31

Спорт и наука не всегда идут рука об руку. Спорт, разумеется, приветствует научные изыскания о менисках и связках, но исследования о буллинге и агрессивном поведении в группах – куда в меньшей степени. В отместку академический мир интересуется только тем, что спорт делает не так, и все меньше и меньше тем, что он делает правильно. Спорт говорит, что наука только выискивает проблемы, а наука утверждает, что спорт живет с шорами на глазах.

Только в одном они одинаково рьяны. Только один вопрос столетиями волновал обоих: что такое лидер?

Мая проходила в больнице все положенные обследования. Отвечала на вопросы. Без слез, без жалоб, без скандалов, – на все соглашаясь и всем идя навстречу. Мира, напротив, настолько вышла из себя, что временами не могла усидеть на стуле. Телефон не замолкал. Мать подключила к делу всю адвокатскую контору, а дочь, лежа на холодной кушетке в холодной палате, понимала, что развязала войну. Матери предстояло взять командование на себя, атаковать врага, действовать, – иначе она не выдержит. Мая написала Ане в эсэмэс именно это слово: «Война». Спустя несколько секунд пришел ответ: «Ты и я против всех!»

За свою хоккейную карьеру Давид повидал сотни лидеров. Формальных и прирожденных, орущих и молчаливых. Он не знал, что сам тоже может быть лидером, пока Суне не выдал ему банду семилетних мальчишек и не выпихнул на лед со свистком на шее. «Я плохой тренер», – сказал тогда Давид, а Суне потрепал его по голове и ответил: «Тот, кто думает, что он хороший тренер, никогда им не станет». Старик был прав и не прав одновременно.

После того как полицейские забрали Кевина, Давид целый час заталкивал игроков обратно в автобус и пытался образумить родителей, что вот так стоять и кричать бесполезно. Они ехали уже три часа, но автобус продолжал вибрировать от звонков и трясся, когда юниоры бегали по салону, заглядывая в телефоны друг друга. Но, похоже, никто в Бьорнстаде пока не знал, почему Кевина увезли, полиция отказалась давать какую-либо информацию, поэтому по автобусу понеслась, бешено разрастаясь, лавина слухов. Даже взрослые не остались в стороне: Бенгт от возбуждения брызгал слюной.

Давид молча сидел впереди один, уставившись в экран телефона. Пришла эсэмэска от отца Кевина. Тот только что узнал, в чем обвиняют сына. Первое, что должен усвоить лидер, – неважно, сам ты занял это место или тебя назначили, – что лидерство предполагает умение не только говорить, но и умалчивать.

Мать сидела у кушетки, крепко сжав руки дочери, их ладони дрожали. Дочь прижалась лбом ко лбу матери.

– Мы справимся, мама.

– Милая, это не ты должна утешать меня, а я тебя…

– Все хорошо, мама. Ты все делаешь правильно.

У Миры опять зазвонил телефон. Мая догадалась, что это из адвокатской конторы, кивнула матери и погладила ее по щеке, мама поцеловала ее, шепнула:

– Я тут, в коридоре. Я никуда не ухожу.

Все четыре ладони по-прежнему дрожали.

Десять лет Давид готовил своих игроков к этому мигу. Заставил пожертвовать всем, работать на износ, научил выдерживать напряжение, даже когда трещат плечи и ломит шею. Ради чего все это было, если сейчас они не выиграют финал? Что такое игра, если ты не хочешь стать лучшим?

Глубочайшее убеждение Давида относительно хоккея заключалось в том, что мир за пределами ледового дворца ни в коем случае не должен вторгаться в мир внутри его. Это разные вселенные. Там, снаружи, жизнь сложная, страшная и трудная, внутри, на площадке – простая и понятная. Если бы Давид не провел четкой черты между этими двумя мирами, его мальчишки сломались бы еще в детстве, – столько дерьма выливается им на головы там, в действительности. Лед был их свободной зоной. Единственным счастливым местом, которого у них никто не мог отнять: здесь они были победителями.

