Рана заживала, но плечо все еще болело. Я сидел в ресторане отеля «Гарден-корт» на Голливудском бульваре. Вокруг – сплошной мрамор, колонны и прочее великолепие. За столиком обворожительная женщина с накрашенными темной помадой губами и бледным, как у призрака, лицом болтала с двумя лебезившими перед ней мужчинами в деловых костюмах. Это была звезда кино Лилиан Гиш. Я видел фильм «Сиротки бури», действие которого разворачивается во время Французской революции, и сразу узнал актрису.

На миг-другой я замер в восхищении.

Я пристрастился к кино в последние восемь лет, пока жил в Альбукерке. Сидишь один, в темноте, и на час с небольшим напрочь забываешь о себе и живешь жизнью героев.

– Кого только тут не встретишь, – понизив голос, заметил Хендрик, приступая к палтусу в креветочном соусе. – И Глорию Свенсон, и Фэрбенкса, и Фатти Арбакла, и Валентино. Не далее как на прошлой неделе за этим столом сидел Чаплин. Причем на стуле, на котором сидишь ты. Заказал на обед только суп. Больше ничего. Суп, и все. – Хендрик ухмыльнулся. Впервые в жизни его ухмылка меня взбесила. – В чем дело, Том? Бифштекс подкачал? Его, случается, чуток пережаривают.

– Отличный бифштекс.

– А, ты все еще переживаешь тот случай в Аризоне? Я чуть не рассмеялся ему в лицо:

– Еще бы не переживать! Я вынужден был прикончить двух человек.

– Тише, тише. Вряд ли мисс Гиш хочется про это слушать. Поосторожнее, Том, прошу тебя.

– Ладно, но я не могу взять в толк, зачем обсуждать эти вещи в ресторане. У тебя же вроде как здесь квартира.

Хендрик, похоже, смутился.

– А мне в ресторане нравится. Всегда приятно побыть среди людей. А ты что, не любишь бывать среди людей, а, Том?

– Я тебе скажу, чего я не люблю…

Он плавно повел рукой, словно приглашал меня выйти за дверь ресторана:

– Будь добр, расскажи. Поведай мне, что именно тебе не нравится. Раз уж тебе так хочется.

Я наклонился к нему поближе и прошептал:

– Мне не нравится уносить ноги с места убийства верхом на коне и с пулей в плече. С пулей. И… и… – Я сбился с мысли. – Я этого не хотел. Не хотел их убивать.

Хендрик философски вздохнул:

– Как там выразился доктор Джонсон? «Тот, кто делает из себя зверя, избавляется от боли бытия». Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты ищешь себя. Ты потерялся. Ты понятия не имел, кто ты или что ты такое. У тебя не было цели в жизни. Жил в нищете. Болтался как неприкаянный, даже жег себя огнем, лишь бы хоть что-то почувствовать. А теперь? Суди сам: у тебя появилась цель. – Он смолк на пару секунд. – Креветочный соус просто дивный.

Подошел официант, подлил нам вина. Мы сосредоточенно жевали, пока он не отошел. Послышались звуки рояля. Некоторые обедающие откинулись на спинки стульев – наблюдать за пианистом.

– Я просто сказал, что мне это не понравилось. Те парни и не думали вступать в Общество. Ты должен был это знать, Хендрик, и должен был меня предупредить.

– Будь добр, зови меня Сесил. Здесь меня знают как Сесила. Деньги, по легенде, я сколотил в Сан-Франциско. Был застройщиком. Помогал заново отстроить город после землетрясения. Неужто я не похож на Сесила? Так что зови меня Сесилом. Пусть думают, что я – Сесил Б. Демилль и могу каждого превратить в звезду. Это поможет мне раскрутиться…

Он пустился в пространные рассуждения:

– Этот город мне по нраву. Кто только сюда не стремится! Молоденькие дочки фермеров из Южной Дакоты или Оклахомы, а то и из Европы. Судя по всему, этот город всегда притягивал всех как магнит. В ледниковый период животные тянулись сюда и застревали в смоляных ямах, похожих на небольшие озерца, а на запах мяса стремились другие животные и тут же вязли в черной блестящей и вязкой смоле. Я – безопасный вид хищника. Все думают, что в семьдесят восемь я уже не опасен. Семьдесят восемь! Только представь себе. В семьдесят восемь лет я перетрахал всю Фландрию. Мне удержу не было. А сколько я сделал брачных предложений!.. Настоящий нидерландский Валентино…

Я сделал большой глоток вина.

– Я не могу этим заниматься, Хендрик, не могу, и все.

– Сесил, пожалуйста.

– Мне очень жаль, что я ходил к доктору Хатчинсону. Очень жаль, правда. Но я хочу вернуться в прежнюю жизнь. Хочу снова стать самим собой.

– Боюсь, что это, как говорится, невозможно. Время не стоит на месте. Мы можем наслаждаться временем, но мы не в силах повернуть его вспять. Не в силах его остановить. Мы тоже идем по дороге с односторонним движением, как и все эти однодневки. Взять и удрать из Общества так же невозможно, как пожелать не рождаться вообще. Ты ведь это понимаешь, Том, правда? А как насчет твоей дочери, Том? Мы ее найдем. Непременно.

– Но пока не нашли?

