Я, вампир
1. Шевалье Футэйн
Вечеринка была скучной. Наверное, я приехал слишком рано. Этой ночью в «Китайском театре Граумана» шел предварительный показ нового фильма, и самые интересные гости не появятся, пока он не закончится. И действительно, Джек Харди, режиссер в «Саммит Пикчерс», у которого я работал помощником, еще не прибыл, а ведь именно он организовал эту вечеринку. Но Харди никогда не славился точностью.
Я вышел на веранду и прислонился к столбику, потягивая коктейль и глядя на огни Голливуда внизу. Дом Харди стоял на вершине холма, высившегося над столицей кинематографии, возле «Фалькон Лэйр» — знаменитого замка с башенкой Валентино. Туман, поднимающийся из Санта-Моники, постепенно скрывал огни на западе.
Джин Хаббард, инженю в «Саммит», подошла и взяла бокал из моей руки.
— Привет, Март, — поздоровалась она, отпив коктейль. — Где ты был?
— Работал с труппой «Убийства в пустыне» в Мохаве, — ответил я. — Тебе недоставало меня, милая?
Я обнял ее за талию и притянул поближе к себе. Девушка улыбнулась и, слегка нахмурив брови, подставила мне свое очаровательное загорелое лицо. Я собирался жениться на Джин, но пока еще не решил, когда это будет.
— Ты многое пропустил, — сказала она, поджав губы.
Я согласился и через мгновение спросил:
— А что там о человеке-вампире?
— А, шевалье Футэйн. Ты что, не читал статью Лолли Парсон в «Скрипт»? Джек Харди подобрал его месяц назад в Европе. Глупая пустышка. Но зато хорошая реклама.
— Трижды приветствую рекламу, — улыбнулся я. — Только вспомни, что она сделала для «Рождения нации». Но какое отношение имеет к этому вампир?
— Он загадочный человек. Никому еще не удалось сфотографировать его. Ходят странные истории о его прошлой жизни в Париже. Он собирается играть в «Жажде крови» Джека. Хочет добиться того же, что Карлофф дал «Юниверсал» с «Франкенштейном». «Шевалье Футэйн», — с нажимом произнесла она. — Вероятно, какой-нибудь официант из парижских кафе. Я его не видела, но… Да черт с ним! Март, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Вернее, для Деминга.
— Для Хесса Деминга? — уточнил я, удивленно подняв брови.
Хесс Деминг являлся суперзвездой «Саммит Пикчерс». Два дня назад умерла его жена, Сандра Колтер. Она тоже была актрисой, хотя и не считалась такой звездой, как муж. Я знал, что Хесс любил ее, и теперь мог предположить, что за проблема встала.
— Я заметил, что он слегка шатается, — осторожно сказал я.
— Он убивает себя, — взволнованно заявила Джин. — Я… я чувствую себя ответственной за него, Март. В конце концов, именно он помог мне стартовать в «Саммит Пикчерс». А сейчас он убивает себя алкоголем.
— Ну, я сделаю, что смогу, — сказал я. — Но много ли я могу? Наверное, лучшее, что он может сделать, это погрузиться в работу. Я знаю, что если бы я потерял тебя, Джин…
Я замолчал. Мне даже думать об этом не хотелось.
Она кивнула.
— Ну, попробуй сделать хоть что-нибудь. Потерять Сандру таким образом… Это ужасно.
— Каким образом? — спросил я. — Вспомни, что меня здесь не было. Я кое-что читал об этом, но…
— Она умерла быстро, — ответила Джин. — Злокачественная анемия, как сказали врачи. Но Хесс рассказал мне, что на самом деле врачи вообще не знали, что это было. Она просто все больше и больше слабела, пока не… не скончалась.
Я кивнул, поспешно поцеловал Джин и вернулся в дом. И тут же увидел Хесса, идущего мимо с бокалом в руке. Он повернулся, когда я тронул его за плечо.
— А, Март, — сказал Деминг, чуть-чуть запинаясь.
Актер твердо держал бокал, не расплескивая, но по налитым кровью глазам я определил, что он почти на грани. Он был дьявольски красив — сильный, хорошо сложенный, с серыми глазами и полными, обычно улыбающимися губами. Но сейчас он не улыбался. Губы были расслаблены, лицо покрыто потом.
— Ты знаешь о Сандре?
— Да, — кивнул я. — Мои соболезнования, Хесс.
Тот залпом допил бокал и с гримасой отвращения вытер рукой рот.
— Я пьян, Март, — доверительно сказал он. — Я должен был напиться. Это было ужасно… последние несколько дней. Я должен сжечь ее.
Я молчал.
— Сжечь ее. О боже, Март, сжечь ее прекрасное тело — и я должен смотреть на это! Она заставила меня пообещать, что я буду смотреть, чтобы удостовериться, что ее действительно сожгли.
— Кремация — чистое завершение жизни, Хесс, — сказал я. — А Сандра была чистой девушкой и чертовски хорошей актрисой!
Он приблизил свое покрасневшее лицо к моему.
— Да… но я должен ее сжечь. Это убивает меня, Март! О боже!
Актер поставил на стол пустой бокал и повертел головой.
Интересно, почему Сандра вдруг настояла на кремации? В одном интервью она рассказывала, что боится огня. Разумеется, большинство интервью кинозвезд — чушь и фуфло, но я знал, что Сандра и в самом деле боялась огня. Однажды на съемках я видел, как с ней случилась настоящая истери-ка, когда исполнитель главной роли стал раскуривать трубку возле ее лица.
