Скс
Режим бога. Книга 2
Телефонные трели терзали сознание, настойчиво вырывая из сна в реальность. Чертыхнувшись, и открыв только левый глаз, я сполз с кровати на пол и, встав с колен, пошлепал босыми ногами в коридор.
Все-таки, подрывные действия империалистических разведок Запада имеют, в своей сути, разные проявления. И я абсолютно убежден, что ежеутреннее исчезновение моих тапок не может иметь другого объяснения, кроме происков западных спецслужб. Даже если тапки потом обнаруживаются с другой стороны кровати, то и это неспроста… Ведь кто-то же их ночью переставляет! А незаметно проникнуть в нашу квартиру, открыв пять(!) солидных замков, оставшихся еще с довоенных времен, совсем непростое занятие. Плюс накидной крюк и дверная цепочка. А главное, только мощная высокопрофессиональная и многочисленная разведслужба, способна вытворять такое на протяжении многих лет и оставаться неразоблаченной…
Звонил так рано, явно, тоже не друг.
— Алло… — спросонья я не был ни бодрым, ни дружелюбным.
— Вить?! Добрый день, ты спишь что ли? — озадаченный голос Завадского в трубке, заставил меня быстро посмотреть на часы, висящие в коридоре.
«Твою ж, мать!.. 11:14, вот это я выдал порцию „безмятежного“ сна»!
— Уже нет, как ты понимаешь… — я крайне неинтеллигентно и с подвыванием зевнул в трубку, — это месть за то что разбудил, — злобненько сообщил я невидимому собеседнику.
— Ну, извини. Но время уже двенадцатый час! И звонил Клаймич… — в трубке, после этого сенсационного сообщения, повисла тишина.
— Понятно дело… Куда ему деваться, должен был позвонить. Не зазря же он нас у Бивиса подстерегал, — я был сама невозмутимость.
— Не знаю… — в голосе Николая звучала неуверенность.
— Чего хотел, уважаемый Григорий ибн Давыдович?! — иронично поинтересовался я, уже окончательно проснувшись.
— «Григорий ибн Давыдович» хотел послушать песни, чтобы потом обсудить возможность их приобретения, а у нас ничего нет, — голос Николая «помрачнел».
— Все у нас есть, не надо паники! — спокойно сообщил я, — просто сделаем как с «Верой», я промычу, ты напишешь музыку, твой ансамбль сыграет, а Юля споет, подражая Пьехе… И никаких проблем, сделали один раз — сделаем и во-второй.
Завадский издал в трубку какие-то сомнительно-невнятные звуки, а затем перешел на человеческий язык:
— Так надо поехать, договориться и записать… Ты-то когда будешь готов?
— Через полчаса, где встречаемся?
— Ну, я… мы у Алеши… можем через полчаса за тобой заехать… вот…
«МЫ у Алеши», — мысленно передразнил я, но вслух сказал только одно:
— Жду, — и повесил трубку.
Прохладные освежающие струи душа, минутное подростковое воспоминание о восхитительном шоколадном теле молоденькой красавицы-кубинки Алисии… Точнее воспоминание скорее зрелое, а вот эрек… реакция подростковая, как раз, на минуту… неполную. Ну, да не будем углубляться в… мелочи!
На выходе из ванной тормознулся, голый, около зеркала. Нет, молодость — есть молодость… Конечно, на «бройлера» Мисюнаса я и сейчас ничуть не похож, но превращение, за три с небольшим месяца, из обычного мальчика с пухленькой мордашкой в крепкого подтянутого подростка с осунувшейся моськой… это, все-же, впечатляет.
Быстро оделся и отправился на кухню, где меня ждали яблочно-морковное пюре и сладкий чай со здоровым куском… Кстати!
Когда-то, когда мне было годика четыре и была еще жива бабушка, мама отдала меня на выходные своим родителям. Вечером ей звонит совершенно измученный дед с грандиозной проблемой — внук отказывается пить чай и просит «вертушку». Бабушка, дедушка и, пришедшая на помощь соседка по лестничной площадке, перебрали уже сотню вариантов, «чего же хочет Витюшенька» — все бесполезно, все не то, а у ребенка уже начинается истерика!
Мама: — Вы с ума сошли! Ребенок ватрушку к чаю просит!!!
Так вот! Оказывается, я уже вторую жизнь подряд, обожаю с чаем большую «ленинградскую» творожную ватрушку с изюмом! Это не пошлые маленькие творожные ватрушки остальной части Советского Союза… Это совершенно особенные: большие, на тонком тесте, с аккуратными зажаренными хрустящими краями, похожие на небольшие пиццы, желтые с черными точками изюма — НАСТОЯЩИЕ ВАТРУШКИ! Мммм!..
Вот со здоровым куском такой ватрушки, я чай и оприходовал.
…Когда я выскочил из подъезда, размахивая «динамовской» сумкой, оба белобрысых «мамонта» еще только вылезали из Лехиного «москвича».
— Здорово, «братцы»! — как ни в чем ни бывало, весело заголосил я, и тут же озадачился, — а Николая где потеряли?
Слева хлопнула дверца и я узрел улыбающегося Завадского, вылезшего из светло-зеленой жигулевской «трешки».
— О! — притворно «пригорюнился» я, — а работа у Нодара-то была доходная, когда теперь еще на следующую машину, Коля, заработаешь?!
— Ты же вчера обещал, что мы все будем ездить на «мерседесах»! — парировал, подходя и здороваясь за руку, Завадский.
— Раз обещал, значит будем! — жизнеутверждающе заверил я, сначала пожимая его руку и затем обмениваясь рукопожатиями с «мамонтами».
— Раз машин две, то я тогда, видимо, поеду с Колей? Чтобы ему скучно не было!
— Дуешься на меня? — спокойно спросил Димон, задержав мою руку в своей лапище.
— Конечно, дуюсь! — весело подтвердил я, — только нашел себе прислугу, а она бунтует, отказывается за шашлыками бегать!
Димон снисходительно хмыкнул и, неожиданно наклонившись, схватил меня поперек пояса и закинул на плечо:
— «Шестерит» обычно самый слабый, а самый слабый тут ты! — и звонко хлопнул меня ладонью по заду.
— А если нет силы, то приходится использовать «соображалку»! — завопил я, дрыгая ногами, и, со всего размаху, залепил Димону пониже спины, болтающейся в руках, сумкой. Моя «ответка» вызвал у того мстительное желание меня «убить», но я был поспешно вызволен «из лап чудовища», подоспевшим на выручку Лехой!..
