Глава 8. Еще больше любви и немного крови

Когда мы отвезли Юлю, которая к концу дороги вдруг пришла в сознание и зачем-то стала делать вид, будто ничего не помнит, я заметил Вике, что в пьяном виде хорошая девочка-филолог становится похожа на живого человека.

– А? – рассеянно переспросила тетка, выруливая из двора.

– Невозможно дожить даже до двадцати лет и в капитале идентичности иметь только образцовый аттестат, потупленный взгляд и набор умных цитат из чужих книг. Нельзя же все время по паркету ходить, надо иногда и по стеклу босиком. Пить, ругаться, беситься, дурой выглядеть, целовать не тех, обманывать, быть брошенной, плакать по этому поводу…

– Мг. – Тетка думала о своем.

– Кстати, у Юли новый объект для поклонения, – сообщил я.

– Ты, что ли? – Вика наконец заинтересовалась и недоверчиво скосилась на меня в зеркале.

– Селиверстов.

– Ну это даже я заметила. А Примадонна где же?

– С Примадонной они теперь не общаются.

Я пересказал Вике историю о том, как не задалась у Юли научная карьера, тетка даже присвистнула от удивления.

– Ничего себе дела!

Подумала и добавила:

– Ну а с Селиверстовым они насколько близки, как думаешь?

Я пожал плечами.

– Раб сменил хозяина, кажется. Раньше у нее Миллер была величайший в мире человек. Теперь – Селиверстов.

– А сам Селиверстов что?

– Да вроде ничего.

– Слабый пол сильнее сильного пола в силу слабости сильного пола к слабому? – как всегда закрутила Вика, хотя имелось в виду всего лишь, не любовники ли эти двое.

– Процентов девяносто семь, что нет, – ответил я.

– А остальные три процента?

– А три процента на новогодний корпоратив. Мало ли…

Вика снова хмыкнула.

– Ладно. И что теперь говорит «раб»?

– Говорит, что она первоклассный лингвист и давно раскусила Жильцова с его профсоюзом. Что Жильцов баламут и мудак и деньги с завода трясет по судам. За счет того и живет.

Виктория передернула плечами. Я подумал, что ей холодно, потому что полушубок соскользнул и она вела машину, сверкая голыми ключицами и шеей. Но тетка смахнула мою руку, когда я попытался накинуть на нее одежду.

– Не мешай, – резко оборвала она. – Мы, кстати, едем ко мне. Я не собираюсь развозить вас по всему городу, как какой-нибудь извозчик.

– Тебя бесит то, что Юля додумалась до того же, до чего и ты? – поинтересовался я, и она аж фыркнула в ответ, как рассвирепевшая кошка.

– Юля говорит словами Селиверстова, вот и все.

– Ну с Юлей-то все понятно, а вот ты с чего словами Селиверстова заговорила?

Вика снова выдохнула нечто крайне оскорбительное, с ее точки зрения:

– Саша, имитировать мыслительную деятельность – все равно что имитировать оргазм. Хлопотно, унизительно, и радости никакой! Может, хватит на сегодня?

Я не ответил: давно умею не обращать внимания на это кошачье шипение. Странно выглядела не ее злость, а ее упорство. Чего ради Вика так зациклилась, защищая позицию Селиверстова? При этом позиция юриста, как и всей заводской администрации, явно гниловата, если не сказать больше. Никто из нас не является рыцарем без страха и упрека, но я все равно не верил, что Вику соблазнили только деньги.

Мы припарковались, кое-как выковырили водителя из-за руля, потому что это не лучшая идея – садиться за руль, будучи запакованной в русалочий хвост. Переставляя ноги буквой «икс», Вика поднялась на наш второй этаж, потому что лифт едет только на третий, и мне пришлось страховать всю эту неземную красоту сзади, чтобы она не сверзилась. Наконец Виктория переоделась в свой розовый домашний костюм и проделала целую кучу процедур, словно вернувшийся с боевой операции солдат: отклеила пластыри с пяток, поменяла пластырь на пораненном во время чистки картофеля пальце, смыла макияж, вытащила из волос целую россыпь булавок… Я ждал, когда она закончит, чтобы спросить о Маргарите, но тетка снова, как курица, уселась высиживать свои газеты.