— Извини, Март, — пробурчал Хесс, — мне нужно найти новую порцию.
— Минутку, — удержал я его. — Посмотри на себя, дружище. Тебе уже достаточно.
— Это так больно! — возразил он. — Но если я выпью еще немного, то, может, боль немного уменьшится. — Актер уставился на меня с пьяным упорством в глазах, хотя сам не верил своим словам. — Чистая, — внезапно сказал он. — Она тоже сказала так, Март. Она сказала, что сожжение — это чистая смерть. Но, боже, ее прекрасное белое тело… Я этого не выдержу, Март! Наверное, я сойду с ума. Будь добр, принеси мне выпить.
— Жди здесь, Хесс, — вздохнул я. — Я принесу, — не стал добавлять, что по дороге пролью большую часть бокала.
Он опустился на стол, бормоча слова благодарности. Я ушел с нехорошим чувством — за свою жизнь я видел слишком много спившихся актеров, чтобы не определить у Хесса явные признаки начинающегося алкоголизма. Похоже, дни его славы сочтены. Дальше будут все более и более длинные промежутки между картинами, затем он сойдет на вторые роли и, наконец, закончит сериалами. И, в конце концов, Хесса найдут мертвым в дешевых комнатах на Мэйн-стрит, отравившимся газом. Возле стойки была толпа.
— А вот и Март, — воскликнул кто-то. — Эй, иди сюда, познакомься с вампиром!
И тут я испытал настоящий шок, увидев режиссера Джека Харди, с которым работал над многими хитами. Он походил на труп, выглядел гораздо хуже, чем когда-либо. У человека, страдающего похмельем или после косячка марихуаны, не бывает приятного вида, но таким я Харди никогда еще не видел. Казалось, он держался только на нервах. В нем не было ни кровинки.
Сколько я помню, он всегда был коренастым, румяным блондином, похожим на борца, с огромными бицепсами, добродушным грубым лицом и колючей копной желтых волос. Теперь же он напоминал скелет, обтянутый свободно свисающей кожей. Лицо покрылось сеткой морщин. Под глазами были большие мешки, а сами глаза выглядели унылыми и остекленевшими. Вокруг шеи был плотно завязан черный шелковый шарф.
— Боже милостивый, Джек! — воскликнул я. — Что с тобой?
Он отвел глаза и резко ответил:
— Ничего! Со мной все в порядке. Я хочу представить тебе шевалье Футэйна — это Март Прескотт.
— Просто Пьер, — раздался бархатный голос, — Голливуд — не место для титулов. Март Прескотт, это честь для меня.
И я впервые увидел шевалье Пьера Футэйна.
Мы обменялись рукопожатием. Первым впечатлением был ледяной холод, исходящий от этого человека. Поэтому я отпустил его руку гораздо быстрее, чем требовала вежливость. Он улыбнулся.
Шевалье был очарователен. Или, по крайней мере, казался таковым. Стройный, чуть ниже среднего роста, с мягким, круглым, неестественно юным лицом и светлыми волосами. Я заметил, что щеки его подкрашены — очень искусно, но я-то разбираюсь в гриме. А под краской, если присмотреться, можно было увидеть мертвенную бледность, которая сделала бы шевалье слишком заметным, не будь он загримирован. Возможно, какая-то болезнь выбелила его кожу, но губы при этом были красными. Даже темно-красными, как кровь.
Он был чисто выбрит, в безупречном вечернем костюме, а глаза казались чернильными омутами.
— Рад с вами познакомиться, — наклонил голову я. — Вы ведь вампир, да?
Он улыбнулся.
— Так обо мне говорят. Но все мы служим темному богу рекламы, не так ли, мистер Прескотт? Или… Март?
— Лучше Март, — сказал я, по-прежнему не сводя с него глаз.
Я увидел, что взгляд его прошел мимо меня, а на лице появилось какое-то странное выражение — смесь изумления и недоверия. Появилось, но тут же исчезло. Я повернулся. Ко мне подходила Джин.
— Так это и есть шевалье? — поинтересовалась она.
Пьер Футэйн уставился на нее, чуть приоткрыв губы. Почти неслышно пробормотал: «Соня», а затем, с вопросительной интонацией: «Соня?». Я представил их друг другу.
— Как видите, меня зовут не Соня, — усмехнулась Джин.
Шевалье покачал головой со странным выражением черных глаз.
— Когда-то я знал похожую на вас девушку, — тихо сказал он. — Очень похожую. Это странно…
— Прошу меня простить, — прервал я его.
Джек Харди уходил из бара. Я быстро направился за ним.
Когда он уже был у французских дверей, я коснулся его плеча. Он пораженно выругался, поворачивая ко мне мертвенное, точно маска, лицо.
— Черт побери тебя, Март! — проворчал он. — Не трогай меня.
Я взял режиссера за плечи и повернул к себе.
— Что, черт возьми, с тобой произошло? — спросил я. — Послушай, Джек, тебе не удастся меня обмануть. Ты знаешь это. Я уже помогал тебе раньше, помогу и сейчас. Расскажи, что с тобой?
Морщинистое лицо старого друга смягчилось. Он осторожно снял мои руки с плеч. Его собственные руки были ледяные, как и у шевалье Футэйна.
— Нет, — вздохнул он. — Все бесполезно, Март. Ты ничего не сможешь сделать. Со мной действительно все в порядке. Просто перенапряжение. Я вел в Париже слишком бурную жизнь.