Сначала мы поехали в «Гавань». Лехе позвонил с утра Митрич и сообщил, что на лодку нашелся покупатель. Случай упускать не стоило…
По пути, я узнал, что машина Николая, на самом деле, принадлежит его отцу, тот у него музыкант-классик, и даже когда-то написал настоящую симфонию. И если учитывать, что дочка Саша учится в музыкальной школе по классу фортепиано, то из Завадских уже образовалась целая музыкальная династия. Так же я узнал, что после моего ухода, они сидели вчера еще часа три и Димон, хоть пока и сомневается, но уже не так уверен, что хочет потратить полжизни на качку в море.
За разговором дорога до «Дальнего пирса» пролетела, как одна минута. А стоило нам только подъехать, как мы были атакованы, выскочившим нам на встречу, радостно-возбужденным Митричем:
— Ковалевский, из 76-го ангара, готов купить ваш швертбот, — радостно выпалил он, вместо приветствия, — уже спрашивал, когда вы приедете.
Мы дружески поздоровались с дедом моего одноклассника и начали узнавать подробности.
— Ковалевский хочет свою «скорлупу» на что-нибудь хорошее сменить, — пренебрежительно отозвался Митрич о нынешней лодке нашего потенциального покупателя, — вот я туточки и подсуетился.
Леха задумчиво потер подбородок и, солидно сдвинув брови, поинтересовался финансовой стороной вопроса.
— Я ему наговорил, как мы и столковались, что вы тыщу целковых за нее просите. Тот давай стонать, что лодка старая и уж, наверное, течет… это у Семена Кузьмича-то течет?! Кузьмич мужик-то настолько справный, что у него все всегда обихожено и ничего не может течь, — тараторил, чуявший свой посреднический процент, Митрич, — а в том еще годе, вооще, намалевал лодку какой-то польской дрянью, тут окрест дня два воняло…
Митрич перевел дух и продолжил петь осанну рачительности предыдущего хозяина нашей лодки:
— Кузьмич все держал в порядке и строгости, а уж собственную лодку… э… чего там говорить… Много не уступайте, рублей сто и баста, — и он, для пущей убедительности рубанул ладонью воздух.
— Леш, — я негромко окликнул «брата», и когда тот сделал пару шагов ко мне, тихонько напомнил:
— Лодка нам на фиг не сдалась, продавай за любую разумную цену и поехали скорее песню записывать. Это важнее…
Леха еле заметно кивнул и пошел к, нетерпеливо переминающемуся, сторожу.
Оставшись втроем, мы двинули к ангару, открыли ворота, зажгли свет и стали ждать.
Минут через десять в ангар пришли Леха с Митричем и невысокий юркий мужичок в белой майке и штопаных синих спортивных трениках, подвернутых до колен. «Мужичок» скороговоркой со всеми поздоровался и сразу ринувшись к лодке, стал её придирчиво осматривать.
«Ковалевский», — мысленно проявил я чудеса дедукции.
Митрич с новой силой стал нахваливать лодку и незабвенного Семена Кузьмича, нарезая круги вокруг покупателя. Мне стало скучно и я вышел на воздух.
Сегодня было, явно, больше двадцати градусов, но легкий ветерок с залива делал погоду божественной. Я сел на перевернутое ведро, прикрыл глаза от ярких солнечных лучей и бездумно застыл в блаженном ожидании, когда разрешится вся эта, абсолютно неинтересная мне, суета.
Что же, умение ждать приходит с возрастом, и этот опыт я уж извлек из первой жизни. А искусство получать удовольствие от ожидания, надеялся освоить в этой! Ха…
В итоге, в «Гавани» мы убили больше часа. Швертбот Ковалевский сторговал за 800 рублей, которые обещал принести завтра и тогда же забрать лодку.
А вот Завадский, ушедший звонить в сторожку Митрича, вернулся хмурый и раздраженный.
Мы стояли около машин и слушали пересказ его телефонного общения с коллегами по ВИА. Суть недовольства и раздражения стала понятна почти сразу — оба солиста «Радуги» за свою помощь захотели денег. Гитарист и ударник были готовы работать бесплатно.
— Я с Володей знаком уже лет десять, — с горечью в голосе рассказывал Завадский, — но как он стал жить с Юлей, так парня как-будто подменили — все деньгами мерять стал.
— Плюнь, Коля… — я сидел на капоте «москвича» и болтал ногами, — деньги есть — заплатим. Надо свою группу создавать: искать музыкантов и солистов. Будем петь свои песни и зарабатывать на этом славу и деньги!
— Они триста рублей хотят за две песни и использование аппаратуры. А мой там только пульт, — скривившись выдавил Завадский.
Лаха и Димон одновременно присвистнули, услышав про аппетиты солистов «Радуги». Николай помрачнел еще больше:
— Они говорят, что после… моего ухода из ресторана им пришлось нанять клавишника и у них, типа, убытки… И вообще, возможно, придется уходить из этого ресторана — Нодар волком смотрит.
— Так если придется уходить из ресторана, то ты сможешь вернуться в группу… еще и пульт твой… какой смысл тебя выставлять на деньги? — не понял Леха.
— Не знаю. У Юли брат — клавишник. Похоже меня они уже списали, — Завадский криво усмехнулся.
Димон хлопнул расстроенного парня по спине:
— Не переживай! Скоро все будем на «мерседесах» ездить, — и два здоровенных гада заржали дуэтом…
…Начать работу над записью песен мы смогли только на следующий день. Весь, предшествующий этому, вечер мама мучила меня примерками и сборами «на юга». По местным меркам, меня одевали весьма достойно, но я твердо понял, что со своим гардеробом надо что-то срочно придумывать. Да, и с маминым тоже…
На следующий день мы забрали деньги у Ковалевского, отдали ему лодку и поехали собирать музыкантов и их аппаратуру.
Перед отъездом из «Гавани», Леха, втихаря от Димона, вручил Митричу сто рублей за помощь. Старик с достоинством принял «свой процент» и сдержанно поблагодарил, но довольный блеск хитроватых глаз показывал, что сторож этого ждал и в своих ожиданиях не обманулся!
Затем мы поехали к Завадскому и уже от него, на двух машинах, отправились забирать ударника, гитариста и аппаратуру.