– Еще рано, – отмахнулась Вика, когда я поинтересовался, собирается ли она ложиться.

Я попытался позвонить Марго, но трубка снова отвечала мне лишь равнодушными долгими гудками.

– Тухлый номер, – неожиданно отмерла Вика.

– Ты о чем? – спросил я, чувствуя, что зол сейчас на них обеих.

На Марго, исчезнувшую без объяснения причин. На Вику, занятую только своими делами.

– Ты слишком много хочешь от девушки такого сорта. Она не будет ждать тебя у окна, пока ты ищешь себя по деревням и весям…

Лицо Виктории выражало сейчас примерно те же эмоции, что лица американских президентов, высеченных на скале Рашмор.

– По поводу деревней и весей – это была практика от ин-сти-ту-та, всего два месяца! Неужели два месяца невозможно подождать? – спросил я, внутренне подбираясь, так как, кажется, назревал скандал.

Вместо ответа Вика лишь как-то неопределенно улыбнулась и опустила голову, делая вид, что увлечена чтением.

В этот момент я почему-то подумал о том, что цена, которую женщины назначают себе и своему женскому миру, чрезвычайно завышена. Мир, в котором есть свитера с оленями, пироги, головы космических роботов, вечерние платья, сладкие ароматы, выходы в свет, вкусно пахнущее постельное белье, много секса… Этот мир сам по себе неплох. Но женщины требуют за него всего тебя, без остатка. Если ты однажды попал, то ты попал навсегда. И здесь они в сговоре все. Даже те женщины, которые когда-то совершенно бескорыстно пели тебе колыбельные, женщины той же крови, что и ты, однажды объединяются с теми, которые выставляют цену. Тогда они кричат хором: «Плати, плати, плати!» И это неправда, что ты получишь столько же, сколько отдашь. Рынок переполнен, но цены только растут.

В начале практики мы созванивались с Марго каждый день; почти всякий раз ругались, потом ругань сошла на нет и звонки тоже. Я не понимал, что случилось, и этот неотвеченный вопрос цеплял меня своим изогнутым крюком всякий раз, как я пытался двигаться дальше.

Я прошелся по комнате, чтобы успокоиться. Комнату перегораживала стена. Гипсокартон. Мы с Викой сами разделили ее однушку, когда я окончательно переехал из пригорода. Большой метраж позволял перепланировку. Стало даже уютнее: у каждого своя комната. Метраж небольшой, зато квартира недалеко от центра. Очень удобный район, в этом Виктория знает толк.

В моей комнате все, как и раньше. Только вид у вещей, как в фильмах про дворянские летние усадьбы, оставленные хозяевами на зимний сезон. Моя кровать застелена запылившимся шерстяным пледом, на стене – пообтрепавшийся постер с портретом Стива Джобса. В тумбочке – спортивный костюм и смена белья. Когда я жил здесь, мы с теткой работали вместе. Было удобно, но все изменилось, когда появилась Марго. Неожиданно к горлу подступила нестерпимая горечь. Не знаю, как это получилось: в следующую секунду я стоял с горящим кулаком, а перегородка ответила мне гулким картонным кашлем.

Вика молча поднялась и осмотрела место удара, где появилась небольшая вмятина. На лице ее отразилась глубокая тоска.

Раньше мы с Викой не обсуждали Марго. Даже когда я решил снять для Марго квартиру, Виктория не обмолвилась ни словом, хотя мой переезд сильно усложнил нашу работу. Если честно, финансово я тоже не был готов. Виктория отдавала мне треть гонорара от дел, по которым мы работали совместно. На самом деле это не совсем честно, но тогда я предпочитал не думать об этом.

