21

Когда Кевин вернулся в дом, Мая следила за каждым его движением. Сначала он напоминал котенка, которого вышвырнули на улицу в дождь, забытого и всеми покинутого, – хотя более популярного человека Мая в жизни не видела. В следующую секунду Кевин выпил на кухне две рюмки подряд и закричал: «Нокаут!» – хором вместе с Бубу и Аматом, а потом прыгал с Литом в обнимку, так что пол ходил ходуном, и пел: «Мы медведи!»

Она не помнила, когда он налил ей первую рюмку, но вторая была на вкус уже не такая гадкая. Всякий раз Кевин с Литом спорили, кто пьет быстрее, и Кевин всегда побеждал, а Мая, заносчиво улыбаясь, сказала:

– Ну вы даете, сразу видно – хоккеисты, даже пьете наперегонки.

Кевин посмотрел ей в глаза так, будто они были одни, и воспринял это как вызов.

– Принеси еще несколько рюмок, – сказал он Литу.

– Давай, Лит, беги, я засекаю время! – язвительно засмеялась Мая, хлопнув в ладоши.

Лит побежал и сразу же вписался в стену. Кевин хохотал так, что чуть не задохнулся. Маю завораживало, что он всегда живет настоящим: на льду думает только о хоккее, а за пределами площадки, похоже, вообще ни о чем не думает. Он живет инстинктом. Ей бы тоже хотелось быть как он.

Мая не помнила, сколько они выпили, помнила только, как они с Литом пили на скорость три шота подряд и она выиграла, а потом стояла на стуле, победоносно вытянув руки вверх, как будто в них был гигантский кубок.

Кевину нравилось, что Мая не такая, как все. Глаза у нее были живые и любопытные. Она знала, зачем пришла в этот мир. Ему бы тоже хотелось быть как она.

Ана остановилась после первой же рюмки. Почему, она и сама не понимала, но Беньи ушел, а она была здесь только ради него. Ана стояла на кухне рядом с Маей, но между ними все время кто-то ходил туда-сюда. Всякий раз, когда Кевин смеялся Маиным шуткам, Ана смотрела на старших девушек – тех распирало от презрения и злости. Она почувствовала, как руки Лита трогают ее ниже пояса, и стала отступать в угол. Как бы она ни шкурила себя наждачной бумагой, сколько бы ни уменьшалась в размерах, она никогда не впишется в эту компанию.

Беньи шел по льду, пока не оказался на середине озера. Он остановился, закурил и стал смотреть, как город за деревьями постепенно темнеет, тут и там гас в окнах свет. Он слегка придавил ногами плотную ледяную скорлупу; была поздняя осень, в это время года не стоило ночью уходить одному так далеко, даже в Бьорнстаде. Беньи с детства любил представлять себе, как проваливается под лед и исчезает в ледяной черной воде. Возможно, боль под водой становится меньше. Странно, но своим поступком отец не внушил ему страха смерти, наоборот. Единственное, чего Беньи не мог понять, – это зачем ему понадобилось ружье. Лес, лед, озеро и мороз – этот город предлагал тысячу всевозможных способов умереть естественной смертью.

Он стоял посреди озера, пока от дыма и холода тело не онемело внутри и снаружи. Тогда он вернулся в город, углубился в небольшой квартал неподалеку, угнал мопед и отправился в Хед.

– Почему ты не любишь хоккеистов? – спросил Кевин.

– Потому что вы не блещете умом, – ответила Мая.

– Что ты имеешь в виду?

– Защиту для паха вы изобрели на семьдесят лет раньше, чем шлем.

– У нас свои приоритеты, – улыбнулся он.

Они выпили еще по шоту. В соревновании на скорость выиграл Кевин. Он не проигрывал никогда.

«Овин» – не лучшее название для бара, особенно если он и правда расположен в бывшем овине. Но, как любил повторять Катин шеф: «В Хеде нечасто услышишь, как один человек говорит другому, что у того слишком богатое воображение». На сцене перед горсткой крайне незаинтересованных мужиков разной степени среднего возраста и опьянения играли музыканты. Охранник подошел к стоявшей за стойкой Кате:

– У твоего брата есть мопед?

– Нет.

Охранник крякнул:

– Тогда попрошу его припарковаться на заднем дворе.