Ударником оказался молодой, но уже лысоватый коротко стриженный парень лет 30 с небольшим, имя у него было редкое — Роберт. При встрече, Роберт тепло обнялся с Завадским и дружески поздоровался с нами. Меня и Леху он уже знал, по нашему «памятному» знакомству в ресторане. Димона же видел впервые, и наличие в нашей компании еще одного здоровенного белобрысого бугая вызвало у него веселую улыбку. Правда все комментарии, по этому поводу, он благоразумно оставил при себе! Пока «братцы» запихивали барабаны и тарелки Роберта, которые он называл «кухней», в колину «трешку», я имел возможность рассмотреть нашего ударника поподробнее.
Внешне Роберт был довольно приятным — узкое худое лицо, с правильными чертами и «греческим» носом. Он носил брутальную, как сказали бы в моем времени, «трехдневную» щетину, видимо компенсируя недостаток волос на голове. А может просто парню было лень бриться! Как и Завадский, одевался ударник в «джинсу», только рукава от куртки были отрезаны то ли под «рокерский», то ли под «летний» вариант. Роста был среднего, худощавый и, в целом, производил вполне приятное впечатление.
Вторым мы забирали гитариста и оставшуюся аппаратуру. Гитариста звали Геннадием: лицо было помятое, глаза красные, одет он был небрежно и, в довершение картины, от него сильно несло перегаром.
Я с удивлением посмотрел на Завадского, тот только виновато пожал плечами и состроил успокаивающую гримасу. Хм…
Однако, надо признать, собственная гитара и остальная аппаратура оказались у Геннадия в наличии — он забрал из ресторана и микшерный пульт, и синтезатор.
Работать решили на даче у родителей Роберта во Всеволожске. Солисты, Володя с Юлей, это место знали и приехать туда должны были самостоятельно.
Добирались до Всеволожска мы долго — больше часа, но за разговорами время пролетело незаметно. Николай в своей машине вез музыкантов, а я ехал с «братьями».
За время дороги Геннадий отоспался, а уж после того, как гостеприимные родители Роберта — приятная пожилая пара, Всеволод Георгиевич и Марта Захаровна, накормили нас вкусным обедом, то гитарист стал бодр и вполне работоспособен.
Сама «дача» оказалась добротным кирпичным домиком, в пригороде Всеволожска, а репетировать мы ушли на пустующую, по соседству, речную пристань, которая была в пяти минутах от дома Роберта. По назначению её уже пару лет не использовали, а электричество, подведенное к строению «барачного типа», отключить никто не удосужился.
В холодную погоду пристань, конечно, была бы непригодна, а летом — самое то: крыша защищала от солнца, стены от посторонних глаз, а расположенность вдали от других домов позволяла никому не мешать своим «шумом».
Пока ребята расставляли и подключали аппаратуру, к нашей «летней сцене» на белых «жигулях» подъехали, наконец, Юля с Владимиром. Они довольно натянуто со всеми поздоровались, а Владимир сразу отозвал Николая о чем-то пообщаться. Юля же — довольно миловидная, полноватая шатенка в зеленом в белый горошек сарафане, вышла на маленький причал «полюбоваться видами».
Тем временем, пока «мамонты» помогали носить и переставлять аппаратуру, я, чтобы не болтаться у них под ногами, пошел изучать станцию, разглядывая местные «достопримечательности», в виде плакатов ОСВОД. Особое внимание привлек плакат иллюстрировавший «дыхание рот в рот», а именно картинка, когда взрослый мужик в одних трусах, засовывает лежащему полуголому мальчику палец рот. Подпись под этим сомнительным действом гласила: «Отодвиньте язык в сторону, чтобы вам ничего не мешало» — меня скрючило от смеха.
— Ты чего веселишься? — подошедший в этот момент Завадский, был мрачен, как туча.
— Анекдот вспомнил, — судорожно выдал я, первое пришедшее в голову.
— Понятно… — эта тема Завадского не заинтересовала, было видно, что мысли у него о другом.
— Что случилось, Коля? — я отдышался и был готов к разговору.
— Они требуют четыреста рублей… — было видно с каким трудом Завадский сдерживался, — говорят, что пришлось сегодня отказаться от халтуры и деньги хотят получить вперед…
— Коля, — начал я предельно серьезно, — повторяй за мной. Подними правую руку вверх и скажи: «Ну, и хvй с ними!», а потом махни рукой, — я махнул рукой и засмеялся.
Завадский даже не улыбнулся:
— Может запишем нашими голосами? Пьеха — профессионал, суть ухватит.
— Николай, — я перестал лыбиться, — деньги у нас есть — взяли за лодку. Заплатим этим сквалыгам столько, сколько они хотят и сделаем нормальные записи. Потом продадим песни и получим в десять раз больше. На эти деньги соберем группу, станем богатыми и знаменитыми, а эти двое будут всю жизнь гнобить себя ядом досады и зависти…
У Завадского даже глаза слегка округлились от подобной сентенции.
— А что ты думал? — я опять заулыбался, — я, на самом деле, злобный и мстительный. Буду петь и плясать на их могиле, приговаривая: «Так вам и надо двое жадных образин!».
Я даже изобразил пару танцевальных па. Николай слегка улыбнулся и вздохнул.
— Коль, время идет. Скажи им, что мы согласны. Леша сейчас принесет деньги.
Завадский потоптался на месте и спросил:
— Может с ребятами хотя бы посоветуемся? Это очень большие деньги.
— Большие деньги зарабатывают, а не экономят. И мы не будем советоваться. Иди к этим сквалыгам…
Завадский еще раз нерешительно посмотрел на меня, развернулся и пошел в сторону раздающейся барабанной дроби…
…Ну, сквалыги-то они, конечно, сквалыги, но все-таки профессионалы, этого не отнять. И деньги свои они отрабатывали честно, стараясь и не «халтуря». Может и Геннадий — алкаш, но играл отменно, схватывая все с полунамека. А от Роберта я был в совершенном восторге! То что он вытворял на своих убогих, с точки зрения 21-го века, ударных — было выше всяких похвал.
Николай старался больше всех, впахивая и за себя, и за некоторых корыстных «товарыщей у микрофона».
Таким образом, через почти пять часов упорной работы, обе песни были записаны и сведены.
Если честно, то когда я прослушал на большом катушечном магнитофоне оба окончательных варианта, то, мягко говоря, впечатлен не был. Получилось приемлемо для демонстрации, но не более. Нужна была другая аппаратура, настоящая студия, другие солисты и много еще чего другого, о чем я пока даже не имел представления.
Остальные присутствующие моего молчаливого скепсиса, определенно, не разделяли. Общее мнение выразил довольный Роберт:
— Ну, с учетом обстоятельств, очень даже!..