Марго, конечно, не умеет красиво рассуждать о драматургии новой волны, и имя Оскар Уайльд вряд ли ей о чем-то скажет. Она не умеет лечить от любой болезни методами, испытанными на собаках, справедливо полагая, что все мы из одного Дарвина вышли. Но никто, как моя Марго, не умеет смотреть долгим задумчивым взглядом сытой кошки, в котором упокоилась вся мировая цивилизация и который будил во мне древний охотничий инстинкт – словить кошку, скрутить мир под своими бедрами. Разве этого не достаточно в нашем вымороченном мире? Марго великолепна своею природной грациозной мудростью, которая подсказывала ей завиваться вовнутрь или наружу, остро подводить глаза и красить губы в яркий карминный цвет, который вмиг прожигал в моем сердце такую же сочащуюся красным дыру… Черт знает как, но всякий раз Марго угадывала. Всегда и во всем – в тонких ремешках сандалий, выставляющих на обозрение узкую бледную ножку, в легком повороте шеи, в задорном смехе по пустякам, в мерном раскачивающемся шаге – во всем и всегда она безошибочно попадала в цель.

Виктория вздохнула:

– Не хочу тебя расстраивать, но в двадцать с небольшим лет в окружении людей того социального слоя, к которому принадлежит Маргарита, ищут партнеров для долгосрочных отношений. Состоятельных, состоявшихся. Женятся и рожают детей. Ты не подходишь, – высказалась наконец тетка.

Мне захотелось выматериться. Кажется, снобизм заразен и передается из поколения в поколение на филфаке вместе с представлением об индоевропейском праязыке, сонетами Шекспира и лекциями о жанровом разнообразии русскоязычной прозы.

– Почему ты думаешь, что я не хочу долгосрочных отношений? Почему вы так думаете? С чего это вы начали думать одинаково?..

«Черт!» – эта мысль впервые пришла мне в голову. Неужели Виктория могла опуститься до того, чтобы настроить против меня Марго?

– Что?! Ты – совсем офанарел? – Она отвернулась и надулась.

Пришлось какое-то время болтаться из комнаты в кухню, пить чай, проверять почту и в конце концов все-таки попросить у Вики прощения. Нет, а что еще я должен быть подумать?! Марго внезапно исчезает, тетка, которая ходит к ней на макияж и укладки, заявляет, мол, и поделом.

– Я просто редко ошибаюсь в людях, – вздохнула Виктория. – И да, еще момент: приличная девушка и эта куртка с шапкой a la gondon, – она сказала «гондон» в нос, – вещи несовместные, как гений и злодейство. Купи пальто, нормальные джинсы и шляпу с маленькими полями.

Я попытался представить себе большой океан с прозрачной голубой водой, чтобы немного успокоиться.

– Ты в словах не ошибаешься, а в чувствах – на каждом шагу, – возразил я. Вика тут же парировала, как будто ждала лишь возможности привести этот аргумент:

– Для чувств есть психолингвистика и анализ биофизиологических реакций. Например, сильные эмоции радости, гнева, отвращения, тоски лучше всего определять по углу поднятия рта. Особенно если их пытаются скрывать. Ничего сложного. Марго не твой вариант. Просто расслабься и прими это как плохую погоду.

Ничего сложного. Просто расслабься. Иногда моя тетка просто невыносима.

– Ау! Эй! Ты еще не спишь? – Меня разбудил голос Вики, точнее говоря, не только голос. К звуку прилагалось и физическое воздействие.

– Какого черта? – Я попытался натянуть одеяло обратно, но Вика крепко вцепилась в него с другого конца. – Для такого поведения ты, как минимум, должна была обнаружить труп!

Все-таки я вылез из постели и проследовал за теткой в ее комнату.

