Глава 91. Витёк
Хмура по дороге вырубилась наглухо, в комнату ее Кай на руках оттаранил. Мне велел приглядывать, а сам бабло сдавать повез. Наличные он при себе никогда не держит, сразу на карты закидывает.
Через полчаса телефон пиликнул — мне моя доля прилетела. Глянул — аж зенки протер. Еще раз глянул. Однако…
Сколько сам Кай хапает, я считать никогда не пытался, не мое это дело. Он меня за то при себе и держит, что не суюсь, куда не просят. А только, по всему выходит, что он и за год столько не срубал, сколько сегодня вечером за раз.
Я посмотрел в монитор — Хмура не шевелится. Давно не шевелится, часа уж три как. И что-то сердце кольнуло — не откинулась там? В комнату к ней рванул, одеяло отбросил, схватил за плечо.
Уфф, теплая. Дышит. Зашевелилась, зенки фиолетовые распахнула:
— Вы чего?
И то правда — влетел, под одеяло лезу.
— Да не бойся, — говорю, — не трону. — Снова ее накрыл, отодвинулся. — Спи. Может, попить принести?
Помычала — не надо, мол. И опять вырубилась.
На улице — день уже, Хмуру хорошо видать. Мордаха у нее во сне совсем девчачья, шестнадцати не дашь.
Посчитал я зачем-то, сколько б сейчас моему дитю было, кабы Ленку тогда на разминирование не отправил... Тринадцать, выходит. Или около того. Оно понятно, что по-другому нельзя было. А все ж таки…
Когда Кай приехал, я второй стакан коньяка приканчивал.
— Это еще что? — Кай брови свел. — С горя, или на радостях? Тебе завтра за руль — помнишь?
— Кай, — говорю. — Может, ну его к аллаху — завтра-то? И так уж бабла нагреб немеряно.
— Ишь ты. — Кай за стол уселся. — А ты знаешь, сколько мне бабла нужно?
— Не знаю и знать не хочу. Одно вижу — не больно ты его тратишь, бабло-то. Тебе лишнюю шмотку купить — скука смертная, изматеришься весь. Тачки берешь напрокат, живешь в гостиницах, барахла один чемодан, и тот, потеряешь — не расстроишься. Только и знаешь, что кузнечиком скакать: из страны в страну, из самолета в самолет — так на поскакушки, поди, давно заработал. Предки у тебя пристроены, бабы нет — на хрена деньги-то? В могилу с собой потащишь?
Кай стакан взял, коньяка плеснул. Напротив уселся.
— Вот, вроде, и дурак ты дураком, Витек. А иной раз — как скажешь… Девка спит?
— Как дохлая. Умаялась шибко.
— А мне, веришь — ни в одном глазу. — И выпил залпом все, что налил.
Я от неожиданности аж варежку раззявил. Обычно Кай так не хлещет, потихоньку цедит. Весь вечер может просидеть — ста граммов не выпьет, а тут — на тебе.
— Я сейчас такой подъем чувствую, какого с юности не было! С тех пор, как стихи писать пытался. — Он взял бутылку, снова налил. — Прет со страшной силой. Мы с этой девчонкой горы свернем, понимаешь? То, что было сегодня, только начало! Малая толика того, что она на самом деле может.
— Да понимаю, — говорю. — Вижу, как ты сияешь — будто параша майская. Да только на хрена это все? Вот чего тебе не хватает? Ладно — я. Ты меня с нар вытащил, я тебе по гроб жизни благодарен, друзья детства и все такое. Даже если ты мне платить перестанешь — никуда не денусь, так и буду перед тобой на задних лапках скакать. А самому-то тебе что не так? На четырех языках чешешь, катись куда хочешь, живи хоть в Австралии. Любую бабу помани — прибежит. Все, вроде, у тебя есть?
— На философию пробило? — Кай прищурился. — Не мудрено — столько выжрать… Но окей, отвечу. Счастья мне не хватает, Витек! Так же, как девяноста девяти процентам человечества. Но только для кого-то счастье — зарплата повыше, спрос пожиже, а у меня, ты понимаешь, — авантюрный склад характера. Во всех ориентировках так написано. И не дает мне этот склад покоя — с детства не дает. Интересно, докуда моей наглости добраться позволят, прежде чем башку свернут. Если ты со мной, милости просим. Нет — так дверь вон там. Не держу.
— Да разве ж я за себя, — говорю. — Я — что? Я без тебя с зоны не вылезал бы, а при тебе — на свободе, да еще и живу королем. И не жалко, опять же, мою башку никому — если вместе с твоей свернут, так рыдать никто не будет. А девку отпустить бы надо. Домой, к родителям.
— Вон оно что. — Кай хмыкнул. — На старости лет совесть взыграла?
— А хоть бы и совесть. Ты ее видал, какая сегодня из казино выползла? А ежели завтра вовсе не сдюжит?
Кай головой помотал.
— Сдюжит. Наша Хомура крепче, чем кажется — это во-первых. А во-вторых — ты ее-то спросил? Надо ей домой?
Я глаза отвел. Потому как ни о чем таком Хмуру не спрашивал.
— Мать у нее бухает. В семнадцать лет родила — это в маленьком-то поселке, где все друг друга знают. До сих пор, небось, пальцем показывают — есть от чего спиться. Отец — когда-то такой же пацан был семнадцатилетний, дело сделал, да свинтил подальше. Потом в Красноярск сбежал, там женился, сын у него. А после вернулся и в девчонкину школу работать устроился. Являть собой пример для подрастающего поколения… Каково ей каждый день на этого урода любоваться, как думаешь?
— Да было б тут, — говорю, — об чем думать. Кастрировать таких мудаков — чтобы дальше не плодились.
Кай кивнул:
— Вот именно. — И, жестко так: — Некуда ей возвращаться, Витек. Такая же неприкаянная, как мы с тобой. А ты говоришь — отпусти… Да на что хочешь спорим: палкой буду гнать, и то не пойдет.
Вот, вроде и знаю я Кая сто лет. И сколько народу он при мне такими речами разводил — не счесть. А все одно пробрали его слова. И возразить нечего. «Неприкаянная» — это он про Хмуру правильно сказал.
Кай окно открыл, уселся на подоконник. Закурил.
— И вот еще что вспомни. Ее ведь из казино сегодня — не выгнать было, так пёрло! Еле увел. И сам ты ей по заднице влепил, чтоб не дурковала — забыл уже?
— Помню, — ворчу. — Еще бы не распирало, когда ты ей так мозги задурил! «Школа», «испытания»… Она-то думает — правда учиться будет!
Кай ухмыльнулся:
— Вот уж сомневаюсь. Она давно поняла, что дело нечисто. Захочет соскочить — держать не буду, обещаю. Только она не соскочит. Знаешь, почему?
— У?
— Да потому, что ей интересно! Не меньше, чем мне. Где граница ее способностей? Что еще наворочать может? Ее умения в кои-то веки востребованы. Она, наконец, нужна не только матери — постольку-поскольку — а тому, кто действительно может ее оценить! И вот это нашу «Хмуру» крепче любого поводка удержит. Либо так, либо баб я не знаю от слова «совсем». — Кай затянулся в последний раз, спрыгнул с подоконника, окурок в пепельнице затушил. Мой стакан забрал, в мойку поставил. — Все, Витек. Базар окончен. Иди спать, тут я сам приберу.
Ну, и что вот ему скажешь? Вздохнул я, да в койку потопал.