Все согласно закивали и устало улыбались.
— А песни у тебя получились хорошие, — Юля потрепала меня по голове и добавила:
— Тебе бы подучиться и можешь вырасти в хорошего композитора-песенника. Но песни уже сейчас надо исполнять и, я уверена, мы с Володей сделаем их популярными! На свадьбах и поминках петь будут!
Все засмеялись. Ну, разве что, кроме Завадского и Лехи.
Я тоже посмеялся со всеми и, мило так оскалившись, ответил:
— Юль, если что, тексты зарегистрированы в ВААПЕ, поэтому мораль сей басни такова: сегодня из-за своей жадности вы выбрали судьбу всю жизнь лабать в кабаках, а был шанс стать звездами советской эстрады.
Я отошел от опешившей девицы к «кухне» Роберта и щелкнул ногтем по одной из тарелок, металлический звон поплыл и растаял в гробовой тишине:
— Как говорят в такой ситуации: раз работа оплачена и исполнена, то «спасибо» и вы, с Владимиром, свободны…
* * *
Долгожданная встреча с Клаймичем прошла предельно обескураживающе…
Через два дня после «ударного социалистического труда» на речной пристани Всеволожска, мы, все вчетвером, рассевшись в комнате у Лехи, слушали печальный рассказ Завадского о его общении с музруком Пьехи…
— Пригласил к себе домой… интерьерчик, скажу я вам, — Николай мечтательно вздохнул, — рояль посреди зала… белый — настоящий «Stein»…
— У тебя лучше будет, — попытался я придать оптимизма, сгущающейся похоронной атмосфере.
— Да, хорошо бы… — Завадский улыбнулся, как вдова, которой ничего уже не мило на белом свете, — магнитофон я сразу взял с собой, чтобы было, что предметно обсуждать.
Я согласно кивнул под его печальным взглядом.
— Но сначала с полчаса пили чай и «ибн Давыдыч» меня, так и сяк, пытал о тебе, выспрашивал что и сколько сочиняешь, кто пишет музыку и как работаешь с Бивисом, — Завадский многозначительно поднял брови.
— Коля, не тяни хвоста за кот, — плаксиво заканючил я, — давай ближе к делу, а то я от нетерпения сейчас обмочу Лехино кресло.
— Только попробуй! Дальше коврика в прихожей не пущу больше, — грозно откликнулся хозяин комнаты, развалившийся на массивном, еще довоенном, диване черной кожи.
Димон, сидевший на подоконнике, лениво хмыкнул и поторопил Завадского:
— Коль, ты давай рассказывай по существу, а то наш малолетний гений и коврик в прихожей уделает…
Завадский покорно кивнул и продолжил:
— Ну, а рассказывать «по существу» больше особо-то и нечего… Послушали запись, «ибн Давыдыч» сказал, что песня неплохая, но не в стиле Пьехи. Про «семейные альбомы» должен петь кто-то постарше и, скорее всего, мужчина. Спрашивал, есть ли еще что-то, но про вторую песню я, как и условились, говорить не стал. Уже в дверях, при самом прощании, он сказал, что может попробовать купить «Семейный альбом» для кого-то из своих знакомых певцов.
Завадский скривился:
— Предложил пятьсот рублей…
Леха тихонько присвистнул и все трое уставились на меня.
— Мы заплатили четыреста только Юле с Володей… а еще по сто пятьдесят ты сказал выдать Гене и Роберту. Хотя Роберт не взял, все равно 550 рублей в минусе, — тихо напомнил Завадский.
— Так мы долго еще будем на «мерседесы» собирать — «деликатно» констатировал Димон.
Я уставился на старый торшер и молча соображал.
Леха поднялся с дивана, подошел к, пристально изучаемому мною, торшеру и, ко всеобщему удивлению, «толкнул речь»:
— Сенчина первую песню уже записала на радио, марш понравился даже самому Брежневу, что нам какой-то Клаймич? Эту песню люди тоже будут петь… Помните, что Юля сказала? «На свадьбах и похоронах»! Не берите в голову… А деньги еще заработаем — не велика потеря… — он подошел ко мне и утешающе хлопнул лапищей по плечу.
Слегка успокоенный Завадский, согласно закивал головой.
— Николай, — я оторвался от созерцания торшера, — поставь песню на «маге», пожалуйста.
Завадский с готовностью подорвался подключать здоровенный «гроб», до этого сиротливо стоящий около двери, как символ наших рухнувших надежд. Димон присоединился помочь.
Через пару минут в комнате зазвучала музыка:
http://pesni.fm/search/Кристина+Киути/%22семейный+Альбом%22
(примерно так)
Юлино исполнение только очень отдаленно напоминало, знакомый мне, оригинал. Это, да… Но…
Когда мелодия замолкла, я уже принял решение:
— Так… Николай! Позвони сейчас Клаймичу и скажи, что песню мы готовы ему продать за ПЯТЬ тысяч рублей, а если Пьеха попадет с ней на «Песню Года», то он нам должен ЕЩЕ три тысячи. Непременное условие!.. — я замолчал и поднял вверх палец, демонстрируя особую значимость условия, — песню должна петь именно Пьеха, и только она. Если что-нибудь из перечисленного он нарушит, то больше никогда ни одной песни от нас не получит. Ни за какие деньги! — это я особо выделил голосом, — на раздумье у него два дня. После этого, мы предлагаем песню другому исполнителю…
Я замолчал и непреклонно посмотрел, на пытающегося что-то возразить Завадского:
— Песня моя и дурить я с ней буду так, как мне вздумается! А вздумалось мне ТАК… Детей в детском саду он будет «разводить», а не нас.
«Разводить»? — автоматически повторил, сбиты с толку моим напором, Николай.
— Обманывать, пудрить мозги, гнать туфту, — любезно улыбаясь перевел я.
— Так ты думаешь?… — Николай оборвал фразу, набрал в рот воздух и… покраснел.
— Да, я так думаю. Даже уверен. Он тебя просто «развел», — я согласно кивнул и продолжил, — а прав я или нет, мы узнаем ровно через два дня.
Леха, почесал затылок и выдал:
— А что… может… и правда… Тогда он лихо! Ну, увидим… может и так…
Я перевел взгляд на, все это время молчащего, Димона. Следом, приглашая высказаться, на него уставились и Николай с Лехой.
Димон, как-то совсем непонятно, посмотрел на меня долгим взглядом и сказал, как мне показалось, не то что думал:
— Колян, ты иди звони. Через пару дней все станет понятно.