– Вот, смотри сюда! – Вика показала пальцем на фото в одной из газет. И встала напротив с видом торжествующей истины, ожидая моей реакции.

Лица на фотографии были мне знакомы. Одно принадлежало Карнавалову, второе – Шкурко. Обладатели лиц стояли в обнимку и радостно улыбались на камеру. Оба казались чуть менее толстыми, чем были сегодня на банкете. Ничего примечательного я на фото не обнаружил.

– В этой статье рассказывается о том, что десять лет назад Карнавалов уже имел опыт управления предприятием. Тогда он возглавлял завод по производству силикатного кирпича, но своим бестолковым руководством и воровством полностью обанкротил предприятие. После этого, прихватив команду своих подельников, в числе которых был и его лепший друг Шкурко, благополучно пересел в кресло руководителя «Русского минерала», – провозгласила Виктория.

– И что? – Я был зол и не старался этого скрыть. – Вика, если ты не отыщешь сейчас достаточно весомой причины, по которой ты разбудила меня пьяного посреди ночи, я… заблокирую твой аккаунт на Грамота.ру.

Мое предупреждение ее только развеселило. С другой стороны, чем еще я мог бы пригрозить? Не разговаривать с ней? Боюсь, моя тетка попросту этого не заметит. Она сама молчала целыми днями, не испытывая никакого дискомфорта. Подмешать ей в еду немного рыбы? Подло. Оставалось отлучение от научного сообщества.

Вика сунула мне под нос чашку кофе, на котором во многом держался и ее собственный энтузиазм.

– А теперь смотри. Опа! – С видом фокусника, разоблачающего свой главный номер, Вика протянула мне другую газету. Там была та же самая фотография Карнавалова с его замом и… опровержение информации о разорении кирпичного завода.

– Не понимаю. – Я и правда не мог сообразить: голова болела так, как будто я закусил зубами оголенный провод.

– Это значит, что Жильцов просто-напросто сочинил про разорение завода! – воскликнула Вика, и ее слова отдались в голове новой волной боли.

– Ради этого ты меня подняла? Вика, я тебя сейчас прикончу, – сказал я, пытаясь вернуться в постель, но она перегородила путь и практически силой усадила на свой диван.

– После этого суда Жильцову пришлось извиняться за глаголы «воровать», «заныкать» и существительные «плут», «мошенник» и «склочник» в адрес Карнавалова, – продолжала тетка, словно не слышала меня, и это было как в пьесе абсурда: все что-то говорят, никто ничего не понимает.

Я точно не понимал. Взглянув еще раз на жирные морды руководителей «Русского минерала», которые напоминали кота Толстосума в диснеевских мультиках, я подумал о том, что слова вроде «плут» и «заныкать» сами приходят на ум от одного только вида этих двоих. И что тут срочного или важного?

– Тебе не кажется странным, что профсоюзники все как один образцово хорошие, а администрация – с точностью до наоборот, образцово плохая? – продолжала Вика, не обращая внимания на мое состояние.

– Профсоюзники – люди, – пожал плечами я. – Просто люди, обычные рабочие, и они кричат о несправедливости так, как могут. Может быть, они не всегда догоняют, что нельзя в газете назвать человека вором, если нет соответствующего решения суда. Но ведь и так все знают, что Карнавалов – вор.

– Откуда? – спросила Вика совершенно серьезно. – Откуда ты знаешь, что Карнавалов – вор?

– Господи, ты опять начинаешь! Я понимаю, что ты чемпион по придиранию к словам, тебя не переиграть. Поэтому тебя и наняли. Но, если смотреть правде в глаза… Ты глянь на эти рожи, на их молодых трофейных жен с надутыми губами и сиськами, на эти банкеты для избранных, на их часы Rolex, на машины у входа, жранину эту на столах, на Игоря Курчатова в ресторане… Сколько все это стоит? А эта их черная касса, вторая бухгалтерия?