Катя, вторая по старшинству сестра малыша Беньи, который в один прекрасный день сведет их всех на фиг в могилу, при виде брата тяжко вздохнула. Сложно сказать, он ли ищет проблемы или они сами его находят, но так или иначе они с ним неразлучны. Повезло, что здесь нет старшей сестры, иначе ему несдобровать. Но Катя не злилась, у нее не получалось как следует разозлиться, особенно на Беньи.

– Да ладно, не кипятись, верну я этот мопед, – пообещал Беньи, попробовав улыбнуться, хотя сестра сразу заметила, что он не в духе.

– Я слышала, вы выиграли матч, так что же ты забыл тут? – спросила сестра.

– Праздную, разве не видно? – с горечью ответил он, и она поцеловала его в макушку, перегнувшись через барную стойку.

– Ты был у папы?

Беньи кивнул. Любимый братишка, все девчонки в него влюблены, как она их понимает. «Грустные глаза, дикое сердце – от таких всегда жди проблем», – говорила их мать, а уж она-то знала, о чем говорит. Катя ни разу не бывала на могиле отца, но иногда вспоминала его, думая, как тяжко ему было оттого, что он ни с кем не мог поделиться. Как ужасно чувствует себя человек, который скрывает от своих любимых страшную тайну.

Когда Беньи был зол, он приходил в гости к Габи, младшей из трех сестер, и играл с ее детьми, пока злоба не отпускала. Когда ему хотелось молча подумать, он отправлялся к самой старшей сестре, Адри, в собачий питомник. А когда ему было плохо, он приезжал сюда. К Кате. Она никогда не ругалась, а только гладила по щеке.

– Если подменишь меня за стойкой, я успею сделать дела в офисе. Тогда мы сможем вместе поехать домой. О мопеде парни позаботятся, – сказала она, кивнув на охранников.

Наутро двое мужчин, с которыми обычно предпочитают в дискуссии не вступать, доставят мопед владельцу, объяснив, что сидевший за его рулем человек «должно быть, по ошибке оставил мопед в Хеде». А когда мопед привезут в автосервис, его починят за счет заведения. Больше вопросов не возникнет.

– И не вздумай пить пиво! – распорядилась Катя. Беньи прошелся по бару, дождался, пока сестра удалится в офис, и открыл банку пива. Музыканты на сцене исполняли кавер-версии старых рок-хитов, потому что в Хеде от них ждали именно этого. Все они выглядели как полагалось: толстые, бесталанные середнячки. Все, кроме басиста. Тот совсем не походил на середнячка. Темные волосы, одет в черное и при этом будто светится. Остальные что есть мочи молотили по своим инструментам, а он, играя, тихонько перебирал струны. Басист стоял на небольшом пятачке между усилителем и автоматом с сигаретами, пританцовывая с таким видом, будто этот пятачок был его маленьким королевством. Будто он выступал не в забытом богом овине на краю вселенной, а в самом ее центре.

В перерыве между двумя песнями басист заметил юного взлохмаченного бармена. И все, кто был вокруг, в это мгновение перестали существовать.

Выйдя из туалета, Ана увидела стоявшего перед дверью Лита. Навалившись на нее всем телом, тот попытался загнать ее обратно в дверной проем. Будь Лит не так пьян, ему бы это наверняка удалось, но Ана выскользнула и отпрыгнула в прихожую, а Лит ухватился за раковину, чтобы устоять на ногах.

– Эй, ты чё! Я сегодня сделал голевую передачу! Что мне за это будет?

Пятясь, Ана машинально озиралась в маленьком коридорчике, словно дикий зверь в поисках пути для бегства. Лит взмахнул рукой и, с трудом выговаривая слова, сказал:

– Я видел, как ты смотрела на Беньи. Не парься, он не вернется… он просто тор… торчок! На эту планету сегодня он не вернется! Забудь его и содресо… дресоро… тьфу! Сосредоточься на мне! Я же сделал репе… пере… твою мать! Гребаную голевую передачу! И мы победили!

Захлопнув дверь у него перед носом, Ана побежала на кухню. Она искала Маю, но ее нигде не было.

Беньи налил себе еще пива. Музыканты закончили играть, и Катя поставила пластинку с кантри, а Беньи так поспешно обернулся к клиенту за стойкой, что чуть не дал ему кружкой по лицу. Басист улыбнулся. Беньи удивленно поднял брови:

– Музыканты у меня в баре? Боже мой. Чем могу быть полезен?