Я понял, что между нами встала глухая стена. Внезапно, само по себе, в голову пришла странная мысль, и я тут же озвучил ее:
— Что у тебя с шеей?
Харди не ответил. Просто нахмурился и покачал головой.
— Инфекционное заболевание горла, — сказал он после продолжительного молчания. — Продуло на сквозняке.
Он поднял руку и прикоснулся к черному шарфу.
Позади вдруг раздался резкий, хриплый вскрик, звук скорее не человеческий. Я повернулся. Это был Хесс Деминг. Он качался, стоя в дверях, глаза его были налиты кровью, по подбородку стекала струйка слюны.
— Сандра умерла от инфекционного заболевания горла, Харди, — произнес он мертвым, без всяких эмоций и потому особенно ужасным голосом.
Джек не ответил. Он сделал шаг назад, а Хесс тупо продолжил:
— Она сделалась совершенно белой, а потом умерла. Доктора не знали, что это за болезнь, хотя в свидетельстве о смерти указали анемию. Вы привезли с собой какую-то грязную болезнь, Харди? Если так, то я вас убью.
— Минутку, — вмешался я. — Инфекционное заболевание горла? Я не знал…
— На горле у нее была отметина — две небольшие ранки, близко друг к другу. Это само по себе не могло убить ее, но какая-нибудь отвратительная болезнь…
— Ты с ума сошел, Хесс, — покачал головой я. — Ты просто пьян. Послушай меня: Джек, вероятно, не имеет никакого отношения… к этому.
Хесс не смотрел на меня. Он не сводил налитых кровью глаз с Джека Харди и продолжал тем же тихим монотонным голосом:
— Харди, вы можете поклясться, что Март прав? Вы поклянетесь?
Губы Джека скривились, словно от какой-то внутренней муки.
— Давай, Джек, — кивнул я. — Скажи ему, что я прав.
Харди вдруг вспыхнул.
— Я не приближался к вашей жене! Я вообще не видел ее после возвращения. Есть…
— Это не тот ответ, которого я добивался, — прошептал Хесс и вдруг, качаясь, рванулся вперед.
Они оба были слишком пьяны, чтобы сделать друг другу что-то серьезное, но если бы я их не разнял, через секунду началась бы отвратительная драка. Когда я разнимал их, Хесс схватился рукой за шарф Джека и сорвал его у него с шеи.
На его горле, слева, были два красных маленьких прокола с белой каймой.
2. Кремация Сандры
На следующий день Джин позвонила мне:
— Март, мы собираемся сегодня вечером в студии репетировать сцену для «Жажды крови»… Павильон номер шесть. Тебя назначили помощником режиссера, так что ты должен быть там. И… у меня есть кое-что, что, возможно, Джек тебе не сказал. Он был… несколько странным в последнее время.
— Спасибо, милая, — ответил я. — Я буду. Но я не знал, что ты снимаешься в «Жажде».
— Я тоже, но произошли внезапные перестановки. Кто-то захотел меня — я думаю, шевалье, — и большой босс позвонил мне сегодня утром и по секрету сообщил это. Однако я все равно не в настроении. Ночь была плохой.
— Мне жаль, — посочувствовал я. — Ты была в порядке, когда я уходил.
— Я имею в виду кошмарные сны, — медленно проговорила она. — Ужасные сны, Март! Тем не менее странно, что я не могу вспомнить, о чем они были. Ну ладно… Так ты будешь на репетиции?
Я пообещал, что обязательно приду, но вышло так, что я не смог сдержать свое обещание. Мне позвонил Хесс Деминг и спросил, не могу ли я отвезти его в Малибу. Он еще слишком пьян, чтобы самому вести машину, а днем там состоится кремация Сандры. Я вывел из гаража свою машину и покатил на запад. Через двадцать минут я подъехал к пляжному домику Деминга.
Мальчик-слуга узнал меня и впустил, печально качая головой.
— Мист Деминг очень плох, — сообщил он. — Все утро пьет неразбавленный джин…
— Это ты, Март? — прокричал сверху Хесс. — Хорошо… я сейчас спущусь. Иди сюда, Джим!
Мальчик-японец, многозначительно взглянув на меня, побежал наверх.
Я подошел к столу и перебрал лежащие на нем журналы. Из приоткрытого окна дунул легкий ветерок, и в нем затрепетал клочок бумаги. Одно слово на нем попало мне на глаза, и я развернул записку, чтобы прочитать подробнее. Она была адресована Хессу, и с первого же взгляда на нее раскаяние в том, что я сунул в нее свой нос, исчезло:
Дорогой Хесс, я чувствую, что скоро умру. И я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Я была не в себе, когда говорила не то, что хотела. Не кремируй меня, Хесс. Даже несмотря на то, что я буду мертвой, я знаю, что почувствую жар огня. Похорони меня в склепе в «Лесной Лужайке» — и не бальзамируй. Я буду уже мертва, когда ты найдешь эту записку, но знаю, что ты сделаешь так, как я хочу. Живой или мертвой, я всегда буду тебя любить.
Записка была подписана Сандрой Колтер, женой Хесса. Это было странно. Видел ли он эту записку? Позади послышалось чье-то дыхание. Это оказался Джим, мальчик-слуга.
— Мист Прескотт, — прошептал он, глядя на листок в моих руках, — я нашел эту записку вчера вечером. Мист Хесс не видел ее. Это письмо Ми Колтер.
Он замолчал, и я прочел в его глазах страх — явный, неприкрытый страх. Мальчик ткнул коричневым пальцем в записку.