– Кстати, о бухгалтерии… – Тетка медленно подняла на меня глаза от своих газет, как поднимается со дна океана подводная лодка. – Я смотрю, ты проснулся, и мы начинаем потихонечку подбираться к трупу.

– Что?

– Ну ты же хотел труп. Так он есть.

Я совершенно ошалел от удивления. На меня смотрело отощавшее красноглазое лицо моей родственницы, которая смыла остатки нарисованной свежести майской розы и снова превратилась в царевну – загнанную клячу. Несла эта несчастная царевна какую-то откровенную пургу.

– Труп? – недоверчиво переспросил я.

– Да, труп. Появился наконец, – заметила Вика на удивление равнодушно. – Но сначала давай кое-что посчитаем.

– Посчитаем?

– Точно. Трупы на голом месте не появляются – надо удостовериться, что мы на верном пути. Не зря же говорят «вычислить, кому выгодно». Язык не врет, давай считать. Итак, ты уверен, что Карнавалов вор, а профсоюз – бескорыстный борец за права работников, – снова заговорила Виктория, поднялась и уселась прямо на пол, по-турецки подвернув ноги. – Допустим. Но есть одно «но». Профсоюз и газета – вещи дорогие. И у меня только один вопрос: откуда деньги?

У меня тоже был только один вопрос: кого убили, чей труп? Однако, глядя в горящие сухим азартным блеском глаза Вики, я понял, что нет никакого смысла стараться грести против течения.

– Что значит дорогие?

– Ну смотри, судя по частоте выпусков газеты и по количеству судов, народ там работает на полный рабочий день. Так?

– Ну наверное.

– Селиверстов говорит о десяти человеках постоянного штата: редакция, плюс сам профсоюз, плюс штатный юрист. Так?

– Да. Юля это тоже сегодня подтвердила.

– Отлично. А теперь считаем. Содержать десять человек, это немалые деньги…

– Так они их отсуживают! – перебил я тетку, так как мне казалось, что разговор этот идет уже по второму кругу. – И Жильцов в этом прямо признался…

Вика вдруг сделала большие глаза и воскликнула издевательски:

– Признался? А ты что, батюшка, чтобы Жильцов тебе признавался?

– Ну не придирайся…

– А я не придираюсь. Я изумляюсь! Как такое количество народу живет без участия коры головного мозга? Каждый оскорбится, если ему сказать, что он homo, но не sapiens! Так почему не использовать мозг полностью? Мозжечок, гипоталамус, гуморальную систему все с удовольствием используют. А остальное?

Вика уставилась на меня вопросительно, с нескрываемой иронией. Хотелось плюнуть на все и завалиться спать, но узнать про труп хотелось сильнее.

– Ну и в чем же я ошибся?

– В подсчетах, дорогуша, в подсчетах! Даже если профсоюзники сидят на минимальной зарплате – по десять тысяч на нос, что вряд ли, но пусть, – это сто тысяч рублей. В месяц! Плюс расходы на издание самой газеты. Это плюс еще пятнадцать-двадцать тысяч каждый тираж. Выходит газета раз в неделю, значит в месяц только на бумажную версию тратится от шестидесяти до восьмидесяти тысяч. Плюс содержание сайта. То есть в месяц получается около двухсот тысяч только на газету. Далее, содержание штатного юриста – тоже тысяч двадцать, как минимум. Плюс содержание транспорта: у них есть машина «пятерка» на балансе. Плюс содержание помещения. Ну и, собственно, профсоюзные дела – подарки детям на Новый год, матпомощь, путевки в санатории и детские лагеря. Очень сомневаюсь, что на все это можно собрать взносами или судами. Тем более, как ты уже выяснил, на заводе существует и, так сказать, зависимый профсоюз – от администрации, и туда отчисляются обязательные три процента от зарплаты каждого работника. Не кажется, что многовато сборов для простых заводских работяг? А суды – это вообще разовый доход. Содержать целую индустрию на доходы от случая к случаю – невозможно.

