Услышав новость, люди высыпали из ресторанов, кафешек, гостиниц и уставились на небо, прикрывая черными ладонями обращенные вверх белые глаза и удивленно раскрыв рты. Был жаркий полдень, и во всех городках на тысячи миль вокруг люди, такие же черные, как и их тени, стояли и смотрели вверх.

Хэтти Джонсон накрыла кастрюлю с супом, вытерла узкие пальцы о фартук и осторожно вышла на заднее крыльцо.

– Мам, мам, иди сюда! Иди, не то проглядишь!

– Эй, мама!

Три негритенка с криками скакали в дворовой пыли, то и дело беспокойно оглядываясь на дом.

– Иду, иду. – Хэтти открыла дверь-ширму. – Кто вам рассказал?

– Джонсы. Говорят, что к нам летит ракета, впервые за двадцать лет, и что в ней белый человек!

– Как так – белый? Разве такое бывает?

– Увидите, – ответила Хэтти. – Вот именно, увидите.

– Мам, ведь ты же видела. Расскажи, а?

Хэтти наморщила лоб.

– Это было очень давно, в тысяча девятьсот шестьдесят пятом. Я тогда была совсем маленькой.

– Ух ты! Расскажи про белых людей!

Хэтти вышла во двор и посмотрела на ясное марсианское небо, по которому бежали узкие марсианские облака; а на горизонте дрожали в жарком воздухе марсианские холмы.

– Ну, во-первых, у них белые ладони, – сказала она наконец.

Мальчишки расхохотались и захлопали.

– Белые ладони!

– Руки у них тоже белые.

– Белые руки! – загомонили мальчишки.

– И лица.

– И лица? Правда-правда?!

– Прямо белые-белые, да, мама? Вот такие?

Младшенький вымазал лицо пылью и тут же расчихался.

Хэтти было не до смеха.

– Еще белее, – сказала она и снова посмотрела на небо. Взгляд у нее был хмурый, словно она ожидала увидеть надвигающуюся грозу, но ее не было, и это тревожило.

– Дети, идите-ка лучше в дом. Нечего вам тут делать.

– Ну мам! – расстроенно протянули ребятишки и удивленно уставились на нее. – Мы хотим посмотреть, очень-очень! Что от этого будет?

– Может, и ничего, но у меня плохое предчувствие.

– Мы всего-то хотим посмотреть на ракету. Хотя бы сбегать до космодрома и увидеть белого человека. Какой он из себя, а?

– Не знаю, ничего не знаю, – проговорила Хэтти, тряся головой.

– Расскажи еще! Расскажи!

– Ну, белые люди живут на Земле, откуда и мы все родом. Двадцать лет назад мы просто собрали вещи и перебрались сюда, на Марс. И вот мы тут, у нас города и все остальное. Теперь мы марсиане, а не земляне. И за все эти годы ни один белый человек здесь не появлялся. Вот и весь сказ.

– А почему, мама?

– Причин много. Как только мы переселились сюда, на Земле разразилась ядерная война, и белые люди принялись бомбить друг друга. До нас им дела не было. А когда война закончилась, ракет у них не осталось. Только недавно они смогли построить хотя бы одну. И вот спустя двадцать лет они летят к нам в гости. – Хэтти с тревогой посмотрела на детей и пошла к калитке. – Так, я к Браунам, что в конце улицы, а вы сидите здесь. Обещаете?

– Обещаем, – неохотно отозвались мальчишки.

– Вот и хорошо.

И она побежала.

Брауны как раз всем семейством садились в машину.

– Привет, Хэтти! Хочешь с нами? Присоединяйся!

Хэтти подбежала к ним и остановилась, тяжело дыша.

– Куда вы?

– Смотреть белого человека!

– Да, – подтвердил мистер Браун, кивая на пассажиров. – Дети ни разу их не видели, да и я, признаться, подзабыл уже, как они выглядят.

– И что вы собираетесь с ним сделать?

– С ним? – переспросили все хором. – Да просто взглянуть на него, вот и все.

– Точно?

– А что еще?

– Не знаю. Боюсь, как бы чего не вышло.

– Ты о чем?

– Ну, например… – промямлила Хэтти, стыдясь своих мыслей, – вы ведь не собираетесь устроить расправу?

Все рассмеялись.

– Расправу?! – Мистер Браун запальчиво хлопнул себя по ноге. – Упаси боже, милочка, конечно нет! Мы просто пожмем ему руку. Ведь так?

– Так, так!

К ним подъехал еще один автомобиль.