— Видите, мист Прескотт?
Он указывал на чернильное пятнышко, которое наполовину замазало подпись.
— И что? — спросил я.
— Его размазал я, мист Прескотт. Когда я взял записку, чернила еще не высохли.
Я уставился на него. Он поспешно повернулся при звуке шагов на лестнице. Это, шатаясь, спускался Хесс Деминг.
Думаю, именно тогда я начал понимать ужасную правду. Я не поверил в нее, хотя… нет, не тогда. Это было слишком фантастично, слишком невероятно. Но все же что-то вроде правды, очевидно, забрезжило в голове, поскольку не было никакого другого объяснения тому, что я сделал.
— Что ты там смотришь, Март? — спросил Хесс.
— Ничего, — спокойно ответил я, смял записку и сунул в карман. — По крайней мере, ничего важного. Ты готов?
Он кивнул, и мы направились к двери. Мельком я увидел, как Джим глядит нам вслед с облегчением на темном худом лице…
Крематорий находился в Пассадене, и я оставил там Хесса. Я хотел остаться с ним, но он отказался. Видимо, не хотел, чтобы кто-то видел, как сжигают тело Сандры. Я понимал, что так ему будет легче. Поэтому поехал коротким путем через Голливудские Холмы, и вот там-то возникла проблема.
У машины сломалась ось. После недавних дождей дорога раскисла, и мне с трудом удалось не перевернуться. Потом пришлось идти пешком больше мили до ближайшего телефона, после чего я потратил еще больше времени, ожидая такси. Было уже почти восемь вечера, когда я добрался до студии.
Охранник впустил меня, и я поспешил к шестому павильону. Было уже темно. Ругаясь шепотом, я свернул за угол и чуть не столкнулся с маленькой фигуркой. Это был Форрест, один из наших операторов. Он странно вскрикнул и стиснул мне руку.
— Это вы, Март? Послушайте, вы можете сделать мне одолжение? Я хочу, чтобы вы взглянули на пленку…
— Сейчас мне некогда, — сказал я. — Вы видели где-то здесь Джин? Я должен…
— Я об этом же, — поежился Форрест, невысокий, сухой малый с обезьяньим личиком, но оператором он был хорошим. — Они уехали — Джин, Харди и шевалье. Есть кое-что странное в этом парне.
— Вы так считаете? Ну, я позвоню Джин. Я завтра просмотрю, что вы сняли.
— Дома ее не будет, — сказал Форрест. — Шевалье повез ее в «Гроув». Послушайте, Март, вы должны увидеть пленку. Или я разучился обращаться с камерой, или француз — самое необычайное из всего, что я когда-либо снимал. Пойдемте в смотровую, Март… У меня все уже готово. Я сам проявил ее.
— Ладно, — согласился я и отправился за Форрестом в смотровую. Там я занял место в небольшом темном зальчике, слыша, как оператор возится в проекционной будке. Затем он включил связь и сказал:
— Харди не хотел делать предварительных снимков… настаивал на этом, знаете ли. Но босс велел мне включить одну из автоматических камер слежения, — чтобы не беспокоить актеров шумом, — просто чтобы понять, как француз будет выглядеть на экране. Удачно, что это оказалась одна из бесшумных камер, иначе бы Харди что-то заподозрил. Смотрите, что получилось, Март!
Раздался щелчок, когда Форрест выключил связь. На экране вспыхнул белый свет, и тут же появилось изображение — шестой павильон. Обстановка была непривычной: викторианская комната с мягкими плюшевыми креслами, картинами в золоченых рамах, сбоку стояла отвратительная этажерка. В кадр вошел Джек Харди. На экране его лицо особенно походило на череп, покрытый обвисшей, сморщенной кожей. За ним появилась Джин в сшитом на заказ костюме — на репетиции никто специально не одевается, — а позади нее…
Я заморгал, думая, что у меня что-то случилось с глазами. По экрану поползло что-то вроде светящегося тумана — овального, высотой в человеческий рост. Вы видели нимб света на экране, когда осветитель направляет прожектор прямо на камеру? Ну… примерно так это и выглядело, за исключением того, что там не было никакого прожектора. И что самое ужасное, свет двигался в том же темпе, в каком шел бы человек. Связь снова включилась со щелчком.
— Когда я увидел негатив, — сказал Форрест, — то подумал, что он просто засвечен. Только не было там никакого света. Смотрите сами… — Овальный, светящийся туман остановился возле Джин, она смотрела прямо на него с улыбкой на губах. — Март, когда это снималось, Джин уставилась прямо на француза!
— Остановите, Форрест! — хрипло сказал я. — Вот тут.
Пленка остановилась. Джин была повернута к камере профилем. Я подался вперед, уставившись на то, что заметил на ее шее. Это были едва различимые крошечные бесцветные точки на горле Джин слева… Такие же ранки я видел на горле Джека Харди прошлой ночью!
Внезапно щелкнула, выключаясь, связь. Экран вспыхнул ослепительно белым, затем почернел.
Я немного подождал, но из будки не доносилось ни звука.
— Форрест, — позвал я. — У вас все в порядке?
Ни звука в ответ. Даже слабого гудения проектора. Я встал и быстро направился в конец зала. В будке было две двери. Одна открывалась на лестницу, ведущую вниз на улицу, в переулок. И еще было отверстие в полу, куда вела из зала металлическая лесенка. Я быстро поднялся по ней, в душе зарождалось нехорошее предчувствие.
