Глава 81. Жанна

— Держись там, — сказала Элеонора, высадив меня у подъезда свекрови. — Вечером заеду.

Я не успела возразить — только покрышки взвизгнули, и Эля унеслась. Зачем ей приезжать? Мало, что ли, натерпелась? Повиси я так, на высоте черте какого этажа над землей, точно бы сбежала, не оглядываясь. А еще эти недомолвки и многозначительные молчания, как-то связанные с Бриком… Я не расспрашивала — не мое это дело — но вывод напрашивался однозначный. Мужчина и женщина, у которых по определению нет ничего общего, будут так странно себя вести, только если «общее» все же появится. Причем, не к великой радости одной из сторон.

Об Элеоноре и Брике я думала, взбегая по лестнице. Поймала себя на том, что думаю о них для того, чтобы не думать о том, кто ждет меня за дверью.

Это мой сын. Это наш Костик, и мы его любим. Точка.

Позвонила в дверь, прислушалась. Тихо, только, кажется, телевизор бормочет. Ну а чего ждала-то? Можно подумать, «настоящий» Костик бросился бы к двери встречать маму с восторженными воплями. Целый год я думала, что город отобрал у меня семью. Теперь поняла, что до сегодняшнего дня — ошибалась.

Шаркающие шаги, что-то мелькнуло в глазке. Приглушенный щелчок замка, скрип петель.

— Наконец-то, — проворчала тетя Рая. — А Димка где?

— В Красноярске. — Я пыталась светски улыбаться — то есть, вести себя как обычно, раздражая стоящую передо мной женщину одним своим существованием. Пусть думает, что я терпеть ее не могу, что деру нос и так далее. Лишь бы не засматривалась на тщательно замытые, но все-таки заметные пятна крови на джинсах и не задалась вопросом, почему на мне болтается, как на вешалке, Димина футболка.

— Где-е-е? — Свекровь нахмурилась, глядя поверх очков.

Я улыбнулась еще вежливее:

— В Красноярске, дела у него там. Со старой работы позвонили, из автосервиса. Попросили помочь — в школе как раз учебный год закончился, а деньги неплохие обещают. Вы не волнуйтесь. Я — за Костиком. Надоел он вам, наверное…

Тетя Рая резко вдохнула. Она всегда так делала, если не могла определить, чему возмущаться в первую очередь. Я, пользуясь замешательством, скользнула в прихожую, скинула туфли. Телевизор в комнате бухтел, но показывал отнюдь не мультики. До меня долетели слова, произнесенные «псевдоозабоченным» голосом репортера:

— …возле недостроенного здания рядом с автовокзалом. Не удалось обнаружить ни предсмертной записки, ни каких-либо других улик, указывающих на причину самоубийства. Однако на этом загадки не заканчиваются…

Тихий смех Костика заглушил для меня все звуки мира. А потом телевизор замолчал.

— Что-то с ним сегодня не то, — принялась делиться наболевшим свекровь. — Три раза описался, раз обкакался. Я уж его подгузниками припугнула…

Дальше я не слушала. Сделала еще один шаг в сторону комнаты. Позвала:

— Костик!

— Ты знаешь, что я здесь, — отозвался голос моего сына. — Заходи, не бойся.

— Я вот тебе дам — «не бойся», — прикрикнула свекровь. — Ты как разговарива… Ох. Жанночка. Да что же мы стоим? Я сейчас чаю заварю. А то, может, кушать хочешь?

Я резко повернулась. Свекровь улыбалась, но как-то кривенько, будто кожу на лице растягивали изнутри.

— Ты иди, с сыночком поздоровайся — а я пока бутербродов сделаю. — Таким елейным голосом она не разговаривала ни с кем и никогда. — Или супчику поешь?

— Бутерброды, — машинально попросила я. — Пожалуйста…

Тетя Рая развернулась и устремилась в кухню. А я, помедлив, вошла-таки в комнату.

Не меньше минуты мы молча смотрели друг на друга. Я — стоя у старинного шифоньера, засунув большие пальцы в карманы джинсов. Он — развалившись на диване, с наглой улыбкой. Маленький человечек, такой родной и такой чужой одновременно. Одну руку он положил на спинку дивана, другую держал в кармане шорт.