– Вилли! – воскликнула Хэтти.

– Чего ты здесь забыла? Где дети? – рявкнул на нее муж и гневно посмотрел на остальных. – А вы чего вырядились, как клоуны? Встречаете белого человека?

– Да, так оно и есть, – подтвердил, улыбаясь, мистер Браун.

– Тогда захватите стволы, – сказал Вилли. – Я как раз еду за своими!

– Вилли!

– А ты садись в машину! Живо!

Он открыл дверь и грозно уставился на жену, пока та не подчинилась. Не говоря более ни слова, надавил на газ и помчал по пыльной улице.

– Вилли, помедленнее!

– Что, помедленнее? Ага, как же. – Машина неслась так, что дорога превратилась в сплошную линию. – Как они смеют к нам заявляться? Почему не оставят нас в покое? Почему не поубивали друг друга к чертям, чтобы больше нас не тревожить?

– Где твое христианское милосердие, Вилли?

– Мне не до христианских добродетелей, – прорычал муж, вцепившись в руль. – Во мне кипит злоба. За все те годы, которые они нас притесняли – моих родителей, твоих родителей… Или ты забыла? Забыла, как они повесили моего отца на холме Ноквуд, а мать застрелили? Забыла? У тебя память что, такая же короткая, как у остальных?

– Нет, не забыла, – ответила Хэтти.

– Может, ты забыла доктора Филипса с мистером Бертоном, их богатые дома и ту лачужку, где жили моя мама-прачка и отец, который батрачил на них до старости? И какова была благодарность? Они его вздернули!.. Но теперь все иначе. Теперь наш черед принимать законы и решать, над кем учинять расправу, кому ездить в конце вагона и кому сидеть на галерке. Да, вот увидишь.

– Вилли, дорогой, ты накличешь беду.

– Я не один такой. Каждый готовился к этому дню, но думал, что он никогда не настанет. Все гадали, что же случится, когда белые люди все-таки прилетят на Марс? Но вот – случилось, и нам нельзя прятаться.

– Ты не хочешь пускать к нам белых людей?

– Почему? Хочу. – Улыбка Вилли была похожа на оскал, а в глазах горела злоба. – Пускай прилетают, селятся и работают тут, почему нет? Мы многого не просим: пусть лишь согласятся жить в гетто и трущобах, пусть чистят нам обувь, метут мусор и сидят на галерке. Всего-то. А раз в неделю мы будем вешать по парочке.

– В тебе говорит не человек, а зверь. Мне это не нравится.

– Привыкай.

Вилли затормозил перед домом и выскочил из машины.

– Нужно найти оружие и моток веревки. Пусть все будет как надо.

– Вилли, остановись! – умоляла Хэтти, однако он уже взбежал по ступенькам и хлопнул входной дверью.

Хотелось остаться в машине, пока он, сыпля проклятиями, переворачивает чердак, но она все-таки пошла следом. Наконец оружие нашлось. Металл хищно блеснул в темном проеме, но мужа было не разглядеть – черного человека на черном чердаке. Наконец на лестнице показались длинные ноги, припорошенные пылью. Вилли спустил несколько коробок с патронами, продул стволы и зарядил. Он глядел сурово и напряженно, снедаемый изнутри злостью.

– Оставьте нас в покое! – приговаривал он, грозя кулаком кому-то невидимому. – Ну почему они, черт их дери, не оставят нас в покое?!

– Вилли, Вилли!..

– И ты, ты тоже!..

И он устремил такой же взор на жену; ее обдало жаром ненависти.

А за окном мальчишки лопотали между собой:

– Белый, как молоко. Как молоко, она сказала!

– Белый, как этот засохший цветок! Видишь?

– Белый, как камень – как мелок, которым можно рисовать.

Вилли выскочил во двор.

– Дети, живо внутрь, я вас запру. Никакого вам белого человека. Сидите тут и только попробуйте пикнуть.

– Папа…

– Я сказал: живо!

Вилли затолкнул их в дом, принес банку краски и трафарет, откопал в гараже моток толстой веревки, из которой не глядя сплел висельную петлю. Все это время он не сводил глаз с неба.

Потом усадил жену в машину и, вздымая клубы пыли, помчался по улицам.

– Вилли, помедленнее.

– Медлить нельзя, – ответил он. – Надо спешить, каждая минута на счету.

По дороге им попадались люди: кто смотрел в небо, кто садился в машину, а кто уже ехал. Из некоторых автомобилей торчали стволы, как телескопы, которые выискивают, какому еще злу во Вселенной положить конец.