Завадский неуверенно встал и ссутулившись пошел к двери в коридор.
«Как на заклание идет», — мелькнула у меня мысль и я окликнул Завадского:
— Николай! — тот остановился и обернулся.
Я начал спокойно, увеличивая напор и громкость голоса с каждым следующим предложением:
— Всем, кто слышал, песня понравилась, предыдущие песни всем нравились тоже — это первое. Второе, ты — профессионал, и ты мог оценить мою песню на английском, она тебе тоже понравилась. Третье, эти песни залог успеха наших планов, а это не только пресловутые «мерседесы», а и то как мы все будем жить, как будет жить твоя семья, твоя дочь!
В «яблочко»! Николай дернулся и распрямил плечи…
— А с Клаймичем все понятно, — я заговори дальше в нормальном тоне, даже слегка одобрительно улыбаясь, — он просто экономит деньги. Ну, за наш счет или за счет твоей семьи, ему ведь безразлично. Так неужели ты ему это позволишь?! — я опять повысил голос, — он думает, что тебя «развел»! Покажи ему сейчас, насколько сильно он заблуждается! Мы его «опустили» там у Бивиса, — я уже скатился на тюремный жаргон, — а теперь иди и «опусти» его второй раз!
По ходу своего «пламенного спича», я поднялся с кресла, и говорить закончил уже стоя вплотную к Завадскому и крепко сжимая его локоть:
— Коля, иди и не оставь ему шанса!
Слегка ошеломленный моей «революционной» экспрессией, Николай, все-таки, решительно тряхнул головой, развернулся и вышел в коридор. Дверь в нашу комнату осталась открытой, а поскольку телефонный аппарат висел на стене всего в трех метрах от двери, то мы прекрасно слышали весь монолог Завадского:
— Григорий Давыдович, добрый вечер. Это Николай Завадский… Спасибо, взаимно… Я обдумал ваше предложение и готов сделать свое. Мы готовы продать вам песню за пять тысяч рублей. В случае выхода Эдиты с «Семейным альбомом» на «Песню года», вы нам будете должны еще три тысячи. Песню должна исполнять только Пьеха, и никто другой. Если эти условия будут нарушены, то никакого дальнейшего сотрудничества между нами никогда не будет!..
Дальше некоторое время в коридоре стояла тишина. И снова напористо зазвучал голос Николая:
— Я все это хорошо помню, вы говорили. И эти доводы мне не кажутся убедительными! Поэтому наше предложение такое, как я его изложил! И другого, извините, не будет. Подумайте, у вас есть два дня. Потом мы предложим эту песню другому ленинградскому исполнителю. До свидания!
И трубка тут же ударила по рычагам.
Появление Николая в дверях пришлось ждать не меньше минуты. В комнату он вошел с испариной на лбу.
«Бедняга. Тяжело ему это далось…» — сочувствие неожиданно закралось в сердце.
Николай смущенно и виновато смотрел на нас от дверей.
Неожиданно Димон несколько раз хлопнул в ладоши, сначала подхватил я, а затем и Леха!
Из взгляда Завадского вина стала уходить, а на лице появилась легкая улыбка.
— Молодец, — припечатал Димон и добавил «гад» такой, — все выполнил точно!
Не давая Завадскому осознать услышанное до конца, я запрыгал вокруг него «в восторге»:
— Отлично, Коля! Ты был непреклонен и великолепен!
— Молодец! — добавил свой голос в общий хор и Леша, — теперь ждем два дня и смотрим на результат.
Два дня ждать не потребовалось.
Клаймич позвонил на следующий…
* * *
…С того дня события закрутились с калейдоскопической быстротой.
Сначала, в сопровождении Лехи, я съездил в ВААП и зарегистрировал несколько новых текстов. Прошлый визит, в эту достопочтенную организацию, проходил под непосредственным руководством Бивиса.
Как я понял, заместитель руководителя ленинградского ВААПА Захарская Лариса Львовна, была должным образом проинструктирована, как ей следует относиться к «молодому дарованию» и его текстам. Причем проинструктирована с таких верхов, инструкции которых «простой смертный» нарушить не осмелится. Ну, если он в здравом уме и не менее здравой памяти! А поскольку Лариса Львовна, солидная дама постбальзаковского возраста, со следами ярко-красной помады на губах и зубах, отличалась редким здравомыслием, то никаких проблем в мой первый визит и не произошло.
Точно так же, обошлось без сюрпризов и сейчас. Правда, товарищ Захарская оказалась слегка шокирована, когда поняла, что я принес на регистрацию тексты не одной-двух песен, а целого десятка, но мужественно скрыла свое удивление.
Когда вернулись в коммуналку, я сообщил Лехе, что он, Димон и Завадский приглашены к нам на ужин. Моей мамой. Настоятельно!
Собственно, эта встреча назревала уже давно… Нет, мама, зная Леху, никого, ни в чем плохом не подозревала, просто мои постоянные отлучки допоздна, и рассказы о новых знакомых и записях новых песен, логично подвели к тому, что она решительно захотела со всеми «новшествами» познакомиться лично.
Завадский, которому я позвонил от Лехи, согласился сразу и с большим энтузиазмом! Он, вообще-то, давно выразил надежду на знакомство с моей мамой, горя желанием «пасть на колени и расцеловать те руки, которые вырастили такого сына!» (см. Полное собрание «Пьяных откровений Н.Завадского» в ресторане «Арагви», т.3, стр.476) Гы-гы-гы!
Димон тоже был заметно воодушевлен предстоящей встречей, после мечтательных заверений Лехи, что все будет очень вкусно. Меркантильные проглоты!..
Затем я набрал номер Шпильманов. К счастью, младший из них, — Борис был дома, меня он узнал сразу, общался крайне дружелюбно, мою просьбу помнил и сразу подтвердил готовность посодействовать. Впрочем, не будем забывать и об оставленных трехстах рублях…
Как говорили в «лихие 90-е»: «Лучшее проявление дружбы — стопроцентная предоплата!».
Только я повесил трубку, как черный аппарат мерзко затрезвонил на весь коридор. Скорее от желания прекратить омерзительный звук, чем осознанно, я схватил трубку и гаркнул в нее:
— Алло!!!
Захлебывающийся от волнения, голос Завадского лишил меня на пару мгновений дара речи:
— Витя?! Хорошо, что ты… Клаймич сейчас звонил! Они согласны!!! Он сказал, что они принимают условия! Говорит, что нужно встретиться! Мы им должны запись и текст с нотами передать… Готов встречаться сразу! Что мне ему сказать?! Алло? Витя! Ты меня слышишь?!