Форрест находился в будке. Вот только он был уже не живой. Бедняга лежал на спине, глаза слепо уставились в сторону, поскольку голова была вывернута под немыслимым углом. Сразу стало ясно, что у него сломана шея. Я поспешно взглянул на проектор. Бобины с фильмом не было! А дверь, ведущая на лестницу, была приоткрыта на несколько дюймов. Я вышел через нее, хотя знал, что никого не увижу. Хорошо освещенный широкий проход между шестым и четвертым павильонами был тих и пуст. Затем я услышал стук шагов, становившийся все громче. И в проход вбежал какой-то человек. Я узнал в нем одного из рекламной группы и окликнул.
— Подождите… — задыхаясь, проговорил он, но все же остановился.
— Вы встретили сейчас кого-нибудь? — требовательно спросил я. — Шевалье Футэйна?
Он покачал головой.
— Нет, но… — Лицо рекламщика было белым, как бумага, когда он повернулся ко мне. — Хесс Деминг сошел с ума. Мне нужно немедленно связаться с газетами.
Я сбежал по лестнице и схватил его за руку.
— Что вы имеете в виду? — рявкнул я. — Хесс был в порядке, когда я уезжал. Немного пьян — только и всего.
Лоб рекламщика блестел от пота.
— Это ужасно… Я еще точно не знаю, что случилось. Похоже, его жена — Сандра Колтер — ожила во время кремации. Ее видели через окно — знаете, такое окошечко в печи — и слышали ее крики. Хесс вытащил ее слишком поздно. Он совершенно спятил, понес какой-то бред. Врачи сказали — летаргический сон… Мне нужно добраться до телефона, мистер Прескотт!
Он вырвался и побежал в направлении здания администрации. Я сунул руку в карман и достал клочок бумаги. Это была записка, которую я нашел в доме Хесса Деминга. Слова прыгали у меня перед глазами. Я раз за разом повторял себе:
— Этого не может быть! Такого просто не может быть!
Я имел в виду не оживление Сандры Колтер во время кремации. Это можно вполне правдоподобно объяснить — летаргия. Но вместе с другими событиями оно привело к некому заключению — и это заключение я не осмеливался принять даже мысленно.
Что сказал бедный Форрест? Шевалье повез Джин в «Гроув»? Ну, ладно…
Такси все еще ждало меня. Я сел в машину.
— В «Амбассадор», — мрачно сказал я водителю, — двадцать долларов, если не будете обращать внимания на светофоры.
3. Черный гроб
Всю ночь я прочесывал Голливуд — безуспешно. Я обнаружил, что в «Гроув» ни шевалье Футэйн, ни Джин не появлялись. И никто не знал адреса шевалье. Телефонный звонок в студию, уже сходящую с ума от трагедии с Хессом Демингом и убийства Форреста, ничего не дал. Я безуспешно проверил ночные клубы: «Трокадеро», «Санди», все три «Браун Дерби» — приличные клубы, известные с восьмидесятых годов прошлого столетия, — и тоже ничего не узнал. Дюжину раз я звонил Джеку Харди, но никто не брал трубку. Наконец, в частном клубе в Кулвер-Сити, мне впервые улыбнулась удача.
— Мистер Харди наверху, — с обеспокоенным видом сообщил владелец клуба. — Надеюсь, все в порядке, мистер Прескотт? Я уже слышал о Деминге…
— Нормально, — отмахнулся я. — Проведите меня к нему.
— Он должен проспаться, — признался владелец. — Он был пьян в стельку, и я велел запереть его наверху, где он будет в безопасности.
— Не в первый раз, да? — подмигнул я ему. — Все равно, разбудите его… Ну, дайте побольше кофе, черного. Я должен… мне нужно поговорить с ним.
Но прошло полчаса, прежде чем Харди оказался в состоянии понять, кто я такой и о чем говорю. Он сидел на кушетке, мигал по-совиному, но постепенно в его запавших глазах разгорался огонек разума.
— Прескотт, — наконец сказал он, — почему ты не можешь оставить меня в покое?
Я наклонился над ним и, тщательно выговаривая слова, чтобы он точно понял, произнес:
— Я знаю, кто такой шевалье Футэйн.
Я ждал либо ужасного, невозможного подтверждения, либо слов, которые убедят меня, что я сумасшедший дурак.
Харди тупо уставился на меня.
— Как ты узнал? — прошептал он.
Я испытал ледяной шок. До этого момента я еще не верил, несмотря на все доказательства. Но теперь Харди подтвердил подозрения, которым я отказывался верить.
Я не ответил на его вопрос, а вместо этого спросил:
— Ты знаешь о Хессе?
Он кивнул, и, увидев, как мучительно исказилось его лицо, я чуть было не пожалел его. Но меня остановилась мысль о Джин.
— Ты знаешь, где он сейчас?
— Нет. О чем ты говоришь? — внезапно вспыхнул Харди. — Ты с ума сошел, Март! Подумай сам…
— Я не сошел с ума. И Хесс Деминг тоже.
Он посмотрел на меня, как собака, которую только что ударили.
— Ты собираешься рассказать мне всю правду? — мрачно поинтересовался я. — Откуда у тебя эти отметки на горле? Как ты встретился с этим… существом? И куда он увез Джин?