– Это ты всех подговорил, – обвиняющим тоном произнесла Хэтти.

– Да, я, – буркнул муж и кивнул, напряженно уставившись на дорогу. – Я заехал в каждый дом и сказал всем, что делать: взять оружие, краску, веревки и ждать сигнала. Теперь мы готовы к встрече. Ключ от города? Как пожелаете, сэр!

Хэтти сложила узкие черные ладони в молитвенном жесте, чтобы отогнать переполнявший ее ужас. Они лавировали между другими автомобилями, водители которых то и дело кричали: «Эй, Вилли, погляди!» – и, широко улыбаясь, демонстрировали веревки и ружья, а затем проносились мимо.

Вилли затормозил посреди пыльного пустыря.

– Приехали, – сказал он, открыл ногой дверь и, волоча оружие за собой, зашагал по космодрому.

– Вилли, ты точно решил?

– Я ждал этого двадцать лет. Мне было шестнадцать, когда я улетел с Земли, и улетел с радостью, – ответил он. – Меня, да и тебя, и кого бы то ни было из нас там ничего не держало. До сих пор я ни разу не пожалел. Здесь мы обрели мир и покой, впервые вздохнули полной грудью… Все, пошли.

Он начал протискиваться сквозь черную толпу, обступавшую его.

– Вилли! Вилли, что дальше? – сыпались вопросы.

– Вот ружье, бери, – отвечал он с резким тычком. – Вот еще одно. Вот пистолет. А вот дробовик.

Народ обступил его так плотно, что казался одним черным туловищем с тысячей рук. Каждый тянулся за оружием с криком: «Вилли, мне! И мне, Вилли!»

Хэтти стояла рядом, прямая и молчаливая, плотно сжав пересохшие губы.

– Принеси краску! – велел он жене.

И она притащила банку желтой краски. На космодром как раз въезжал трамвай, у которого впереди висела свежая табличка: «ДО МЕСТА ПОСАДКИ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА». Внутри было полно людей. Весело переговариваясь, они вышли из трамвая и побежали по пустырю, спотыкаясь, но под ноги не глядя. Женщины несли корзинки с едой, мужчины были в рубашках с закатанными рукавами и соломенных шляпах. Трамвай остался стоять, тихо гудя. Вилли забрался в вагон, поставил краску на пол, открыл, размешал, макнул туда кисточку, взял трафарет и влез на сиденье.

За спиной, гремя монетницей, вырос кондуктор.

– Эй! А ну слезай! Ты чего это удумал?

– Сам не видишь? Расслабься!

И Вилли начал выводить желтой краской по трафарету сначала Б, потом Е, потом Л, с ужасной гордостью поглядывая на свое творение. Когда он закончил, перед кондуктором возникла блестящая свежая надпись: «БЕЛЫЕ ЕДУТ СЗАДИ». Он вчитался еще раз: «БЕЛЫЕ». Моргнул. «ЕДУТ СЗАДИ». Повернувшись к Вилли, кондуктор расплылся в улыбке.

– Ну как, годится? – спросил тот, слезая.

А кондуктор в ответ:

– Еще как годится!

Хэтти наблюдала за всем этим снаружи, прижав руки к груди.

Вилли вернулся к толпе. Она все росла: люди прибывали на машинах с визжащими тормозами и скрипящих трамваях из соседнего городка.

Вилли взобрался на ящик:

– Мне нужны добровольцы. За час вот так вот надо раскрасить все вагоны. Кто хочет?

Взметнулись руки.

– Отлично, идите!

И они пошли.

– У кого есть веревки, пусть идет в театр отгораживать последние два ряда для белых.

И снова лес рук.

– Вперед!

И они тоже побежали.

Вилли огляделся вокруг, весь в поту, запыхавшийся, но гордый от бурлящей внутри энергии. Он опирался на плечо жены, которая, опустив глаза, стояла у его ног.

– Так, что еще? – громогласно продолжил он. – Ах да! Теперь законы. К вечеру запретить смешанные браки!

– Верно! – поддержал его хор голосов.

– С сегодняшнего дня чистильщики обуви могут бросать работу!

– Уже бросаем!

По всему городку народ воодушевленно кидал тряпки на землю.

– А еще надо установить минимальный заработок, ведь так?

– Так!

– Пускай белые получают не меньше десяти центов в час.

– Верно!

К ним спешил мэр.

– Так это ты, Вилли Джонсон? А ну слезай с ящика!