Я подумал, что подсчеты выглядят логично. Нелогично выглядел только один момент: кому, кроме самих работников завода, нужно спонсировать заводской профсоюз. А главное – зачем?

– О-о-о, а вот у нас появились признаки высшей нервной деятельности! – с преувеличенной веселостью отреагировала Вика на мой вопрос. – То есть мы снова вернулись к теме – откуда деньги. Правильно? Только не говори мне про суды. Не может профсоюз сдирать столько денег с «Русского минерала» по судам.

– Да почему не может-то? – не выдержал я и тоже повысил голос.

– Закон не велит. Возможно, завод и выплачивает миллионные штрафы из-за проверок, инициированных профсоюзом, но это штрафы государству. А то, что может получить профсоюз по суду, – это только ущерб репутации за выступление того же Селиверстова по телевидению или в печати, где он про профсоюз что-нибудь плохое говорит. А это сущие копейки. А может быть, и вообще ничего, так как Селиверстов за словами следить умеет.

Так что еще раз повторяю для ветеринаров: не сходится баланс! А это значит только одно – у профсоюза есть спонсор на стороне! Вопрос, какие у этого спонсора цели?!

– Ладно. И? – спросил я, намеренно понижая голос, потому что своими безумными ночными криками мы могли бы перебудить весь дом.

– Ну а теперь самое интересное… – сказала Вика и взяла с подлокотника дивана несколько вырезанных статей, которые лежали отдельно от всех остальных газет. Она протянула мне газеты со словами: «Это пока была логика, а вот сейчас начинается лингвистика».

Вырезок оказалось три. Самая большая называлась «Убийство бревном?». Криминальная хроника популярной газеты «Вечерний город» сообщала, что некто Захаров М. И. 1958 года рождения, кладовщик «Русского минерала» и заместитель председателя профсоюза «Единым фронтом», погиб при довольно жутких обстоятельствах. Тело нашли между металлическими гаражами в десятке метров от дома убитого. Приехавший судебно-медицинский эксперт установил, что Захаров умер от единственного удара тупым предметом в висок слева. Сила удара и поверхность повреждения позволили предположить, что мужчину сбила машина. Однако следов волочения полицейские не обнаружили, собака след не взяла. Других повреждений на трупе не было, и, судя по всему, убийство произошло здесь же, между гаражами. «Видимо, грабитель ударил Захарова бревном или огромной трубой», – предполагал журналист.

Если автор из «Вечернего города» был потрясен способом убийства, то в газете «Прогород» больше интересовались мотивом. Статья называлась «Медвежье ограбленье». Эта газета сообщала, что Захарова убили ради наживы. Пропали личные вещи: деньги, банковские карты и телефон. Документы и выпотрошенный кошелек были вывалены на грудь убитого. Убийца даже не пытался замести следы. Все это напомнило журналисту нападение гигантского медведя.

Третья заметка была распечаткой с новостного сайта, на оперативный характер которого указывали заголовки: «Срочная новость: изверг с бревном»; «Убийца-силач угрожает жителям». На сайте сообщались детали: Захаров возвращался домой после рабочей смены и был нетрезв. Интернет-журналисты раздобыли также фотографию кладовщика и фотографию места убийства. Захаров выглядел вполне себе обыкновенно: немного одутловатое лицо с набрякшими веками, похожее на тысячи ему подобных лиц российских работяг за пятьдесят, стрижка ежиком, залысины, глаза без выражения. Место убийства выглядело строго утилитарно: два гаража, между ними проход около метра шириной.

– Что скажешь? – поинтересовалась Виктория.

– Ужас.

– А по делу?

Я перебирал вырезки и крутил новостную ленту. По делу у меня был вопрос: какое отношение убийство в гаражах вообще имеет к спору между профсоюзом и администрацией завода «Русский минерал»?