– Пока, Том, пока не нашли. Я чувствую, она где-то близко. Где-то здесь, Том.

Я ничего не ответил. Да, я злился, но мой гнев – такое часто случается – был лишь отражением переполнявшего душу страха. Нашего Общества вроде как не существовало: сколько ни старайся, не найдешь шикарного здания, на стене которого красуется гранитная доска с его названием. Был только Хендрик да горстка слепо верящих ему людей. Но и одного Хендрика хватало. С его способностями. Возможно, меня сбила с толку его способность подбирать нужные слова. Или не только слова? Может, он и вправду чуял, что она рядом?

И тут меня осенило.

– Как же ты со своими способностями не догадался? Не догадался, что они могут меня убить?

– Так ведь не убили. Если бы убили, тогда – да, это свидетельствовало бы о моем просчете. Но ты уцелел, а я знал об этом заранее – вот тебе и доказательство. По сути дела, все мы – уцелевшие. Но ты… Не знаю. Есть в тебе что-то необычное. Жажда жизни. Большинству тех, кто доживает до твоих лет, кажется, что жизнь уже позади. Но в тебе я отчетливо чую жажду жизни, острое желание увидеть будущее. Увидеть дочь, это само собой, но и что-то еще. Познать непознанное.

– Что это за жизнь! Менять личину каждые восемь лет?!

– Тебе и раньше приходилось менять личину. В чем разница?

– Разница в том, что решение принимал я сам. То была моя жизнь.

Он покачал головой и усмехнулся:

– Нет, Том, нет. Ты все толкуешь неверно. Взять хотя бы нас. Сидим в самом знаменитом ресторане в залитом солнцем городе, куда многие мечтают попасть. Ни от кого не скрываемся. Нас не загнали в Сент-Олбанс доставать заготовки из кузнечного горна. Цель Общества – создать структуру, систему, которая позволит всем нам жить полной, яркой жизнью. Время от времени ты оказываешь мне кое-какие услуги, скажем, подыскиваешь новые кадры, и живешь в свое удовольствие. И тем самым платишь мне за добро.

– Я только что провел восемь лет на ферме в Альбукерке, в обществе трех коров и нескольких кактусов. Похоже, на некоторых своих Общество тратит куда больше, чем на прочих.

Хендрик покачал головой:

– У меня для тебя письмо от Реджинальда Фишера. Помнишь такого? Ты завербовал его в Чикаго.

Он протянул мне письмо. Оно было длинное. Ближе к концу в нем были такие строки: «Если бы вы не пришли и не нашли меня, я предал бы Господа и наложил бы на себя руки, но теперь я счастлив: я больше не ошибка природы, я обрел семью».

– Ладно, Аризона была ошибкой. Но мы же не во всем ошибались. В войнах гибнут люди, но это ведь не означает, что участвовать в войнах не нужно. У тебя было пианино, Том. Ты на нем играл?

– Пять дней в неделю.

– На скольких инструментах ты теперь умеешь играть?

– Примерно на тридцати.

– Впечатляет.

– Не особенно. Большую часть из них больше никто не слушает. Попробуй сыграть Гершвина на лютне.

– Да уж. – Хендрик доел свою рыбу. И без тени улыбки уставился на меня: – Ты убийца, Том. Если бы не защита Общества, ты сейчас оказался бы в незавидном положении. Тебе без нас не обойтись. Но я вовсе не желаю, Том, чтобы ты оставался членом Общества лишь по необходимости… Я услышал тебя, я услышал. Да. Я никогда не забуду, сколько народу ты привел в Общество, и тем спас. Итак, отныне я буду внимательнее к твоим нуждам. Я собираюсь задействовать дополнительные ресурсы для поисков Мэрион. У нас появились новые люди. В Лондоне. В Нью-Йорке. Один человек в Шотландии. Другой в Вене. Я поручу им поиски. И разумеется, профинансирую их. Я буду к тебе прислушиваться. Буду всячески помогать тебе, Том. Я желаю тебе только добра. Я хочу, чтобы ты не только нашел Мэрион, но и обрел то будущее, к которому так стремишься…

В зал вошли четверо мужчин, и их сразу провели к столику. У одного из них было самое известное на Земле лицо. Это был Чарли Чаплин. Он остановился возле столика Лилиан Гиш и заговорил с ней; время от времени его спокойное лицо озаряла мимолетная нервная улыбка. Она мило смеялась. Мне довелось дышать одним воздухом с Шекспиром, а теперь я дышал одним воздухом с Чаплином. На что же мне жаловаться?

– Мы – невидимые нити истории, – словно прочитав мои мысли, произнес Хендрик.

Чаплин заметил, что мы на него смотрим, и приветственно приподнял невидимый котелок.

– Вот видишь. Я же тебе говорил. Он обожает этот ресторан. Должно быть, из-за здешнего супа. Итак, чем ты хочешь заниматься в новой жизни?

Весь ресторан таращился на Чаплина, и я поймал себя на мысли: большего кошмара и представить себе нельзя. Затем я перевел глаза на пианиста: в белом смокинге, он, закрыв глаза, нота за нотой, такт за тактом, уносился куда-то в неведомую даль.

– Вот, – сказал я, мотнув головой в сторону пианиста. – Вот чем я хочу заниматься.