– Попробуйте заставьте.

– Ты скликаешь толпу!

– Именно так.

– Разве ты ребенком не ненавидел такие толпы? Чем же ты лучше тех белых людей, которым готовишься учинить расправу?

Вилли даже не смотрел на мэра, он видел перед собой только лица собравшихся: кто-то улыбался, кто-то хмурился, кто-то удивленно озирался, а кто-то в страхе и отвращении пытался отстраниться.

– Времена изменились и обстоятельства тоже.

– Ты еще пожалеешь, – пригрозил мэр.

– Тогда мы устроим голосование и выберем нового мэра.

На улицах начали возникать свежие вывески: «ВХОД НЕ ДЛЯ ВСЕХ. Заведение оставляет за собой право отказать в обслуживании без объяснения причин». Вилли радостно захлопал в ладоши – как здорово-то, господи! Добровольцы тормозили трамваи и красили белым задние сиденья, чтобы сразу было ясно, для кого они. Добровольцы с задорным смехом врывались в театры и отгораживали галерки веревками. Их жены в это время задумчиво толклись на тротуарах, а детей насильно загоняли по домам, чтобы те не видели этого варварства.

– Ну что, все готовы? – крикнул Вилли Джонсон и воздел над головой канат с аккуратно завязанным узлом.

– Готовы! – ответила ему половина толпы. Остальные, перешептываясь, рассосались, как массовка, не желающая принимать участие в кошмарном представлении.

– Вот она! Летит! – раздался мальчишеский голос.

Как марионетки, подвешенные на одну ниточку, все в толпе задрали голову.

По небу, шипя рыжим пламенным хвостом, грациозно плыла ракета. Сделав круг, она пошла на снижение; народ ахнул. Приземлилась. Трава тут и там занялась огнем, но быстро потухла. Какое-то время ракета стояла тихо, а затем на глазах у застывшей толпы из большого люка на боку со свистом вышел воздух, и дверь отползла в сторону. В проеме показался старик.

– Белый человек, белый человек, белый человек… – прошелестела толпа; это дети шептали друг другу на ушко, толкались локтями и указывали пальцами. Весть волной прокатилась до самых последних рядов, где на ветру и солнце стояли трамваи, от которых пахло свежей краской. Шепоток растворился в воздухе.

Никто не шелохнулся.

Белый человек держался ровно и прямо, но лицо его изрезали глубокие морщины, и оно уже несколько дней не знало бритвы. В помутневших, почти скрытых бельмами глазах застыла вековая скорбь от пережитого за прошедшие двадцать лет. Он был тонок и сух, как осыпавшийся куст. Руки дрожали, и ему пришлось опереться о люк.

Вяло улыбнувшись, он протянул руку навстречу черной толпе. Убрал.

Никто не шелохнулся.

Он всматривался в их лица; должно быть, он видел оружие и веревки, должно быть, чувствовал запах краски, но не придавал этому значения. Все молчали, тогда заговорил он – тихо и медленно, не думая, что кто-то будет перебивать. Никто и не перебивал. И голос у него был очень усталый, старый и бесцветный.

– Неважно, кто я такой. Мое имя все равно ничего вам не скажет. Ваших имен я тоже не знаю. Может, после. – Он помолчал, прикрыв глаза, и продолжил: – Давно, очень давно, двадцать лет назад вы оставили Землю. Для нас это все равно что двадцать столетий – столько всего случилось. После вашего отлета началась Война, – он многозначительно кивнул. – Да, Война с большой буквы. Третья мировая. Она шла все это время и закончилась только год назад. Мы разбомбили все крупные города мира: Нью-Йорк и Лондон, Москву и Париж, Шанхай, Бомбей и Александрию. От них ничего не осталось. А когда закончились крупные города, мы начали уничтожать и жечь маленькие.

И он стал перечислять города, деревни, улицы. С каждым новым названием среди собравшихся поднимался шепоток.

– Мы стерли с лица Земли Натчез…

Перешептывание.

– …затем Коламбус в Джорджии…

Снова перешептывание.

– …сожгли Новый Орлеан…

Вздох.

– …и Атланту…

Еще один.

– …и от Гринуотера в Алабаме ничего не осталось.

Вилли Джонсон вскинул голову, приоткрыл рот, в глазах у него мелькнул огонек узнавания. От Хэтти это не ускользнуло.

– Ничего не осталось, – медленно повторил старик. – Хлопковые плантации – сгорели.

Толпа выдохнула.

– Хлопкопрядильные фабрики – взорваны.