— Кхм… Ну, Коля… слышу, конечно. Хорошая новость. Ноты, ведь, у нас есть?
— Хорошая?! Да, отличная новость! Я, откровенно говоря, не очень верил… Но ты оказался прав! Ты — молодчина! Есть ноты! Все есть… Там, при записи, ребята основное набросали… Я все забрал!
— Отлично! Тогда договаривайся о встрече. Мы готовы будем подъехать, куда скажешь. Ждем твоего звонка…
Я повесил трубку, недослушав эмоциональный поток Николая. Накатила какая-то опустошенность и слабость, даже задрожали колени. Я прижался горячим лбом к холодной коробке, висящего на стене телефона.
«Если он сейчас затрезвонит голова, наверное, взорвется. Все. Шутки закончились. Кто-то из них, Сенчина или Пьеха споют точно. А это значит, что песня из будущего поменяет „свое“ время и у нее будет другой автор. Это будет первое, на самом деле, реальное(!) доказательство, что я что-то могу и СУМЕЛ ПОМЕНЯТЬ. Хоть на чуть-чуть… хоть на микрон…».
Я оторвался от слегка запотевшего телефона.
«Упс. Как у меня подскочила температура… А может я сейчас умру?! Может быть само ВРЕМЯ так борется с такими, как я. Ведь, если я сейчас умру, то все закончится и никакого изменения реальности не случится! Господи, как досадно и обидно!».
Я даже застонал, сквозь зубы, от обиды и страха.
«Интересно. Я умру совсем или вернусь в свое время? Нет!!! Я не хочу ни того, ни другого. НЕ ХОЧУ!».
На подгибающихся ватных ногах, я доковылял пару метров до двери в Лехину комнату и с трудом ее открыл.
— Леша… — воздух из горла выходил с каким-то булькающим клекотом, только усиливая накатывающую панику, — дай скорее аспирин… валидол или стакан водки… Быстрее!.. — я сполз по косяку на пол.
Разговаривавшие о чем-то веселом, «мамонты» смолкли на полузвуке, застывшие улыбки начали медленно сползать с лиц. Но, видимо, морпехи есть морпехи. Обоих выбросило ко мне из кресел, как пружинами! Оба столкнулись около моей обмягшей тушки и Леха изменил движение к теткиной аптечке, а Димон схватил меня в охапку и в мгновение переложил на диван.
Никаких «охов» и «ахов». Через секунду около моего носа маячит бутылочка с корвалолом, и Леха, спокойный как кобра, спрашивает, сколько капель лить в стакан.
Трясущимися руками, чувствуя, что сердце лихорадочно колотится уже где-то в горле, я хватаю спасительный пузырек, зубами выдергиваю пластиковую «капельницу» и опрокидываю все содержимое прямо в рот.
Грудь изнутри разрывает объемным взрывом холода. Откидываюсь на подсунутую под голову подушку. Прислушиваюсь к ощущениям. Сердце бьется ровно, такими сильными толчками, что боль от них отдает в виски.
— Аспирин… — свой голос слышу, как-будто издали.
Снова перед носом бумажная упаковка и стакан воды. Дрожащими пальцами выковыриваю пять таблеток, сую их в рот и делаю глоток воды. Снова взрыв холода, только теперь во рту и горле. Крупные капли холодного пота стекают по лицу, оно все мокрое.
— Ну, ты как? — спокойным голосом Лехи можно резать стекло.
— Умру, но не сегодня, — голос все еще звучит «со стороны», но я уже понял — и правда, «не сегодня».
— Дим, вызывай «Скорую».
— Нет! — власть над собственным голосом вернулась, — это случайность. У меня так бывает…
Бесполезно. Меня никто не слушает. Димон вызывает «Скорую», меня накрывают одеялом и насильно удерживают в лежачем положении…
…Когда минут через 20 в комнату входит высокая пожилая врач с дерматиновым чемоданчиком, я чувствую себя совершенно здоровым. Все еще слегка напуганным, но… совершенно здоровым.
Доктор добросовестно исследует меня, как может, даже проверяет горло. Температура 36,3, давление 120 на 80, пульс 70. Она озадаченно рассматривает сначала меня, потом пустой пузырек корвалола и порванную упаковку аспирина.
— Сейчас все нормально, — врач усталым взглядом смотрит на обоих «братцев», нависающих рядом, — но если был приступ, предположительно, стенокардии, да еще в таком раннем возрасте и без видимых причин, то сейчас требуется госпитализация и углубленное обследование.
«Вот оно — мое спасение», — мелькает в голове мысль.
— Доктор! — мой голос звучит звонко и уверенно, — причина была, я просто не успел рассказать! Это я от радости разволновался, а целый пузырек выпил от испуга, что сердце стучит сильнее. Я от этого не заболею? — придаю своему голосу волнение, а лицу придурковатое выражение.
— Какая радость? — недоверчиво спрашивает Димон, по выражению лиц, его и Лехи, я понимаю, что они готовы отправить меня в больницу.
Врач тоже прищурилась с недоверием:
— Это что же тебя так обрадовало, что ты таблетки стал глотать горстями?
Делать нечего, а то упекут в больницу:
— Позвонил знакомый с важной новостью, вот от радости, видимо, сердце и застучало, а бабушка говорила, что если сердце колотится, то надо принимать корвалол и аспирин, вот я и принял. Наверное много за раз? — я «доверчиво» смотрю на доктора и хлопаю глазами.
В этот момент, телефон в коридоре неожиданно снова разражается своими мерзкими трелями. Все от неожиданности вздрагивают.
— Дима, это, наверное, Николай! Поговори с ним, он подтвердит, — я «давлю» голосом, и пока докторша провожает взглядом Димона, я, со зверским выражением лица, кручу пальцем около виска и грожу кулаком Лехе.
Минуты через три Димон возвращается с озадаченным видом и мямлит под взглядом врача, что «и правда, новость неожиданная».
— Зачем же ты принимаешь лекарства в таком количестве без назначения врача и от радости? Что за глупость?! — врач возмущенна, — Ты же взрослый мальчик и должен понимать, что то что для больного человека лекарство, то для здорового — яд!
Димон, открывший рот, видимо возразить, что на «здорового человека» я похож ничуть не был, так же молча его закрыл, остановленный Лехой.
