не сбежал ли какой-нибудь дикий зверь из зоопарков, расположенных поблизости. Мне ответили, что никто не сбегал… А потом сержант Костелло привел меня к этому блестящему ученому — доктору Троубриджу, и вместе с ним я отправился переговорить с молодым господином Мейтлендом, который поведал, при каких странных обстоятельствах погибла несчастная девушка… И что же молодой человек мне рассказал? Он рассказал о ком-то волосатом, кто прыгал вверх-вниз, словно огромная обезьяна, вел себя как горилла, но был одет в вечерний костюм, parbleu! Кажется так! Ни одна горилла не сбегала из зоопарка, однако эта тварь выглядела как горилла… в вечернем костюме джентльмена. Mordieu! Но она бродила по полю для гольфа… А потом я порылся в памяти. Я вспомнил о безумце и бедных детях, которых превратили в обезьяноподобных тварей, с помощью дьявольской сыворотки… Я сказал себе: «Если он мог превратить детей в обезьян, то почему он не мог превратить обезьяну в человека. Да!..» Когда же я обнаружил доктора Калмана, который жил тут год и о котором никто ничего толком не знал… Я искал и нашел одного человека, который приходил и уходил тайно из его дома. Именно этот человек избавился от разодранной рубашки, на которой я нашел волоски гориллы. Mordieu! Я задумался над этим, и чем больше думал, тем меньше мне это нравилось… Предположим, лекарство, которое превращало человека в обезьяну, имело временный эффект? Что тогда? Если через какое-то время заново не принимать препарат, человек снова станет обезьяной. Поспеваете за моей мыслью? Bien… Потом, на другой день я еще кое-что узнал и задумался еще больше. Я выяснил, что Бенекендорфф затаил зло на мадам Комсток… Однако вы, мадам, знали его. Он любил вас так, как умел. А потом он возненавидел вас так, как мог ненавидеть. Разве не для того, чтобы вам отомстить, он создал этот дьявольский план? Думаю, так скорее всего и было… Единственное, что мне оставалось, так это послать телеграмму… Я получил ответ, который ожидал, и страшно испугался. Человек, на рубашке которого я нашел те три волоса гориллы, вовсе не был человеком, а всего лишь прятался под человеческим ликом. Вот так. А потом я решил: «Предположим, его горилла, скрывающаяся под человеческим ликом, вовремя не примет лекарство… Что тогда случится?» Я боялся ответить на свой же вопрос, но купил ружье… У этого ружья были патроны с мягкими пулями, и сделал их более эффективными, прорезав на пулях V-образные насечки. Когда они попадают в цель, то разлетаются на куски, оставляя ужасные раны… В полночь, как я ожидал, все и произошло. Но я-то был готов. Я выстрелил, а потом еще, и каждый раз, когда я стрелял, каждая пуля пробивала огромную дыру в шкуре этой обезьяноподобной твари. И итоге тварь бросила свою жертву и попыталась найти укрытие в единственном месте, воспоминания о котором были в крошечном мозгу этого обезьяноподобного создания — доме доктора Калмана. Да… Я быстро пошел за ним и добрался до дома почти одновременно с чудовищем. Тварь обезумела, получив пару пуль, и в ярости он разорвал так называемого Калмана на мелкие кусочки, точно так же, как бедную Сару Хамфрей. Тут я достал ружье и уложил его еще одним выстрелом. Так что, C’est une affaire finie.

Но перед этим я осмотрел труп доктора Калмана. Кто он? Не кто иной, как лунатик, творец чудовищ, отвратительный доктор Отто Бенекендорфф! С другой стороны, я задержался для того, чтобы уничтожить дьявольское лекарство, которое может превратить человека в обезьяну и обезьяну в человека. Лучше будет, если секрет этой смеси окажется потерян навсегда… Думаю, мадмуазель Хамфрей не повезло из-за того, что она встретилась с человекообезьяной, когда тот шел к доктору Калману, а точнее, к доктору Бенекендорффу. Как животное, Мэнли подчинялся только одному человеку, Бенекендорффу — своему хозяину, который привез его из Африки… Когда зверь напал на девушку на краю поля для гольфа, та закричала от ужаса. И снова его дикая часть взяла верх над человеческой. Поверьте мне, горилла — зверь более дикий, чем медведь, лев или тигр. Так что, придя в ярость, дикая тварь разорвала девушку. Он попытался разорвать и молодого монсеньора Мейтленда. Но тут нам повезло: юноша сбежал, так что мы выслушали его историю и она навела нас на след… Но теперь все законченно. Я полностью отчитался перед инспектором Костелло и показал ему тела в доме Костелло. Теперь я могу со спокойной совестью вернуться в Париж. В Министерстве Здравоохранения будут рады узнать, что Бенекендорффа больше нет.

— Но монсеньор де Грандин, — подступила к профессору мисс Комсток. — Кого же вы убили: человека или обезьяну?

Я задержал дыхание, в то время как француз уставился на нее неподвижным взглядом, а потом вздохнул с облегчением, когда тот ответил:

— Я не знаю, мадам.

— Хорошо, — вновь естественная черта госпожи Комсток спорить вернулась к ней. — Думаю, все это более чем странно…

Смех француза прозвучал более чем олимпийски.

— Думаете, это странно, мадам? Mort d’un rat mort, как Болкис сказала Соломону. И я повторю вам то же самое…

— Когда полицейские увидели монсеньора Мэнли — mon dieu, что за имя для человекообезьяны — они оказались озадачены, — рассказал мне де Грандин, когда мы направились к моей машине. — Но я должен был предупредить Костелло, чтобы он объявил об исчезновении молодого человека. А потом он представил бы это дело, как нераскрытое. Никто не знает истинных фактов этого дела, кроме меня и вас, друг мой Троубридж. А общество… оно не поверит, даже если мы расскажем правду.