И не только мальчики. На асфальте Давид и сам чувствовал себя нелепым и лишним, зато на льду – никогда. Здесь слово «коллектив» еще не потеряло своего смысла, здесь интересы команды были важнее личных, интересы клуба важнее, чем интересы индивида. Но как далеко можно зайти, защищая свою вселенную? В какой мере лидеру позволено говорить, а в какой – умалчивать?

Нянечка отлично знала, кто такая Мая, но не подавала виду. Муж нянечки – Хряк, один из лучших друзей Петера, полжизни играл с ним в хоккей. Правда, только что, когда нянечка прошла по коридору, Петер и Мира ее словно бы не узнали. Они говорили с ней как через стекло, но она не обиделась. Она знала, что такое бывает, это все из-за травмы, оттого, что они видят только ее халат, а не лицо. Нянечка привыкла, что пациенты и родственники видят в ней только функцию, забывая, что она – тоже человек. Ничего страшного. Она от этого еще больше гордится своей работой.

Оставшись в палате наедине с Маей, она склонилась к ней и сказала:

– Я знаю, это жутко неприятно. Мы постараемся сделать все как можно быстрее.

Девочка посмотрела ей в глаза и кивнула, сильно прикусив губу изнутри. Нянечка всегда старалась сохранять профессиональную дистанцию и учила этому новичков. «Сюда будут приходить люди, которых вы знаете, вы должны относиться к ним как к пациентам, это вопрос лидерства», – обычно говорила она. Но сейчас от этих слов только першит в горле.

– Меня зовут Анн-Катрин, мой муж – давний приятель твоего папы.

– Мая, – шепнула Мая.

Анн-Катрин ласково коснулась ее щеки:

– Ты очень смелая, Мая.

Петер ехал из Бьорнстада обратно в Хед. Он вошел в больницу, готовый торжествуя доложить Мае, что Кевина задержала полиция. Что справедливость восстановлена. Вошел в палату и увидел ее. Нет на свете ничего более крохотного и жалкого, чем твой собственный ребенок на больничной койке. Не существует никакой справедливости. Петер сидел рядом с дочерью и плакал, потому что никогда не смог бы никого убить. Наконец он спросил:

– Что я могу сделать, Мая? Скажи, что я могу сделать…

Дочь провела рукой по его щетине.

– Люби меня.

– Я буду любить тебя вечно.

– Так, как ты любишь хоккей и Дэвида Боуи?

– Больше, Огрызочек, бесконечно больше.

И Мая рассмеялась. Как ни странно, но рассмешил ее именно «Огрызок», семейная кличка десятилетней давности. Когда ей было пять, она съедала все яблоко целиком, вместе с косточками. В девять лет она попросила отца перестать ее так называть и сразу же пожалела об этом.

– Мне нужны две вещи, – шепнула она.

– Дай угадаю: Ана и гитара? – говорит он.

Она кивнула. В палату вернулась Мира. Пальцы родителей соприкоснулись. Когда Петер стоял у двери, дочь крикнула:

– И поговорите с Лео. Иначе он очень испугается. Родители переглянулись. Сколько должно пройти лет, чтобы они перестали вспоминать это мгновение без разрывающей боли в сердце? Единственный человек, который сегодня вспомнил о Маином младшем брате, была сама Мая.

Анн-Катрин сидела в ординаторской, глядя в стену. Она, как и все, слышала, что полиция задержала Кевина, но одна из немногих была в курсе, почему Мая в больнице, и понимала, как одно связано с другим. Мая не узнала Анн-Катрин, и Кевин не узнал бы, хотя она не пропустила почти ни одного матча с тех пор, как он играл в детской команде. Некоторые родители остаются безликими для других детей.