Врач еще немного повозмущалась моей глупостью, выписала мне направление в районную поликлинику к кардиологу и предупредила, что сообщение о вызове «Скорой» там получат, так чтобы я не вздумал «прогулять» врача. На этом ее визит подошел к концу, и под наши дружные извинения, она удалилась с недовольным видом.
* * *
— Чаво смотрите?! — я уже встал с дивана и расхаживал по комнате под малодружелюбными взглядами «мамонтов», — ну, психанул немного от радости, спасибо, что вовремя помогли!
— Это не было похоже «от радости», — набычившись хмуро возразил Леха.
— А если и не было, — я остановился и устало потер затылок, — то в любом случае, в больнице ничего не найдут. Мне через неделю ехать в санаторий, там обследование и пройду.
— Пообещай, — потребовал Леха.
— Чтоб я сдох! — и вскидываю над головой пионерский салют.
— Виктор! — так, сейчас Леха не шутит.
— Ладно. Обещаю, самому интересно. К тому же можешь проследить, вместе же едем. Дима, что Завадский сказал?
— Клаймич ждет нас сегодня к 19 часам у себя дома. Я сказал, что перезвоню…
— Вот и отлично. Он принял наши условия, сегодня продадим ему песню и со спокойной душой поедем отдыхать! — я победно потер руки, взглядом приглашая «братцев» присоединиться к общей радости.
— А ты так обрадовался ПЯТИ тысячам, что аж до сердечного приступа?! — хмуро уточнил Леха, выделив интонацией сумму.
— Леша, перестань… — я ответил ему таким же хмурым взглядом, — что получилось, то получилось. В санатории посмотрим, уверен, что это случайность. Димон, звони Завадскому, скажи, что мы приедем к 19 часам, адрес узнать не забудь. Леха — заводи, время уже поджимает. Пошли… — Леха поднялся, Димон остался сидеть за столом:
— Я охреневаю… Вот сколько дней смотрю, столько и охреневаю… — «средний брат» задумчиво рассматривал меня, подперев голову рукой, — то что этот «мелкий» нагло командует и диктует инструкции, это еще ладно. А вот, с какого лешего, мы это исполняем? Вот это непонятно…
Леха молча замер посреди движения.
«Мдя… Не вовремя, гад приезжий, „разборку“ затеял. Что ж, как говорится, „паровозы надо убивать пока они еще чайники!“ И так уже затянул слишком».
— Дим, давай сейчас отношения выяснять не будем. Не место и не время. Ведь у нас же все получается! Тут, в конце концов, как: «кто не с нами, тот против нас». Ты ведь, надеюсь, с нами?! — я дружелюбно улыбаюсь.
— Не знаю… Пока до конца решил, — Димон на «дружелюбие» не отвечает и в ответ не улыбается.
«Как все серьезно. Пф…»
— Что и даже к Клаймичу с нами не поедешь? Позвонить Завадскому и узнать адрес я и сам могу, если тебе так сложно, — я перестаю улыбаться и «делать вид».
— Ну, съездить можно, даже интересно, — Димон легко поднялся из-за стола, — адрес Коля мне уже сказал. Позвоню, что мы выезжаем, — с этими словами он вышел в коридор.
Мы с Лехой встретились взглядами:
— Так не пойдет. Ты же понимаешь. Он или с нами, или просто лишний…
Леха недовольно поджал губы:
— Погоди… не гони коней.
* * *
Мы сидим за большим столом в гостиной шикарной квартиры Клаймича на Невском. Обстановка и мебель — откровенно «дореволюционные»: обитые материей стены, причудливо изогнутые спинки изящных стульев, зеркальный бар, статуи в эркерах, картины с пейзажами и, в довершении всего этого «безобразия» — белоснежный рояль, с канделябрами над клавишами из слоновой кости.
«Мдя… Некоторые красиво жили и при советской власти».
— Таким образом, — подытожил итог полуторачасового общения уважаемый «Григорий ибн Давыдович», — текст этой песни вы официально зарегистрировали в ВААПе, а ноты зарегистрируете в ближайшие дни. Никому из других исполнителей песня не предлагается, текст и музыка не передаются. Во всех возможных интервью и телепередачах вы говорите, что данная песня была написана специально для Эдиты Пьехи. Помимо оговоренных пяти тысяч, я передаю Николаю еще три тысячи, если эта песня будет отобрана на «Песню года» по письмам телезрителей.
Вся эта говорильня меня не касается. Я разве только в носу «от скуки» не ковыряю, и периодически этим же самым носом и «клюю», имитируя одолевающую меня дремоту. Клаймич давно потерял всякую надежду втянуть меня в разговор и сейчас общается только с Завадским.
Димон с нездоровым интересом рассматривает голых скульптурных баб, а Леха просто смотрит перед собой.
Наконец, после утрясания еще каких-то мелочей, Клаймич скрывается за большой белой двустворчатой дверью с золотыми ручками и, через несколько минут, возвращается с пятью пачками десятирублевых купюр. По знаку Николая, Леха принимает деньги и, не считая, прячет их в «дипломат», который Завадский захватил с собой из дома, «для солидности».
— Вы не пересчитаете? — вяло любопытствует Клаймич.
— А нужно? — недоуменно интересуется Завадский.
Коля сегодня великолепен! Осознав, что мы выиграли, он ведет свою партию безукоризненно.
Все вопросы выяснены, все условия согласованы, деньги переданы и получены — мы откланиваемся.
— Виктор, — Клаймич, уже в прихожей, проникновенно смотрит мне в глаза, — значит мы можем рассчитывать, что это наше взаимовыгодное сотрудничество не последнее?
— Однозначно, — лаконичностью ответа я опять соревнуюсь с древними спартанцами…
* * *
Николай снова в ударе!
В начале «званного» вечера, у нас дома, когда все еще чувствовали естественную скованность, он толкнул такую речь, обо мне таком замечательном и неповторимом, что прослезились и мама, и дедушка, и сам Завадский!
Пока Николай вдохновенно говорил, я задумчиво потягивал из бокала холодный «Тархун». Когда же все выпили, уж конечно не «Тархун»(!), а некоторые из присутствующих промокнули салфетками глаза, я встал:
— Спасибо тебе Коля… Я, как говорит дедушка — «на алаверды»…
Прочитал в одной книжке, что когда приходит время умирать, то каждый вспоминает не напрасно ли он жил…
Присутствующие перестали закусывать и удивленно уставились на меня. В маминых глазах зажглась тревога.
