23

Петер и Мира проснулись в прекрасном расположении духа. Они смеялись. Этим день и запомнится, и вспоминать его будет противно. У худших событий в нашей жизни есть такая особенность: в памяти всегда наиболее отчетливо отпечатываются последние счастливые моменты перед тем, как все рухнуло. Секунды до удара, мороженое на заправке перед автокатастрофой, последние купание на море перед тем, как ты вернулся домой и узнал о смертельном диагнозе. Наше сознание то и дело возвращает нас в те счастливые минуты, ночь за ночью, спрашивая: «Мог ли я что-нибудь изменить? Как я мог радоваться в такой момент? Мог ли я предотвратить то, что произойдет, если бы знал заранее?»

Пока не случилась трагедия, у нас есть тысяча разных желаний, а потом остается одно-единственное. Когда родители ждут рождения ребенка, они мечтают о том, каким он будет выдающимся малышом, а когда ребенок рождается больным, им хочется лишь одного – чтобы он стал здоров. Долгие годы спустя после смерти Исака Миру и Петера страшно мучила совесть всякий раз, когда они смеялись. Им по-прежнему становилось стыдно, если они чувствовали себя счастливыми, они так и не решили, считать ли предательством то, что они продолжают жить, хотя Исак их оставил. Одно из самых ужасных свойств горя – в том, что если ты не горюешь, то чувствуешь себя эгоистом. Где найти силы, чтобы жить дальше после похорон, чтобы вновь собрать семью по кусочкам и склеить осколки? Можно ли после этого чего-то хотеть? Да. Пусть будет один счастливый день. Хоть один. Пусть наступит несколько часов забытья.

В то утро, на следующий день после матча, Петер и Мира проснулись в прекрасном расположении духа. Они смеялись. Петер, насвистывая, хлопотал на кухне. Когда Мира вышла из душа, они поцеловались так, как целуются взрослые люди, забывшие, что они папа и мама. Двенадцатилетний Лео, поморщившись, выскочил из-за стола. Родители захохотали, не разжимая объятий. Это и был тот самый, счастливый день.

Мая, лежавшая под двумя одеялами, слышала их смех из своей комнаты. Родители не заметили ее возвращения, они думали, что она осталась у Аны. Заглянув в ее комнату, они удивились, но Мая сказала, что заболела. Под одеялами на ней было два тренировочных костюма, чтобы лоб наверняка стал горячим. Она не могла рассказать родителям правду, это было бы бессердечно, они бы этого не пережили. Мая чувствовала себя не жертвой, которую подвергли насилию, а преступником: об этом никто никогда не должен узнать, надо убрать все улики. Когда папа повез Лео на тренировку, а мама уехала в магазин, Мая прокралась в ванную, чтобы отстирать пятна на вчерашней одежде. Она положила разорванную блузку в пакет и пошла к двери. Но на пороге остановилась и простояла несколько часов, дрожа от ужаса и не в силах выйти во двор к мусорному баку.

Вместо тысячи желаний осталось одно-единственное.

У каждой из трех сестер Беньи был свой способ общения. Младшая из троих, Габи, любила говорить. Средняя, Катя, – слушать. Старшая, Адри, – ругаться. Если у тебя две младших сестры и брат, то, когда отец навсегда уйдет с двустволкой в лес, ты повзрослеешь гораздо быстрее положенного и станешь жестче, чем хотелось.

Адри не дала Беньи проспаться с похмелья, разбудила его пораньше, и все утро он помогал ей с собаками. Когда работа была закончена, Адри отвела его в подсобку, переоборудованную для тренировок, и заставила качаться, пока его не вырвало. Беньи не жаловался. Не такой он был человек. Еще пару лет назад Адри делала больше повторений в жиме лежа, но в какой-то момент он начал обгонять ее и вскоре уже здорово ее превзошел. У нее на глазах он подбросил как пушинки взрослых мужиков в «Овине», когда те сказали что-то неподобающее про Катю. Сестры часто обсуждали это в его отсутствие – как менялись глаза брата, когда он злился. Мать часто говорила: «Не знаю, что бы вышло из этого парня, если бы не хоккей». Зато сестры прекрасно знали, что бы из него вышло. Они видели таких мужчин в «Овине», в качалке и в тысяче других мест. Глаза с потонувшими во мраке зрачками.

Хоккей вписывал Беньи в общество, задавал структуру и правила. Но самое главное – поддерживал лучшее, что в нем было: огромное сердце и неистребимую преданность. Он помогал сосредоточиться на созидании, а не на разрушении. Все свое детство он проспал с клюшкой в обнимку. Иногда Адри казалось, что он до сих пор не расстается с ней по ночам.