Басист склонил голову набок:

– «Виски сауэр»?

Беньи улыбнулся во весь рот:

– Ты не забыл, где находишься? Это не Голливуд. Могу предложить только виски с колой.

Пока они говорили, Беньи сделал коктейль и привычным жестом отправил его через стойку басисту. Тот посмотрел на стакан долгим взглядом, а потом сказал:

– Извини. Я совсем не люблю виски. Просто хотел прикинуться крутым рокером.

– Вообще-то «виски сауэр» никогда не был напитком крутых рокеров.

Басист провел рукой по волосам.

– Один бармен сказал мне, что, когда долго стоишь за стойкой, начинаешь сравнивать людей со спиртными напитками. Как гадалки могут для каждого найти тотемное животное или что-то вроде того. Понимаешь, о чем я?

Беньи расхохотался. С ним это редко случалось.

– Твое тотемное животное явно не виски, это факт.

Басист кивнул и, загадочно улыбнувшись, подался вперед:

– Я больше интересуюсь тем, что горит, а не тем, что течет. Говорят, ты можешь с этим помочь.

Одним махом выпив стакан с коктейлем басиста, Беньи кивнул.

– Чего бы тебе хотелось?

Вообще-то Амат и Бубу не собирались выходить во двор. Но почему-то там оказались. Оба чувствовали себя на вечеринках неловко и не знали, как себя вести, им хотелось заняться чем-то привычным. Чем-то простым и понятным. Кончилось тем, что они взяли клюшки Кевина и стали по очереди забивать шайбы.

– Как тебе удается быть таким быстрым? – спросил подвыпивший Бубу.

– В школе приходится часто бегать от таких, как ты, – ответил Амат – полувсерьез, полушутя.

Бубу засмеялся – отчасти искренне, отчасти не очень. Амат заметил, что бросок у Бубу гораздо мощнее, чем можно предположить, когда он может спокойно встать и прицелиться.

– Прости… я… ты же понимаешь, что это все в шутку? Сам знаешь… основная команда троллит нас, а мы троллим вас…

– Да, конечно. Это же шутка… – соврал Амат.

Бубу наподдал по шайбе еще сильнее. Ему было стыдно.

– Ты теперь играешь в первом звене. Все стало наоборот: сам будешь кидать мои шмотки на пол в душе.

Амат помотал головой:

– У тебя такие шмотки вонючие, я к ним даже близко не подойду.

Бубу расхохотался так, что между домами прокатилось эхо, на этот раз от души. Амат улыбнулся. И вдруг Бубу тихо сказал:

– К осени мне надо ускориться. Иначе меня исключат.

Это был последний сезон Бубу в команде юниоров, он вылетал по возрасту. В других городах в команды юниоров брали до двадцати лет, но в Бьорнстаде такого количества молодых людей не набиралось. Одни после школы уезжали учиться, другие – на заработки. Лучшие игроки переводились во взрослую команду, остальные вылетали.

– Переведешься в основную команду! – попытался утешить его Амат, но Бубу только горько усмехнулся.

– Да меня никогда туда не возьмут. Если я не наращу скорость, это мой последний сезон. А потом – автосервис у папочки под началом на всю оставшуюся жизнь.

Амат промолчал, слова были не нужны. Если ты в детстве играл в хоккей хотя бы пять минут, ты поймешь, что единственное, чего тебе надо в этой жизни, – играть еще. Еще и еще, потому что эта игра замешана на лучших ингредиентах всех видов спорта: на скорости и силе, тотальной технике и борьбе, сто процентов сердца и сто процентов разума. Лучшей игры не бывает. Высшее наслаждение. Наркотик, от которого невозможно отказаться. Амат набрал в легкие побольше воздуха и сказал то, в чем не признался бы никому:

– Я боялся тебя. Весь матч я тебя дико боялся. Я даже не обрадовался, когда мы выиграли, только почувствовал облегчение. Я… черт, помнишь, как в детстве сидишь на берегу и играешь в песок? Было так здорово. Ни о чем не думаешь, просто играешь. Я до сих пор этого хочу. Не знаю, что я буду делать, если перестану заниматься хоккеем, это единственное, что я умею. Но теперь… это стало…

– Работой, – закончил Бубу, не глядя на Амата.

Амат кивнул.