И снова.

– Фабрики радиоактивны. Все радиоактивно. Дороги, фермы, поля и все остальное.

И он продолжил перечислять города и деревни:

– Тампа.

– Так я ж оттуда, – прошептал кто-то.

– Фултон.

– А я – оттуда, – произнес кто-то еще.

– Мемфис.

– Мемфис?! – воскликнули из толпы. – Его тоже сожгли?!

– Взорвали.

– И даже Четвертую стрит?

– Целиком, – ответил старик.

Народ зашевелился. Проснулись воспоминания двадцатилетней давности. Города и деревни, парки и здания, вывески, церквушки и магазины за углом – все всплыло в памяти собравшихся. Каждое название находило у кого-нибудь отклик, и каждый, кто еще видел все это, вспоминал прошлое. За исключением детей.

– Ларедо.

– Я помню Ларедо.

– Нью-Йорк.

– Я держал магазинчик в Гарлеме.

– Гарлем разбомблен.

Разбомблен – какое страшное слово. Знакомые, памятные места – в руинах. Как такое можно представить?

– Гринуотер в Алабаме, – пробормотал Вилли Джонсон. – Я там родился. Я помню.

Ничего не осталось. Ничего. Так сказал этот человек.

– И вот мы взорвали и уничтожили все. Глупцы тогда – глупцы и теперь, – продолжал тем временем старик. – Миллиарды погибли. На всей Земле сейчас наберется не больше полумиллиона человек всех рас и народов. Из обломков нам удалось наскрести металла всего на одну ракету – вот она. Именно на ней мы за месяц долетели до Марса просить у вас помощи.

Он замолчал, пытаясь разглядеть какую-то реакцию на лицах собравшихся, но ничего конкретного не увидел.

Хэтти Джонсон почувствовала, как муж напряг руки и сжал в кулаках веревку.

– Мы – глупцы, – тихо проговорил старик. – Мы погубили цивилизацию и вместе с ней Землю. Города не спасти – они еще лет сто будут радиоактивны. Земле конец, окончательно и бесповоротно. Наша эпоха на ней прошла. У вас остались ракеты, на которых вы покинули Землю двадцать лет назад и с тех пор так и не пытались вернуться. Сегодня я прошу вас снова запустить их. Вернитесь на Землю, заберите выживших и перевезите их на Марс. Помогите нам в эти трудные времена. Мы – глупцы. Перед лицом Господа мы признаем, что были полны злобы и глупости. Мы все: и китайцы, и индийцы, и русские, и британцы, и американцы – просим вас о милосердии. Несчетные века никто не возделывал марсианскую почву. Здесь хватит места всем. Это хорошая почва: я видел ваши поля с высоты. Мы будем обрабатывать и убирать их за вас – для вас. Да, мы готовы даже на это. Делайте с нами что хотите – мы этого заслужили, только прошу, не отрекайтесь от нас. Конечно, я не могу требовать от вас немедленного ответа. Если скажете, чтобы я вернулся в ракету и летел восвояси, то так тому и быть. Больше мы вас не побеспокоим. Но позвольте нам прилететь сюда, и мы будем работать на вас, как вы когда-то: убирать дома, готовить еду, чистить обувь, – и будем вечно молить прощения у Господа за все те беды, которые мы причинили себе, вам и другим.

На этом он закончил.

Повисло вселенское молчание. Такое густое, что его можно было взять в руку; тяжелое, словно грозовые тучи. Черные руки беспомощно повисли, как плети, черные глаза смотрели на старика, а тот не двигался в ожидании чего-то.

Вилли Джонсон перехватил веревку поудобнее. Стоявшие рядом внимательно следили, что будет дальше. Хэтти тоже следила, сжимая мужу локоть.

Она хотела проникнуть в средоточие их ненависти и отыскать слабое место, а затем расшатать тот камешек или кирпичик, на котором все держится, и тогда крепость с грохотом рухнет. Она и так уже шатается. Но где же этот кирпичик и как к нему подобраться? Как достучаться до них и прекратить эту вражду?

В наступившей тишине она посмотрела на Вилли. Да ведь это он подтолкнул всех к этому, своею жизнью, своей обидой, а значит, он и есть тот самый кирпичик. Стоит его расшатать, тогда остальным не за что будет держаться, и все благополучно разрешится – так просто, оказывается.

Хэтти вышла из толпы навстречу белому человеку.

– Мистер?.. – Она не знала, с чего начать. Сотни глаз уставились на нее; она чувствовала это спиной. – Мистер?..