Когда брат отпустил штангу, скатился со скамьи и его вырвало в третий раз, Адри протянула ему бутылку с водой и уселась на табуретку.

– Ну. Рассказывай, в чем проблема.

– Плохо мне с бодуна, – простонал Беньи.

У него в сотый раз за день зазвонил мобильник, но он опять не ответил.

– Да я не про брюхо, осел! Здесь у тебя что за проблема? – Адри ткнула его в голову.

Вытерев рот тыльной стороной ладони, Беньи маленькими глотками выпил воду.

– Ну… кое-что с Кевом.

– Поругались?

– Типа того.

– И?

– Да фигня.

Телефон продолжал звонить. Пожав плечами, Адри легла на скамейку. Беньи встал сзади и придерживал гриф штанги, пока она выжимала вес. Как бы ему хотелось, чтобы Адри продолжала играть в хоккей, вот уж кто бы показал высший класс юниорам. В детстве она несколько лет была в женской команде Хеда, но маме было слишком тяжело возить ее туда чуть не каждый день. А в Бьорнстаде женской команды как не было, так и нет. Беньи часто думал о том, каких успехов могла добиться сестра. Она понимала логику игры, ругала его ровно за те же промахи, на которые указывал Давид. И любила хоккей. Закончив, Адри погладила его по щеке и сказала:

– Вы, хоккеисты, прямо как собаки. Чтобы сделать глупость, вам достаточно случая, но чтобы сделать что-то хорошее, вам нужен повод.

– И? – не понял Беньи.

Адри улыбнулась и кивнула на телефон:

– Что ты как бабка старая, малыш? Езжай к Кевину и поговори с ним. Потому что, если я еще раз услышу, как звонит твой мобильник, я заеду тебе грифом по роже.

Амат позвонил Мае десять раз. Сто раз. Она не отвечала. Амат как сейчас видел перед собой мельчайшие подробности, он так напряженно об этом думал, что в какой-то момент стал убеждать себя, будто все это ему просто привиделось. Наверное, он чего-то не понял. Господи, вот было бы хорошо, если бы того, чего он увидел, не происходило в действительности. Он ведь был пьян. К тому же он ревновал. Амат снова и снова звонила Мае, но оставлять сообщения на автоответчике не стал, как не стал отправлять эсэмэс. Он пошел в лес и бегал там до тех пор, пока его не вырвало, пока он не устал так, что не мог больше думать. Он бегал весь день, а вечером свалился с ног от усталости.

Кевин вышел во двор. Все хоккеисты привыкли играть, несмотря на боль. У всех непременно есть старая травма, которая дает о себе знать, – растянутая связка в паху, вывихнутое запястье, сломанный палец. Раз в неделю кто-нибудь из юниоров нет-нет да скажет, как мечтает о том времени, когда они вырастут и смогут играть без решеток на шлемах. Надоели эти намордники в виде тележек из супермаркета! И хотя юниоры видели, что стало с игроком основной команды, которому попало шайбой и клюшкой по лицу, они этого не боялись. Они этого хотели. Однажды в детстве после матча они видели игрока, которому наложили двадцать швов на порванную щеку. Когда кто-то спросил, больно ли ему, он лишь усмехнулся: «Щиплет немного, когда снюс сосешь, вот и все».

В этот воскресный вечер на вычищенной до блеска вилле семейства Эрдалей было пустынно и тихо. Кевин стоял на площадке и бил по шайбам. Еще в детстве он привык играть, несмотря на боль. И даже получать от нее удовольствие. Кровотечения, переломы, раны, сотрясения мозга на его игру не влияли. Но сейчас все было иначе. Из-за двух жалких царапин на руке он промазывал раз за разом.

Дом был не заперт, Беньи прошелся по вилле и отметил, что за исключением следа на двери, ведущей в подвал, об которую явно кто-то хорошо навернулся, дом выглядит как обычно – как будто здесь никто не живет. Он постоял на террасе, глядя, как Кевин посылает шайбы соседям на клумбы, будто вконец ослеп. Они встретились взглядами: глаза у Кевина были злые и покрасневшие.

– Пришел! Я тебе уже раз сто позвонил!

– Вот я и здесь.

– Ты должен брать трубку, когда я тебе звоню!

Беньи сдвинул брови и не спеша проговорил:

– Кажется, ты путаешь меня с Литом и Бубу. Я тебе не слуга. Хочу – беру трубку, хочу – не беру.

Кевин ткнул в него клюшкой, рука его дрожала от бешенства.

– Что, обторчался до полусмерти? У нас через неделю финал, а все ведут себя так, будто думают, что достаточно и выигрыша в полуфинале. Мы должны собрать парней и объяснить, чего я от них хочу на этой неделе! И сейчас ты мне нужен как никогда! Я не намерен терпеть, что ты растворяешься как дым в тот момент, когда команда в тебе нуждается!