Шорты меня доконали. Не знаю, почему, но у Димы, помимо спасения мира, есть еще один загон: шорты на мужчинах любого возраста не переваривает категорически. Соответственно, в гардеробе Костика места этому предмету одежды тоже не нашлось. Я купила их сыну лишь однажды и, столкнувшись с Диминой реакцией, сначала подумала, что это шутка. Но вечером того же дня шорты пришлось продать на Avito.

Мы заговорили одновременно, хотя мой голос оказался все-таки сильнее голоса шестилетнего мальчишки:

— Приятно снова тебя видеть, Жанна, — сказал «Костик», видимо, где-то в глубине души все еще ассоциируя себя с Антоновым.

— Что, штаны все поуделал? — грозно произнесла я.

Он будто поперхнулся, озадаченно глядя на меня.

— Ты зачем бабушку так расстраиваешь? — мотнула я головой в сторону кухни, откуда уже доносилось паровозное шипение чайника. — Мы с тобой сколько раз говорили? Будешь себя плохо вести — никогда больше к бабушке не пойдешь. Позорище. В школу через три месяца, а он в штаны дует!

Лицо Костика перекосилось.

— Что ты несё… — промямлил Исследователь, и вдруг… Не знаю, как я это поняла, но на меня посмотрел мой сын.

— Мама! — закричал он. — Это не я, это все он! Я говорил ему, чтобы в туалет ходил, а он только закрывал меня!

Закрывал. Вот, значит, как. Я старалась, чтобы облегчение и радость от встречи с сыном не слишком явственно отражались на лице.

— Точно? — все еще строго переспросила я. — Ты себя хорошо вел?

— Я клянусь! — Он ударил себя кулачком в грудь. Да, точно Костик. Знать бы, где он этот жест углядел. Может, дед так обещает больше пиво не пить?..

— Молодец. — Я улыбнулась, села на диван. Не рядом, но близко. — Ты этого хулигана уж постарайся научить, хорошо? А то он уйдет от тебя, поселится в другом, взрослом дяденьке, и в штаны написает. Представляешь?

Костик хихикнул, потом с серьезным видом кивнул:

— Постараюсь! Мам. А папа…

Снова исказились черты лица, дернулась голова, и на меня уставилось нечто, раздосадованное и пристыженное.

— Так, теперь я его запер надежно. — Чужой, холодный тон. — Минут пять ничего не услышит. Давай начнем. Позвони своему супругу, и…

— Пожалуйста, — перебила я, стараясь, чтобы у меня в голосе льда было не меньше.

— Что?

— Когда о чем-то просишь, надо говорить: «пожалуйста».

Секунд пять он молча хватал ртом воздух, вне себя от возмущения. Потом зашипел:

— Ты не слишком ли много о себе возомнила, бесполезная самка тупиковой ветви эволюции?

Меня внутренне передернуло. Но после школы приходилось вращаться в кругах, где порой обзывались гораздо хуже. Ни Инне Валерьевне, ни Пете Антонову, ни, тем более, Костику не допрыгнуть.

Я встала:

— Если будешь так разговаривать, я уйду.

Он хохотнул, но как-то неуверенно. И голос прозвучал так же, будто разрешения спрашивал:

— Ты, возможно, забыла, но я могу уничтожить твоего сына в любой момент.

Я отвернулась, чтобы не дать ему увидеть своего лица.

— Пусть у меня лучше не будет сына, чем будет сын, за которого мне стыдно.

С этими словами я вышла из комнаты. Оказалась в полутемной прихожей, споткнулась и чуть не упала — от напряжения не смотрела под ноги. Что если я ошиблась? Господи, господи, господи…

— Мама! — Истерический вопль Исследователя вырвался откуда-то из самых темных глубин генетической памяти. Страх ребенка, когда его оставляет мать, пусть даже такая непутевая, как я.