Белый человек устало улыбнулся.

– Мистер, – сказала она, – вы знаете, что сталось с холмом Ноквуд в Гринуотере?

Старик обратился к кому-то внутри ракеты. Через минуту ему подали распечатанный снимок, который он молча протянул Хэтти.

– Там на вершине еще был раскидистый дуб. Вы знаете, что с ним?

Раскидистый дуб. Под ним застрелили отца Вилли, а затем повесили; наутро все увидели, как он болтается на ветвях.

– Да.

– Он по-прежнему там? – спросила Хэтти.

– Его больше нет, – ответил старик. – Взорван. Ни холма, ни дуба, ничего не осталось. Вот, видите? – Он ткнул в снимок.

Вилли выбежал вперед и вырвал распечатку у него из рук.

– Дайте я взгляну.

У Хэтти заколотилось сердце, и она поспешила обратиться к белому человеку:

– Расскажите про Гринуотер.

– Что вы хотите узнать?

– Доктор Филипс еще жив?

Прошла минута, прежде чем щелкающая машина внутри ракеты нашла нужные сведения…

– Убит на войне.

– У него был сын. Что с ним?

– Погиб.

– А что с их домом?

– Сгорел. Как и все остальные дома.

– А что с тем другим деревом на холме Ноквуд?

– Все сгорели. Не уцелело ни единого деревца.

– И то дерево тоже? Вы уверены? – настаивал Вилли.

– Уверен.

Вилли выдохнул:

– А что с домом мистера Бертона и с ним самим?

– Все дома разрушены, все люди погибли.

– А что случилось с домиком-прачечной, где жила и работала моя мама, миссис Джонсон?

– Его тоже не стало. Ничего не осталось. Вот фотографии, смотрите сами.

Фотографии пошли по рукам, все смотрели на них и вспоминали. В ракете было полно снимков с ответами, о чем ни спроси – какой хочешь город, деревня, дом.

Вилли молча смотрел на веревку.

Он вспоминал Землю – ту самую цветущую Землю и цветущий городок, в котором родился и вырос, и пытался представить, что стало с ним, как он обратился в руины и груду обломков, сгинул в огне вместе с памятниками, вместе с надуманным и настоящим злом, вместе с жестокими людьми, с конюшнями, кузницами, лавками, висельными деревьями, холмами в россыпях гильз, с дорогами, коровами, кустами мимоз; вместе с его лачугой и господскими домами у реки, белыми, словно гробницы, вокруг которых, далекие и недоступные, порхали барышни, похожие на бледных и хрупких мотыльков; где жестокосердные люди качались в креслах, попивая виски, вдыхая осенние ароматы и поглядывая на прислоненные к крыльцу ружья, размышляя о смерти. Все погибло, все сгинуло безвозвратно. Теперь он не сомневался, что цивилизация уничтожена, обратилась в прах и этот прах теперь у их ног. Ничего, ничего не осталось: ни ненавистных гильз, ни пеньковых веревок, ни висельных деревьев, ни даже холма для расправ. Никого не осталось, только какие-то чужие люди, которые прилетели на ракете, готовые на все, даже чистить им обувь, ездить отдельно в трамваях и сидеть на галерке…

– Нет, все будет по-другому, – сказал Вилли Джонсон.

Хэтти взглянула на его могучие кулаки.

Он их разжал.

Веревка упала к его ногам.

Народ разбежался по городку сдирать наспех сделанные вывески, закрашивать свежие желтые надписи в трамваях, срезать веревки в театрах, расплетать петли и разряжать ружья.

– Начнем заново – все вместе? – спросила Хэтти, пока они ехали домой.

– Да, – ответил наконец Вилли, собравшись с мыслями. – Господь дал нам выжить: кому-то из нас, кому-то из них. А что будет дальше – решать нам. Но мы больше не будем вести себя как глупцы. Мы изменимся, станем умнее. Я понял это, когда он говорил. Я понял, что теперь белый человек так же одинок, как и мы когда-то, что теперь у него тоже нет дома, как его долгое время не было у нас. Теперь мы в одинаковых условиях и можем начать все с нуля, на равных.

Он затормозил и остался сидеть за рулем, пока Хэтти выпускала детей. Те сразу же бросились к отцу.

– Ну как, видел его? Видел белого человека? – кричали они наперебой.

– Так точно, сэр, – отозвался Вилли, медленно массируя пальцами виски. – Пожалуй, только сегодня я впервые увидел белого человека – таким, какой он на самом деле.