Беньи задумался о том, пошутил ли Кевин, когда говорил про дым, или настолько глуп, что сам не заметил иронии. С Кевином никогда не знаешь наверняка, шутит он или нет. Он был одним из умнейших и в то же время глупейших людей, которых Беньи когда-либо встречал.

– Ты знаешь, почему я ушел.

Кевин усмехнулся:

– Тоже мне святоша нашелся.

Беньи впился в него глазами и не отводил взгляда. Когда Кевин наконец посмотрел в сторону, Беньи спросил:

– Что произошло, Кев?

Кевин захохотал и развел руками:

– Ничего. Все нажрались. Сам знаешь, как это бывает.

– Что у тебя с рукой?

– Ничего!

– Я видел Маю в лесу. Это было не похоже на «ничего».

Кевин развернулся с таким видом, будто хотел ударить Беньи клюшкой. Губы его задрожали, зрачки вспыхнули.

– Чего это ты вдруг? Какая теперь разница? Тебя ведь вчера здесь не было! Тебе больше нравится ездить в Хед и торчать там с кем попало, чем праздновать победу с друзьями! С твоей командой.

Беньи не сводил взгляда с его ресниц. Кевин снова отвел глаза и запустил шайбу так высоко над воротами, что она могла бы подпасть под категорию охотничьего боеприпаса. Он пробормотал:

– Мне так тебя не хватало.

Беньи промолчал – это всегда выводило Кевина из себя, и он заорал:

– Ты просто свалил! Ты всегда уходишь, когда ты мне нужен! Лит заблевал всю кухню, кто-то врезался в дверь так, что на ней остался след! Представляешь, что скажет отец, когда вернется домой? Ты это понимаешь или проторчал уже все мозги…

– Мне плевать на твоего отца. Я хочу знать, что случилось вчера, – перебил его Беньи.

Кевин быстро подошел к воротам и ударил по перекладине, так что клюшка разломилась на два острых снаряда, один из которых пролетел возле лица Беньи на расстоянии вытянутой руки, но тот и глазом не моргнул.

– Что-о-о? Тебе плевать на моего отца?.. Ах ты неблагодарный ублюдок… кто платил за твои коньки, клюшки и амуницию в последние десять лет? И тебе на него плевать? Думаешь, у твоей матери были на это деньги? Отец был прав. Он мне всегда говорил! Ты просто паразит, Беньи. Гребаный паразит. Ты можешь жить только за чужой счет!

Беньи сделал пару шагов вперед, не больше. Лицо его было неподвижно.

– Что случилось вчера, Кев?

– Что ты хочешь узнать? Что? Это допрос? В чем проблема?

– Не бзди, Кев.

– Ты это мне? Еще непонятно, кто из нас бздит! Ты просто вонючий… ты…

Беньи так быстро шагнул вперед, что последние слова Кевин выдохнул ему прямо в лицо. Их лица были в паре сантиметров друг от друга. Беньи смотрел на него не мигая.

– Ну? Давай же, скажи, Кев. Кто я?

Пульс у Кевина отдавался во всей коже, из глаз текло, сбоку на шее виднелась синюшная отметина, будто от удара чьего-то маленького кулака. Попятившись, он взял второй кусок клюшки и запустил ею по воротам так, что раздался долгий металлический звон.

– Пошел вон, Ович. Ты достаточно пожил за наш счет.

Кевин не обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. Даже когда хлопнула дверь.

Они вернулись поздно. Дом был таким, каким они оставили его накануне. Сын притворялся спящим, они не стали к нему стучаться. На столе в кухне отец нашел два клетчатых листа формата А4, где Кевин подробно расписал статистику каждого периода матча по минутам. Игровое время, броски, передачи, голы, игра в большинстве и меньшинстве, владение шайбой, нарушения, ошибки. Пару минут отец изучал бумаги при свете лампы и улыбался так, как позволял себе, только когда его никто не видит. Он был так горд, что на его месте человек, чуть менее владевший собой, поднялся бы наверх и поцеловал спящего сына в лоб.

Мать заметила то, чего не увидел отец. Картины висели не в том порядке. Стол в гостиной стоял криво. Под ножкой дивана застрял кусочек полиэтилена. И главное – след на двери в подвал.

Увидев, что муж на кухне, она глубоко вздохнула и со всей силы саданула чемоданом по двери. Прибежал муж, но она сказала, что просто споткнулась. Он помог ей встать, обнял и прошептал:

– Дорогая, не стоит расстраиваться, это всего лишь дверь, подумаешь, след.

Затем показал ей лист А4 и сказал:

– Они выиграли!

Она засмеялась ему в рубашку.