Из комнаты послышался скрип пружин дивана, потом по полу затопотали маленькие ножки. Я изо всех сил старалась не разрыдаться в этот миг. Сдержалась, но пообещала себе, что как только все закончится, вцеплюсь в Костика мертвой хваткой и не отпущу, пока он школу не закончит. Превращусь в одну из тех «яжематерей», над которыми все смеются. Пускай все потешаются, если посчастливилось ни разу не оказаться на моем месте.

Я повернулась, сложив руки на груди. Вот он, стоит, глаза на мокром месте. Чужой. Но — ребенок. Злой, капризный, избалованный ребенок.

— «Пожалуйста», если тебе так нужно! — выплюнул он мне в лицо.

Смотрит с яростью, а подбородок трясется. Я благосклонно кивнула, но руки оставила скрещенными на груди.

— Уже хорошо. Но теперь надо извиниться за отвратительное поведение.

Он не верил ушам. Покраснел, потом побледнел. Я испугалась, подумав, что — все, доигралась. Но передо мной вновь появился Костик.

— Прости, пожалуйста, — пробормотал он в своей обычной манере.

— За что это? — удивилась я. — Ты ничего плохого не сделал. Скажи своему другу, что за свое поведение надо отвечать самому.

Костик «исчез», но я успела заметить облегчение в его взгляде. А вернувшийся Исследователь заскрипел молочными зубами.

Шаги. Я бросила через плечо раздраженный взгляд. Свекровь пришлепала, с фирменным «сюсюкающим» выражением на лице.

— Это кто тут моего Костеньку обижает? — Она перекинула через плечо кухонное полотенце и, чуть присев, вытянула руки. — Ну иди ко мне, ма-а-аленький…

Я не стала разбираться, действует сейчас она сама, или этот безумный ублюдок. Быстро встала между ними. Вытянув руку, как раз успела остановить Костика. Он с размаху влепился лбом в мою ладонь, отшатнулся и посмотрел с изумлением.

Надо же, что-то посмело и сумело одолеть бабушкины чары! Да, раньше я позволяла бабушке любое баловство. Чувствовала себя виноватой, что мало времени уделяю ребенку.

— Я жду извинений.

Свекровь попыталась меня отодвинуть, но я уперлась не на шутку.

— Ну чего ты на него налетела? — возмутилась из-за моей спины тетя Рая. — Ребенок тебя ждал, ждал, а ты…

— А я — плохая мать. Такая плохая, что на меня можно обзываться как угодно и потом прощения не просить. Вот возьму сейчас и уйду, раз я такая дрянь.

Свекровь что-то квохтала, «Костик» рычал, а я молча принялась обуваться.

— Извини.

Как будто мышонка раздавили, вот на что это было похоже. Я подняла голову. Он стоял, роняя слезы на серый линолеум, трясясь от обиды и унижения. А руки сложены у груди, сцеплены в замок. Да, это точно не Костик. Тот легко извинялся, и так же легко через пять минут снова пакостил. А этот, судя по виду, ради слова «извини» переломился в десяти местах, не меньше.

Тетя Рая подозрительно молчала — видимо, Исследователь отпустил поводья. Я улыбнулась:

— Ну, вот видишь? Ничего сложного. А если сразу вести себя хорошо, то и извиняться не придется. Иди сюда.

Я чувствовала себя не матерью, а дрессировщицей, обнимая этот заплаканный комок ненависти и страха. Наклонилась, поцеловала в макушку, взъерошила волосы.

— Ну все, помирились. Сейчас мы с бабушкой чаю попьем, а потом пойдем домой, и оттуда уже папе позвоним. Хорошо?

Не сразу, но Костик выдавил «угу», косясь на меня исподлобья. По-хорошему, за такие взгляды тоже бы полагалось отчитать, но ладно, не все сразу.

Когда почти час спустя я позвонила Диме и услышала его обеспокоенный голос на фоне шума зала ожидания, то сказала, не задумываясь:

— Дим, я, по-моему, охренительная мама. Прямо, мать тысячелетия.

Помолчав, он сказал:

— Что значит, «по-моему»? Лично я в тебе никогда не сомневался.