– Я все время боюсь, понимаешь? Разве это нормально?

Бубу покачал головой. Больше они об этом не говорили, а только молча забивали шайбы в ворота. Банк, банк, банк, банк, банк. Бубу прокашлялся и сменил тему:

– Можно у тебя кое-что спросить?

– Валяй.

– Как узнать, красивый у тебя член или нет?

Амат уставился на Бубу, пытаясь понять, шутит тот или нет. Похоже, парень был серьезен.

– Ты совсем в хлам?

Бубу покраснел.

– Ну… я тут все думаю об одной штуке. Вот парни, они всегда обсуждают сиськи. А телки, обсуждают они наши члены? И как понять, красивый он у тебя или нет? Думаешь, для них это важно?

Амат очень быстро забил три шайбы подряд. Бубу стоял рядом, огромный, как дерево, и испуганный, как щенок перед приемом в ветеринарной клинике. Улыбнувшись, Амат похлопал его по плечу.

– Знаешь что, Бубу? По-моему, тебе надо меньше думать. Как и всем нам.

Бубу кивнул и ухмыльнулся. Амату было пятнадцать, Бубу – семнадцать. Через десять лет они будут вспоминать этот вечер – как все праздновали победу в доме, а они вышли на улицу и стали друзьями.

Ночь была ясной и звездной, деревья стояли неподвижно, они отошли на задний двор покурить. Вообще-то Беньи никогда не делал этого с незнакомцами, почти всегда это был для него интимный акт, совершавшийся в одиночестве, он и сам не знал, почему сделал исключение для басиста. Возможно, из-за того, что тот так умело создал на сцене свое пространство. Он словно находился в другом измерении. Беньи это было знакомо. Это его притягивало.

– Что у тебя с лицом? – спросил басист, указывая на шрам на подбородке.

– Хоккей, – ответил Беньи.

– Любишь подраться?

Судя по выговору, он приехал издалека. А судя по вопросу, впервые.

– Чтобы распознать драчуна, смотри не на лицо, а на костяшках пальцев, – ответил Беньи.

Басист несколько раз глубоко затянулся, сдул с глаз челку.

– Из всех видов спорта, в которых я не вижу смысла, хоккей на первом месте.

Беньи хмыкнул:

– А бас-гитара – это инструмент для тех, кто не смог научиться играть на обычной?

Басист расхохотался так звонко, что запели стволы деревьев, и его смех ударил Беньи не только в голову, но и в грудь. Такое не удавалось почти никому. Это было как текила с шампанским.

– Ты всю жизнь прожил в Хеде? В таком маленьком городке недолго заработать клаустрофобию, – улыбнулся басист.

Он рассматривал губы Беньи то смущенно, то жадно. Беньи выпустил дым уголками рта.

– Я живу в Бьорнстаде. Хед по сравнению с ним большой город. А ты что здесь делаешь?

Басист пожал плечами и попробовал придать голосу беззаботности, но боль сквозила в каждом слове:

– У меня двоюродная сестра – вокалистка в этой группе. Их басист уехал на учебу, и они предложили мне заменить его здесь на пару месяцев. Играют они паршиво, и за выступление нам дают ящик пива вместо платы, но у меня… Были сложные отношения с одним человеком. И мне надо было уехать подальше.

– Куда уж дальше, – сказал Беньи.

Басист прислушался к шуму деревьев, робко дотронулся до снежинок, падавших на руки. И тихо сказал:

– А здесь красивее, чем я думал. Правда.

Беньи курил, закрыв глаза. Был бы он обкуренным. И пьяным. Тогда, может, и осмелился бы. Но сейчас сказал только:

– Явно не так, как в твоем родном городе.

Басист вдохнул дым его сигареты. Кивнул, глядя на землю.

– Мы играем здесь в следующее воскресенье. Приходи, если хочешь. Это было бы… буду рад с кем-нибудь подружиться в этих краях.

Черная футболка трепетала на тонком теле. Движения у него были легкими и мягкими, в них напрочь отсутствовало напряжение, он казался совершенно невесомым. Он стоял на снегу, словно диковинная птица в лесу, полном хищников. Когда его дыхание достигало щеки Беньи, оно было уже холодным. Беньи затушил окурок пальцами и сделал пару шагов назад.

– Мне пора, а то сестра засечет.

– Такой большой и суровый хоккеист и боится сестры, – улыбнулся басист.