– Захаров был простой кладовщик на заводе. Это просто совпадение.

– А я как раз думаю, что это убийство совсем не случайное, – задумчиво проговорила Виктория. – Захаров – заместитель Жильцова.

Я вспомнил наш с Юлей откровенный разговор на банкете. Виктория была не в курсе главного – что все члены профсоюза являются заместителями председателя, чтобы никого из профсоюзников нельзя было уволить. В остальном Захаров самый простой человек, работяга, судя по всему, алкоголик. Точно не ключевая фигура.

Выслушав меня внимательно, Виктория молча поднялась. Лицо ее стало непроницаемо. Взгляд обратился внутрь. По-моему, известие ее не обрадовало. Я наблюдал за теткой. Вика взяла с журнального столика газеты, которые сегодня утром привезла нам Юля.

– Вот именно! – сказала она наконец почти шепотом.

– Что, именно? – переспросил я, забирая из ее рук стопку.

– Именно, что их там всего сто человек! Я этого не знала, но теперь все еще лучше сходится… Ты, например, знаешь, где находится Гуджарат?

Такое бывает, я знаю: перезанимаешься, и мозг в прямом смысле этого слова вскипает. Я снова присмотрелся к ней: явные проблемы со сном, невозможность переключиться, навязчивая идея доказать вину профсоюза. Гуджарат какой-то. Что это вообще такое? Расстройство логической основы мышления? Паралогический бред? Мне становилось все больше не по себе.

– Гуджарат – это штат в Индии, – продолжала Вика, не замечая моего замешательства. – В последнем номере «Рабочей силы» рассказывается, как рабочие подняли восстание на текстильной фабрике и избили менеджера, добиваясь восстановления своих прав. Избили – не убили! И вот про Гуджарат профсоюзники пишут, а про убийство одного из ста своих членов в последних номерах – ни слова! Даже крошечного некролога не написали. А? Как тебе?!

– Может быть, смерть в гаражах – это не то, что следует освещать в газете? – предположил я.

– Да это же улика! – воскликнула тетка и долго ковырялась в ящике стола, наконец торжественно извлекла ярко-красную скрепку и прикрепила статьи про убийство кладовщика к газете, где говорилось про Гуджарат. Выглядело это крайне странно, если не сказать ненормально.

– Убийство Захарова произошло две недели назад, – продолжала меж тем Вика. – Я ждала двух последних номеров профсоюзной «Рабочей силы», но, как видишь, там об убийстве молчок. Ничегошеньки – ноль на палочке, полное игнорирование. Про разные носки Карнавалова во время выступления на совете директоров есть, анализ фейсбука дочери сестры Селиверстова – есть, подбитый глаз менеджера в каком-то Гуджарате есть, а про убийство целого одного процента личного состава профсоюза – нет.

Удивительно, но в газете действительно писали про то, что директор Карнавалов проводил важное совещание в носках разного цвета. Статья ернически называлась «Новый модный тренд», и в ней проводилась параллель между разноцветными носками и неряшливым руководством заводом. Статья была как минимум забавной, а по форме запоминающейся. Про фейсбук – тоже было. И про Гуджарат. Все верно.

– Неужели они не заметили потери бойца? – продолжала Виктория. – Хороший повод написать о происках администрации… Что, мол, не исключена версия… Следствие не отрицает, что это, возможно, сведение счетов с профсоюзом… А где? А нетушки! Дилемма тут простая – либо они вообще не знают об этом происшествии, что вряд ли, так как о нем написали несколько местных газет, либо они знают об убийстве Захарова слишком много, чтобы о нем упоминать.