Анн-Катрин написала эсэмэс сыну: «Удачи». Бубу немедленно ответил: «Кев?? Что-нибудь слышала?» Мама солгала: «Нет. Ничего. Сосредоточься на игре, дорогой!» Через несколько минут он ответил: «Выиграю ради Кева!!» Мучительно сглотнув, она набрала: «Я тебя люблю». Бубу ответил, как отвечают все подростки: «Ок».

Анн-Катрин откинулась на жесткую спинку, уставилась в потолок и подумала обо всех несчастных детях, которым сейчас так больно. В этой больнице чего только не насмотришься. Именно поэтому столько ее коллег не выдерживают. У врачей и сестер не бывает ни перерывов на летние тренировки, как в хоккее, ни финалов, ни пауз между периодами. У них всегда сезон, день за днем, и это может сломить даже самых стойких. Даже людей из Бьорнстада.

А что будет, когда сломаются самые стойкие? Кто поведет остальных?

Давид приподнялся, прокашлялся, чтобы привлечь внимание парней, но замолчал, заметив, что они уже рассаживаются по местам. Но не из-за него, а из-за Беньи. Тот шел по проходу, по очереди смотрел каждому в глаза и в конце концов остановился рядом с Филипом, тихим парнем на год младше остальных игроков, живущем на Холме в трех домах от Кевина.

– Когда мы были маленькие, Филип, и ты переживал, что ты самый мелкий и слабый в команде, когда ты не мог бросить шайбу выше желтой полоски, идущей по низу борта, что тебе тогда говорил Давид?

Филип смущенно посмотрел вниз, на колени, но Беньи взял его за подбородок и заставил поднять глаза. Филип не только на год младше других, он так долго отставал физически от игроков вроде Бубу, что никто даже не замечал, как хорошо ему дается все остальное. Он был из тех, кто первым исчезает в раздевалке, помалкивает, не создает проблем, просто следует за всеми. За последние три года он стал безусловно лучшим защитником в команде, причем никто даже не понял, как это случилось.

– «Плевать на других, делай свое дело», – тихо ответил Филип.

Беньи кивнул и похлопал его по макушке. Потом обратился к Вильяму Литу:

– А что Давид говорил тебе, Лит, когда все остальные научились кататься спиной вперед, а ты нет, и ты решил бросить хоккей?

Лит зажмурился и злобно вытер слезы со щек.

– «Делай свое дело».

Беньи взял Лита за плечи и посмотрел ему прямо в глаза, снова цитируя тренера:

– «Мы – команда. Друг без друга мы никто. Когда падает один, на его место встает другой».

Проведя рукавом по глазам, Лит подхватил:

– «Команда больше чем ты. Клуб больше чем индивид».

Когда никто, кроме Лита, не слышал, Беньи шепнул ему на ухо:

– Мы рассчитываем на тебя, Лит, сегодня ты наш капитан. Ты должен вести нас.

Скажи Беньи в эту секунду Литу убить человека, тот не задумываясь сделал бы это. Ни спорт, ни наука на самом деле не знают, кто они такие – лидеры, за которыми мы следуем. Главное, чтобы мы, глядя на них, ни в чем не сомневались.

Беньи подошел к Бубу, великану, который был лучшим защитником, пока остальные не научились кататься на коньках лучше его.

– Что почти самое крутое на свете, Бубу?

Бубу, помолчав, неуверенно ответил:

– Трахаться?

Кто-то заржал. Беньи наклонился к Бубу близко-близко.

– Но сперва мы сделаем самое крутое, что есть на свете, Бубу. Что от тебя сегодня требуется?

Бубу встал.

– Только одно, нет?

– Победа, – сказал Беньи.

– Победа! – крикнул Бубу.

– Победа! – взорвался автобус.

Давид сел. «ПОБЕДА! ПОБЕДА! ПОБЕДА!» – ревел автобус, и Давид стер эсэмэс от отца Кевина. Когда подошел Бенгт и спросил, нет ли новостей, Давид покачал головой:

– Нет. Ничего не слышно. Делай свое дело, Бенгт.

Беньи ушел и улегся на заднее сиденье. И проспал там всю дорогу.