Беньи невозмутимо пожал плечами:

– На моем месте ты бы тоже боялся. Кто, по-твоему, научил меня драться?

– Увидимся в воскресенье? – прокричал басист ему вслед.

Но ответом была тишина.

Стоявшая на кухне Мая вдруг заметила, что Ана пропала, и отправилась ее искать. Парни видели, как по пути она прислонилась к стене, чтобы удержаться на ногах, будто пингвин на дрейфующей льдине, – алкоголь свое дело делал. Лит склонился к Кевину и прошептал ему на ухо:

– Дочь спортивного директора, Кевин, у тебя никаких шансов с ней переспать!

– Спорим? – ухмыльнулся Кевин.

– На стольник, – кивнул Лит.

Они пожали руки.

Впоследствии Мая будет вспоминать странные подробности этого вечера. Как Кевин нечаянно расплескал бокал на футболку и что получившееся пятно напоминало бабочку. Но этого никто не захочет слышать. Единственное, что им надо будет знать, – сколько она выпила в тот вечер. Была ли пьяна. Держала ли его за руку. Подавала ли надежду. Пошла ли на верхний этаж по доброй воле.

– Заблудилась? – улыбнулся Кевин, увидев ее на лестнице.

Мая трижды обошла нижний этаж в поисках ванной. Забыв про Ану, она рассмеялась и развела руками.

– Ну и дом у тебя. Ни дать ни взять Хогвартс! Представляю, сколько денег у твоих родителей.

– Хочешь посмотреть верхний этаж? – спросил он.

Всю свою жизнь Мая будет жалеть о том, что согласилась.

Катина машина нехотя завелась с восьмой или девятой попытки.

– Можешь остаться в питомнике у Адри.

– Отвези меня домой, ладно? – сонным голосом попросил Беньи.

Она погладила его по щеке.

– Нетушки, мой дорогой, для этого мы с Адри тебя слишком любим. Если мама еще раз почует, что от тебя пахнет травой и перегаром, то больше нам тебя не видать.

Беньи крякнул, сбросил куртку и привалился к стеклу, подложив ее вместо подушки. Катя пощекотала его под рукавом футболки по татуировке с медведем и сказала:

– А басист симпатичный. Но я подумала, ты, как обычно, скажешь, что это не твой типаж.

Беньи ответил, не открывая глаз:

– Он не любит хоккей.

Катя засмеялась, но, когда Беньи уснул, смахнула слезы. Все его детство, в песочнице и на качелях, она видела, как на него смотрят девочки. Они хотели его приручить, но чувствовали, что это невозможно. Вот только не понимали, в чем загвоздка.

Чем старше становился Беньи, тем больше Катя желала для него другой жизни. В другом месте, в другое время он, возможно, был бы совсем другим мальчиком. Более мягким и защищенным. Но только не в Бьорнстаде. Слишком много ему приходилось носить в себе. Но зато у него был хоккей. Команда, парни, Кевин. Хоккей – это его жизнь, поэтому ему приходилось быть таким, каким они хотят его видеть. Вот что ужасно.

Скрывать тайну от тех, кого любишь.

Об этом говорят все. Школьная медсестра, бедолага-учитель на уроках полового воспитания, встревоженные родители, нравоучительные сериалы, весь интернет. Все без исключения. Ты прекрасно знаешь, как все должно произойти. И все-таки никто не говорил тебе, что это произойдет именно так.

Мая лежала на спине в кровати Кевина и впервые курила марихуану. Это оказалось совсем не так, как ей представлялось: тепло будто обретало вкус, дым попадал сразу в голову, минуя горло. На стенах в комнате Кевина висели постеры с хоккеистами, полки были уставлены кубками, а в углу стоял старый проигрыватель. Это Мае особенно запомнилось, потому что не вязалось со всем остальным.

– Это старый, отцовский, мне нравится его звук, немного как бы… потрескивает, когда ставишь пластинку, – сказал Кевин, словно оправдываясь.

Он поставил пластинку – какую, Мая не помнила, запомнилось только потрескивание. Даже через десять лет, услышав этот легкий треск из проигрывателя, стоящего в углу бара или магазина одежды на другом конце земли, она тотчас вспомнит это мгновение. Мая засмеялась, почувствовав на себе тяжесть его тела, она хорошо помнила, как они целовались. «Кто кого целовал?» и «Ты не сопротивлялась?» – вот два вопроса, которые она услышит в своей жизни чаще, чем какие-либо другие. Да, он первый начал ее целовать. И да, она не сопротивлялась. Но когда он стал раздевать ее, она пыталась остановить его. Он решил, что это игра, и тогда она схватила его руку и попыталась удержать.