— Джин! — Харди действительно был поражен. — Увез ее… Я не знал этого, Март… Клянусь, что не знал. Ты… Мы были с тобой хорошими друзьями и… и я скажу тебе правду… ради тебя и Джин… Хотя теперь, наверное, уже слишком поздно…
Я шевельнулся, он быстро взглянул на меня и продолжал:
— Я встретил его в Париже. Я искал там новых ощущений… но такого не ожидал. Это был Клуб Сатанистов — дьяволопоклонников. Обычная вещь — дешевое тайное богохульство. Но там я встретил… его. Он может быть обворожительным парнем — когда захочет. Он заставил меня рассказать о Голливуде — и о здешних красотках. Разумеется, я немного прихвастнул. Шевалье спрашивал меня о звездах. Действительно ли они и в жизни столь прекрасны, как на экране. Он слушал меня с голодными глазами, Март. А затем, однажды ночью, у меня был кошмар. Чудовищный черный ужас, который вполз в окно и напал на меня — укусил за горло. Это был сон… или я думал, что это сон. А после… Я оказался в его власти. Он открыл мне правду. Он сделал меня своим рабом, и я не мог этому противостоять. У него силы… нечеловеческие.
Я облизнул пересохшие губы.
— Он заставил меня привезти его сюда, — продолжил Харди, — и представить как новое открытие, которое будет играть главную роль в «Жажде крови», — я рассказывал ему об этой картине еще до того, как… узнал. Как, должно быть, он смеялся надо мной! Он заставил меня служить ему, держать фотографов и операторов подальше, проверяя, чтобы возле него не было ни камер, ни зеркал. А в награду… он позволял мне жить.
Я понимал, что должен испытывать презрение к Харди, служившему такому отвратительному Злу. Но не испытывал.
— А как насчет Джин? — спокойно спросил я. — Где живет шевалье?
— Ты ничего не сможешь сделать, Март, — сказал Харди. — У него под домом хранилище, где он остается на день. Хранилище нельзя открыть, кроме как ключом, который он всегда держит при себе — серебряным ключом. Дверь ему делали на заказ, а потом он сам что-то добавил к ней, чтобы ее невозможно было открыть, кроме как этим единственным ключом. Даже динамит не поможет, сказал он мне.
— Таких тварей… их можно убить, — заметил я.
— Не так-то просто. Сандра Колтер стала его жертвой. После смерти она тоже превратилась в вампира, спящего днем и оживающего по ночам. Ее уничтожил огонь, но нет никакого способа проникнуть в хранилище под домом Футэйна.
— Я не думал об огне, — сказал я. — Нож…
— В сердце, — нетерпеливо прервал меня Харди. — Да — и обезглавить. Я сам думал об этом, но ничего не мог сделать. Я… я его раб, Март!
Ничего не говоря, я нажал кнопку звонка. Появился владелец клуба.
— Вы можете достать мне нож мясника? — Руками я показал размеры. — А как быстро? Он острый?
Привыкший к странным просьбам клиентов, владелец кивнул.
— Сейчас же, мистер Прескотт.
Когда я пошел следом за ним, Харди тихонько позвал:
— Март…
Я повернулся.
— Удачи, — прошептал он.
При виде его морщинистого, обвисшего лица было понятно, что Харди сказал это не пафоса ради.
— Спасибо, — с трудом выдавил я. — Я не виню тебя, Джек, за то, что произошло. Я… наверное, я сделал бы то же самое.
Я пошел, а он резко упал на кушетку, смотря мне вслед глазами, в которые отражались адские муки. Уже рассвело, когда я уехал из Кулвер-Сити с длинным, острым, как бритва, ножом, надежно спрятанным под пальто. День наступал слишком быстро. По телефону сообщили, что Джин все еще не возвращалась домой. Мне потребовалось больше часа, чтобы найти одного человека — он прежде работал на студии, занимаясь кое-какими деликатными делами. Почти не существовало замков, с которыми он бы не справился, что иногда с сожалением признавала полиция.
Звали его Аксель Фергюссон. Большой, добродушный швед с толстыми пальцами, казалось, больше приспособленными для работы с лопатой, чем с замками. Но он был не менее опытен, чем Гудини, и когда-то действительно являлся профессиональным фокусником.
Парадная дверь особняка Футэйна не стала преградой для пальцев Фергюссона и тонкой железки, которую он использовал. Дом, современный двухэтажный особняк, оказался пустым. Но Харди говорил о хранилище под домом.
Мы спустились по лестнице в подвал и оказались в проходе, напоминавшем критский лабиринт, который поворачивал под острыми углами и тянулся на добрых тридцать футов. В конце он упирался в то, что выглядело глухой стеной из голубоватой стали. Глянцевая поверхность двери была ровной, не считая единственной замочной скважины.
Фергюссон принялся за работу. Сначала он напевал что-то себе под нос, но уже через несколько минут замолчал. Лицо его заблестело от пота. Пока я наблюдал за ним, меня начала пробирать дрожь. Стоящий рядом электрический фонарь постепенно тускнел. Фергюссон поменял в нем батарейку и достал незнакомо выглядящий аппарат. Потом надел темные очки и вручил мне такие же. Засверкало, отражаясь от двери, яркое голубоватое пламя. Но и это оказалось бесполезным. Через какое-то время Фергюссон выключил горелку и снова взялся за инструменты. Воткнул в уши стетоскоп, он стал легонько простукивать пальцами дверь. Это было захватывающее зрелище, но я не забывал, что близится ночь, скоро сядет солнце, а жизнь вампира длится от заката до рассвета. Наконец, Фергюссон сдался.