Стараясь не делать резких движений, я прошел к дивану и сел рядом с теткой. Не надо обладать медицинским образованием, чтобы знать, что такое паранойя. Я сразу заметил неладное, когда приехал в город, но теперь до меня окончательно дошло. Суть паранойи в том, что человек начинает видеть связи там, где их нет, и отбирать явления только в пользу одной своей параноидальной версии. Внутри самой паранойи все логично и выстроено – именно поэтому это расстройство бывает очень убедительным и обнаруживается не сразу. До определенного момента я даже соглашался с Викиными умозаключениями. Но как только параноик выходит за пределы своего воображаемого мира, начинаются нестыковки. Главная нестыковка заключалась в том, что следствие по убийству кладовщика Захарова продолжалось, факты проверялись, дело в руках профессионалов. Но Вика упорно искала связи с профсоюзом только в пространстве СМИ, отказываясь признавать существование любой другой реальности, кроме реальности текста. Самое ужасное – она находила эти связи. На секунду я почувствовал себя виноватым – я оставил ее одну… Хотя, стоп, взрослый дееспособный человек, наверное, может сам уложить себя спать и приготовить еды. Нет, ни в чем я не виноват! Наконец объяснились и красные глаза, и жуткий вид, и странная нервозность.

– Вик, – сказал я как можно мягче, – ложись спать и поспи хотя бы восемь часов. А утром мы поговорим. Идет? Это я тебе как ветеринар советую.

Она усмехнулась, но на предложение не среагировала. Вместо ответа схватилась за телефон:

– Кому звонишь? – спросил я, снова заметив нехороший сухой блеск в ее глазах.

– Селиверстову, – бросила она.

– Зачем?

– Ты думаешь, ему не следует знать о том, что его профсоюз убивает его же работников?

– И он что, пять мотоциклетов с пулеметами пришлет?

– Зачем? – удивилась тетка в свою очередь, разыскивая номер юриста.

– Как «зачем»? Консультанта ловить. То есть тебя, ты ж у нас консультант, – ответил я, прозрачно намекая на то, что нельзя звонить работодателю в двенадцать ночи, когда тот бухает на банкете, и предлагать ему сумасшедшие версии только потому, что кто-то чего-то где-то не написал. Однако Вика не слушала.

– Отдай! – Она вцепилась в телефон, который я попытался вытащить у нее из пальцев.

– Вика, проспись сначала, а потом решишь, надо звонить или нет! – почти кричал я. – Контракт потеряешь, на весь город ославишься! Надо тебе это? Да что вообще с тобой такое?

Виктория внимательно посмотрела на меня, и в этот раз глаза ее сверкнули настоящим гневом:

– А я-то думаю… Вот черт! Ты, оказывается, считаешь, что я чокнулась?! Вот дела. Дожили!

– Вика, я просто сказал, что надо отдыхать иногда. – Я пытался образумить ее, но тетка как с цепи сорвалась.

– А речь свою цензурить иногда не надо?

– Что делать?

– Цензурить. От слова «цензура»!

– Я ничего нецензурного не говорил, чтобы «цензурить». И вообще, нет такого слова «цензурить»!

– Из нас двоих кандидат филологических наук здесь я, поэтому, какие слова есть в русском языке, а каких нет, тоже решаю я, – уперлась Вика, после чего удалилась в ванную. Щелкнул замок.

Отлично, теперь она еще и слова новые придумывает!

– Такими темпами тебя скоро люди вообще перестанут понимать! – крикнул я в закрытую дверь. – Тебя и так понимают процента три твоего окружения. А скоро вообще будешь только ветряные мельницы словами разить!

– Знаешь что, я думала, что тебе это будет интересно. – Ее голова высунулась из ванной. – Но теперь понимаю… Тебе вообще ни хрена не интересно в этой жизни! Похоже, тебе и вправду лучше лечить зверушек и жениться на всяких Маргаритах.

Дверь хлопнула с еще большей силой: косяк содрогнулся, замок провернулся. Это было чудовищно. Законченный образ домашнего ада. Мысленно послав Викторию куда подальше, я вызвал такси и поехал к себе.