– Я не хочу, только не сегодня, я еще не… – шептала она.

– Хочешь, хочешь, – настаивал он.

Мая разозлилась:

– Ты что, оглох? Я сказала, нет!

Он сжимал ее запястья, сначала едва заметно, потом мертвой хваткой, до боли.

Сразу за щитом «Добро пожаловать в Бьорнстад» Катя свернула на маленькую дорожку, ведущую через лес, и поехала в сторону питомника. Дорога не освещалась, поэтому, когда Беньи внезапно проснулся и посмотрел в окно, он поначалу не понял, что промелькнуло перед глазами.

– Притормози, – пробормотал он.

– Что? – переспросила Катя.

– ПРИТОРМОЗИ! – крикнул Беньи.

Катя в недоумении остановилась, а брат уже открыл дверь и выскочил в темноту.

Об этом говорят всюду. Ты знаешь все до мельчайших подробностей: тебя подкараулят во время пробежки, изобьют и затащат в подворотню где-нибудь на курорте, заведут в полный мужиков бар в закоулках большого города и запрут. Тебя об этом предупреждали всю жизнь, сколько раз можно повторять, это знают все девочки: «Такое может произойти с кем угодно!»

Вот только никто не сказал, что это может сделать кто-то знакомый. Человек, которому ты доверяешь. С которым еще недавно смеялась. У себя в комнате с постерами на стенах, а этажом ниже будут веселиться девчонки и парни из твоей школы. Кевин поцеловал ее в шею, отодвинул ее руку – она помнит, как он трогал ее тело, словно это честно заработанный им трофей, словно ее голова и тело – отдельные вещи, друг с другом никак не связанные. Об этом ее не спросит никто. Интересовать будет лишь одно: достаточно ли она сопротивлялась. Ясно ли дала понять, что не хочет.

– Хорош ломаться, тоже мне целка. Тебя что, насильно сюда тащили? – засмеялся он.

Мая попыталась высвободить руку, но Кевин был гораздо сильнее ее. Она попыталась вырваться и встать с кровати, но он наступил коленом ей на живот.

– Прекрати, Кевин, я не хо…

Его дыхание билось в барабанные перепонки.

– Я осторожно, обещаю. Мне показалось, я тебе нравлюсь.

– Нравишься, но я… я никогда не… пожалуйста, прекрати!

Мая отчаянно рванула его руку, так что на коже остались две глубокие царапины от ногтей. Она увидела кровь, медленно, но верно выступавшую на его коже, хотя Кевин, казалось, этого не замечал. Он удерживал ее силой своего веса, ему не приходилось прилагать особых усилий. Внезапно он проговорил уже совсем другим голосом:

– Давай, я сказал! Хорош ломаться! Я ведь могу пойти вниз и взять там любую телку вместо тебя!

Из последних сил Мая высвободила руку и дала ему крепкую пощечину.

– Вот и возьми! Вперед! ОТПУСТИ МЕНЯ!

Но Кевин не отпустил. Глаза у него почернели. Парень, с которым она шутила и смеялась весь вечер, как будто исчез. Когда она попыталась отодвинуть его руку, он мертвой хваткой сжал ладонь у нее на горле, а когда начала кричать, зажал ей рот. Задыхаясь, она несколько раз теряла сознание, но среди всего этого кошмара ей запомнились странные подробности, о которых ее никто не спросит: пуговица, оторвавшаяся от блузки, когда он срывал ее с тела, отскочив от пола, приземлилась где-то в комнате. «Как я теперь ее найду?» – подумала Мая.

Ее спросят про алкоголь и марихуану. Но не спросят про бездонный ужас, который останется с ней навсегда. Не спросят об этой комнате с проигрывателем и постерами на стенах, которую ей не суждено забыть. О пуговице, упавшей на пол, и панике, которая останется на всю жизнь. Она беззвучно плакала, намертво придавленная его телом к кровати, молча кричала сквозь зажимавшую рот ладонь.

У насильника на все про все уходит пара минут. Для жертвы это длится вечно.