— Я не могу ничего сделать, — развел он руками, задыхаясь, словно после трудной гонки. — А раз уж я не могу, то не сможет никто. Вероятно, даже Гудини не сумел бы вскрыть этот замок. Единственное, что его откроет, это ключ.
— Хорошо, Аксель, — уныло сказал я. — Вот ваши деньги.
Он заколебался, глядя на меня.
— Вы собираетесь остаться здесь, мистер Прескотт?
— Да, — ответил я. — Вы сами найдете выход. А я… еще немного подожду.
— Ну, тогда я оставлю вам фонарь. Можете вернуть его позже, да?
Я ничего не ответил, и Фергюссон ушел, покачивая головой.
Меня объяла полная тишина. Я достал нож из-под пальто, проверил большим пальцем лезвие и принялся ждать.
Не прошло и получаса, как стальная дверь начала медленно раскрываться. Я встал. Через расширяющуюся щель я видел комнату, совершенно пустую, не считая длинного черного предмета, стоящего на полу. Это был гроб.
Когда дверь раскрылась, из нее вышла стройная белая фигурка — Джин, одетая в прозрачную шелковую одежду. Глаза у нее были широко раскрыты и устремлены куда-то вдаль. Девушка походила на лунатика.
За ней следовал мужчина в безупречном вечернем костюме. Ни один волосок не выбивался из прилизанной прически. Выходя из хранилища, он изящно промокал губы носовым платком. На белом платке осталось темно-красное пятно…
4. Я, вампир
Джин прошла мимо меня, словно я не существовал. Но шевалье Футэйн остановился, подняв брови. Его черные глаза, казалось, проникли мне в самую душу. Рукоятка ножа стала горячей в моей руке. Я сделал шаг, чтобы перегородить Футэйну дорогу. Позади зашелестел шелк, и краешком глаза я заметил, что Джин нерешительно остановилась. Ее кавалер следил за мной, небрежно поигрывая носовым платком.
— Март, — медленно проговорил он. — Март Прескотт.
Взгляд его перешел на нож, и на губах возникла едва уловимая улыбка.
— Вы знаете, зачем я здесь, не так ли? — спросил я.
— Да, — кивнул шевалье. — Я… услышал вас. Но не встревожился. Только одна вещь может открыть эту дверь. — Он вытащил из кармана ключ, тускло блеснувший серебряным блеском. — Только этот. — И убрал ключ обратно в карман. — Ваш нож бесполезен, Прескотт.
— Возможно, — криво усмехнулся я, чуть продвигаясь вперед. — Что вы сделали с Джин?
Странное выражение, похожее на боль, мелькнуло в его глазах.
— Она моя, — почти что сердито отрезал он. — И вы ничего не сможете с этим…
Тогда я бросился на него, по крайней мере, попытался. Острие ножа устремилось прямо в белую манишку Футэйна. И остановилось в воздухе. А он даже не шевельнулся. Его взгляд встретился с моим, и мне показалось, что в тело ударила волна энергии — меня разбил паралич, сделав совершенно беспомощным. Кровь пульсировала в висках, когда я пытался двинуться, чтобы завершить удар. Но все оказалось бесполезно. Я был недвижим, словно статуя.
Шевалье прошел мимо меня.
— За мной, — почти небрежно бросил он, и я, как автомат пошел следом.
Какая адская гипнотическая сила сделала меня столь беспомощным?
Футэйн пошел вперед наверх. Темнота еще не наступила, хотя солнце зашло. Я прошел за ним в комнату и по его жесту опустился на стул. Справа стоял маленький стол. Шевалье мягко коснулся моей руки, и меня словно током пронзило. Нож выпал из пальцев и со стуком упал на столик.
Джин стояла неподалеку с тусклыми, невыразительными глазами. Футэйн подошел к ней и обнял за талию. Мне показалось, что рот мой забит грязью, но мне все же удалось членораздельно прохрипеть:
— Будьте вы прокляты, Футэйн! Оставьте ее в покое!
Он отпустил Джин и подошел ко мне с потемневшим от гнева лицом.
— Вы дурак! Я мог бы убить вас прямо сейчас. Легко и просто я мог бы заставить вас пойти на самый оживленный перекресток Голливуда, чтобы вы там перерезали себе горло вашим же ножом. У меня есть власть над людьми. Очевидно, вы уже многое поняли, так что вы знаете, откуда у меня власть.
— Да, — пробормотал я. — Я знаю. Вы дьявол… Но Джин — моя…
Он оскалился, как зверь, и прорычал:
— Она не ваша. И она — не Джин. Она — Соня!
Я вспомнил, что пробормотал Футэйн, когда впервые увидел Джин. Он словно прочел вопрос в моих глазах.
— Когда-то, очень давно, я знал Соню. Они убили ее — вбили ей в сердце кол, давно, в Турине. Теперь, когда я отыскал девушку, которая может быть лишь перевоплощением Сони, они снова поступят так же… Но я не брошу ее. И никто не заставит меня сделать это.
— Вы сделали ее подобием себя, — с трудом шевеля полупарализованными губами выдавил я. — Я убью ее…
Футэйн повернулся, чтобы взглянуть на Соню.
— Еще нет, — тихо сказал он. — Да, она моя. На ней есть клеймо. Но она пока жива. Она не станет вампиром, пока не умрет, или пока не выпьет красного молока. Сегодня вечером она должна это сделать.
Я грязно выругал его. Он дотронулся до моих губ, и я больше не мог произнести ни слова. Тогда они оставили меня, Джин и ее хозяин. Я слышал, как хлопнула уличная дверь.
