Я летел стыковочным рейсом из Сиднея в Голд-Кост. Два последних дня я провел либо в самолетах, либо в аэропортах и безумно устал. В задних рядах салона заплакал младенец. Я вспомнил малютку Мэрион: как она хныкала, когда у нее резались зубки, и как волновалась Роуз, которая думала, что дочка умрет от боли. Каждая собака, в общем, похожа на любую другую; так и плач любого младенца почти неотличим от плача всех младенцев, когда-либо живших на Земле.

Передо мной сидела молодая пара. Один парень положил голову на плечо второму парню. Раньше такое было немыслимо. Выглядело это, пожалуй, даже трогательно, но во мне вскипела зависть. Вот и мне кто-нибудь положил бы голову на плечо, как Камилла в тот день, когда позвонил Хендрик. Мое чувство к Роуз в начале нашего знакомства было таким же? Или совсем другим? Может, это – одна из разновидностей любви? И что мне с этим делать?

За последнюю неделю мы с Камиллой, встречаясь в школе, обменялись едва ли парой слов. Я вспомнил неловкий эпизод в учительской возле стола с чайником. Она перебирала пакетики чая в поисках ромашкового. От нашего молчания звенело в ушах.

Мать завещала мне жить. Она умерла, а мне пришлось жить. Ей было легко это говорить, но она, разумеется, была права. Я ее понимал. На пороге смерти меньше всего хочется, чтобы твоя кончина незаметно отравила тех, кто еще жив, чтобы дорогие тебе люди превратились в ходячих мертвецов. Такое случается. Например, случилось со мной.

Но я чувствовал приближение чего-то иного. Жизни. Я чувствовал, что она рядом, в считаных дюймах от меня. И Мэрион была ее частью. Надежда разыскать дочь казалась такой реальной. Я уснул, и мне приснился Омаи. Вот он стоит на берегу где-то в южной части Тихого океана и смотрит на закат. Я подхожу к Омаи и беру его за руку, но он осыпается, точно фигура из песка, и под ним возникает кто-то другой, поменьше, как в матрешке. Это ребенок. Девочка с длинной косичкой, одетая в зеленое хлопчатобумажное платьице.

– Мэрион, – говорю я.

Она тоже осыпается, становится кучкой песка на песчаном пляже. Я пытаюсь сложить фигуру заново, но набегает волна и уносит песок в море.

Когда я проснулся, ребенок больше не плакал. Самолет уже приземлился. Я знал, что через несколько часов я увижу человека, которого не видел несколько веков. Меня охватил ужас, с которым я не мог совладать.