Ночь тянулась бесконечно долго. Бесчисленные попытки шевельнуться убедили меня, что спасения нет — я даже не мог ничего прошептать парализованными губами. Не раз я оказывался на грани безумия, думая о Джин и вспоминая зловещие слова Футэйна. В конечном итоге боль истощилась и исчезла, и я впал в своего рода кому. Понятия не имею, сколько она длилась. Наверное, прошло много часов, прежде чем я услышал шаги, направляющиеся к комнате.
В поле зрения появилась Джин. Я впился в нее взглядом в попытке найти признаки ужасных изменений, и ничего не увидел. Ее красота была прежней, не считая двух ужасных маленьких ранок на горле. Она подошла к кушетке и спокойно легла, закрыв глаза.
Мимо меня прошел шевалье и направился к Джин. Остановился и долго смотрел на нее. Я уже упоминал о неестественной молодости его лица. Так вот, теперь ее не было. Его лицо выглядело старым — очень старым, вне всякого воображения.
Наконец, он пожал плечами и повернулся ко мне. Его пальцы снова коснулись моих губ, и я почувствовал, что могу говорить. Жизнь хлынула в мои вены, неся с собой приступы боли. Я для проверки шевельнул рукой. Паралича как не бывало.
— Она все еще чиста, — сказал шевалье. — Я не смог сделать это.
Меня наполнило изумление, глаза недоверчиво распахнулись. Футэйн криво улыбнулся.
— Все верно. Я мог бы насильно сделать ее немертвой, но в последний момент запретил себе это. — Он взглянул на окно. — Близится рассвет.
Я взглянул на нож, лежащий возле меня на столике. Шевалье протянул руку и отодвинул его.
— Погодите, — сказал он. — Я должен кое-что рассказать вам, Март Прескотт. Вы сказали, что знаете, кто и что я.
Я кивнул.
— Но вы не можете знать всего, — продолжал он. — Что-то вы поняли, что-то предположили, но вы никогда не узнаете меня. Вы человек, а я — немертвый. Много веков прошло с тех пор, как я стал жертвой другого вампира — именно так это распространяется. Бессмертный и не живой, вечно приносящий горе и страх, и терпящий танталовы муки, я провел так много столетий. Я знал Ричарда, Генриха и Елизавету Английскую, и везде я нес с собой только ужас и смерть, поскольку я чужд всему живому. Я — немертвый.
Его тихий голос продолжал звучать, а я сидел неподвижно в каком-то оцепенении.
— Я — вампир. Я — проклятый, воплощенное Зло, но я не всегда был таким. Давно, в Турине, прежде чем тень пала на меня, я любил девушку… Соню. Но я повстречался с вампиром, заболел и умер — и восстал. Так я сам стал вампиром. Это проклятие немертвых — охотиться на тех, кого они любят. Я навещал Соню. Я сделал ее такой же, каким был сам. Она тоже умерла, а потом мы пошли по земле вместе, не живые и не мертвые. Но это уже была не Соня. Да, тело выглядело по-прежнему, но ведь я любил не только тело. Я слишком поздно понял, что уничтожил ее душу. Однажды могилу ее вскрыли, и священник пронзил колом ей сердце, дав упокоение. Но меня они не нашли, я хорошо спрятал свой гроб. Тогда я отбросил все мысли о любви, понял, что любовь не для таких, как я. Надежда возродилась во мне, когда я увидел… Джин. Сотни лет прошло с тех пор, как погибла Соня, но я вдруг решил, что снова нашел ее. И я взял ее. Ни один человек не смог бы остановить меня.
Шевалье прикрыл веки. Он выглядел бесконечно старым.
— Ни один человек. Но в конце концов я осознал, что не могу обречь ее на ад, в котором давно уже живу сам. Я и думать забыл про любовь. Но очень-очень давно я любил Соню. И в память о ней, а также потому, что могу только повторить то, что уже сотворил когда-то, я не тронул эту девушку.
Я повернул голову и посмотрел на Джин, тихо лежащую на кушетке. Шевалье проследил за моим взглядом и медленно кивнул.
— Да, она носит клеймо. Она умрет, если… — он неустрашимо встретил мой взгляд, — если не умру я сам. Если бы вчера вы прорвались в хранилище и вонзили мне в сердце нож, она была бы уже свободна, — он снова взглянул на окно. — Скоро взойдет солнце.
Затем он быстро подошел к Джин и мгновение глядел на нее сверху вниз.
— Она очень красива, — пробормотал он. — Слишком красива для ада.
Затем шевалье повернулся и направился к двери. Проходя мимо стола, он небрежно бросил на него что-то, звякнувшее при падении. В дверях он остановился, едва заметная улыбка изогнула его красные губы. Таким я его и запомнил, стоящим на черном фоне дверного проема, с высоко поднятой головой. Он поднял руку жестом, который должен был бы показаться театральным, но вовсе не выглядел таковым.
— Итак, прощайте. Я тот, кто решил умереть…
Он не закончил. В сереющем рассвете я увидел, как он уходит, услышал его шаги по лестнице, удаляющиеся и слабеющие, потом лязгнул дверной засов. Паралич тут же слетел с меня. Я вздрогнул, поняв, что должен сделать. Но знал, что не имею права потерпеть неудачу.
Я мельком взглянул на стол. Даже еще не увидев, что лежит рядом с ножом, я уже понял, что это. Серебряный ключ…
Назад: Обитатель склепа
Дальше: Кошмарная женщина