— У меня планов умирать нет, — я дурашливо хихикнул и обстановка за столом сразу разрядилась — народ заулыбался, — но если мне завтра на голову упадет кирпич, то я, все же, прожил даже эти 14 лет не зря. Пусть Саша — твоя дочка, будет счастлива! Пусть будет счастлива вся твоя семья…
У Завадского опять на глазах выступили слезы.
Я обернулся к деду:
— Дедуль! Я не знаю, что значит воевать. Но когда смерть оказывается рядом, человек меняется. Это я уже точно узнал на себе. Я — изменился. Может это и не хорошо, но это произошло. Я стал взрослым. На войне, наверное, взрослели так же…
У деда заблестели глаза, он опустил голову.
— Вы простите меня, если я иногда веду себя не так, как вы ожидаете. Просто, я как-то сразу повзрослел тогда… И это не проходит… как я не стараюсь.
Мама неотрывно смотрит на меня и из ее глаз катятся слезинки.
Сопит дед. Отвернулся Николай. У Димона лицо, как застывшая маска. Леха смотрит в сторону, крепко сжимая огромные кулаки.
Мама порывисто встает и крепко прижимает меня к вздрагивающей груди.
Я делаю вид, что тоже плачу, плечи вздрагивают, я всхлипываю.
«Какая же я сволочь…».
* * *
Ужин начавшийся «за упокой», сначала перешел «за здравие», а затем превратился в удивительную пьянку! Казалось, все присутствующие одновременно отпустили тормоза… И понеслось: выпили, закусили и снова выпили…
Николай, уже не совсем трезвым голосом, победно стал рассказывать маме и дедушке о наших выдающихся «музыкально-финансовых успехах»! А уж когда на стол были выложены и торжественно переданы маме ПЯТЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ(!), то дальнейшее отмечание успехов понеслось вихрем! Народ сильно расслабился и я тоже позволил себе лишнего, втихаря выдул на кухне грамм пятьдесят водочки и шустро отправился обратно — закусывать.
Дальнейшее, непривычный к алкоголю подростковый организм, запомнил какими-то урывками: вот мы все вместе, под дирижерство деда, поем, почему-то, «День Победы»; вот Николай аккомпанирует на пианино, а я пою «Семейный альбом», пародируя акцент Пьехи; вот я, Леха, Димон и Завадский хором изображаем вторую записанную песню — «Городские цветы», а я всех уверяю, что ее непременно должен исполнить только Боярский… Потом они снова за что-то пьют, а я снова отлучаюсь на кухню. Потом мы всей гурьбой идем до Лехиного дома, потом, вроде возвращаемся… А потом… занавес.
* * *
В Сочи мы уезжали на фирменном экспрессе «Северная Пальмира».
Волнующая атмосфера вокзала, над вагонами дымок от сгораемого в титанах угля, крики носильщиков и плотная суета на перроне — я, почти, задыхался от давно забытых воспоминаний и ностальгии! Как же давно все это было. Как же я все это любил…
Нас с мамой никто не провожал. Да, и кому было провожать?! Дедушка был на работе, Леха с Димоном устраивались в соседнем СВ, а Завадский с женой Светланой и дочерью Сашей заняли целое купе в паре вагонов от нашего.
Именно так… В Сочи мы поехали все вместе! Ну, Лехе надо было ехать, по-любому, на суд. Благо на работе не возникло проблем с июлем «за свой счет», а в августе у «Большого брата» и так был очередной отпуск. Димону, вообще, нечего было делать до самого сентября. А безработному Завадскому, сам бог велел, вывести семью на море, после всего происшедшего.
Деньги тоже у всех были. Тут уже я проявил хитроzопость. Впрочем, помог мне в этом Коля Завадский.
Оказывается, у нашего клавишника, аранжировщика, звукооператора и кто он там у нас еще, знакомый играл на «клавишах» в коллективе у Боярского. Николай, несмотря на пьянку, запомнил мои слова, что «Городские цветы» хорошо петь голосом «как у Боярского». А уж там — дело техники…
Разнообразием хорошего песенного репертуара «Главный мушкетер страны» избалован не был, учитывая более, чем скромные, вокальные данные, поэтому договориться о встрече труда не составило. Правда поехал я на нее один. Ибо был план…
Андрей — приятель Завадского, если и удивился, что я приехал без Николая, то вида не показал. Боярского мы нашли в одном из павильонов «Ленфильма», тот насмешливо улыбнулся, обозрев меня, но доведенная до него информация, что «песни юного дарования исполняют Сенчина и Пьеха», сыграла решающую роль в дальнейшем общении.
Еще не достигший зенита славы, молодой и, по-моему, слегка поддатый, Боярский, со снисходительным выражением лица стал слушать запись песни, которую я включил ему на своей «соньке»:
http://www.audiopoisk.com/track/arhiv-restorannoi-muziki/mp3/gorodskie-cveti/
(звучало это, примерно, так)
По мере прослушивания, а я еще при записи просил Владимира петь спокойно, без «голосовых излишеств», выражение лица будущего «советского д'Артаньяна» менялось.
Да, да… «Три мушкетера» на экраны еще не вышли, хотя и были уже сняты. Я специально понасиловал айфон «на предмет Боярского», и даже был в курсе, что режиссер, автор сценария и автор песен целый год судились и что-то делили, поэтому фильм покажут только в декабре. Так что, сейчас Миша хоть и был известен, но суперзвездой еще не стал.
После первого прогона, Боярский попросил включит запись еще раз. Он и его администратор «зови меня просто Люся» — деловая, полноватая ярко накрашенная блондинка, внимательно прослушали запись снова.
— Нет… а неплохо! — похвалил меня Боярский и затянулся очередной сигаретой.
— Спасибо, — я шмыгнул носом, — если захотите эту песню петь, позвоните, — я протянул бумажку с коряво выведенным номером телефона, — в Ленинграде я буду еще три дня, а потом на два месяца уезжаю в Сочи. Текст и ноты в ВААПе мы зарегистрировали. Спасибо, не буду вас больше отвлекать…
— Э!.. Постой… э… Витя! Пошли пройдемся… Я покурю…
«Ну, курить тебе и раньше ничего не мешало! Дымишь, как паровоз» — подумал я, но озвучивать мысли вслух не стал, «пройдемся, значит пройдемся».
Мы не спеша направились к выходу из павильона.
— Членом Союза композиторов, как я понимаю, ты не являешься, — начал Боярский.
— Пока нет, — я беззаботно пожал плечами.
— Значит, песни твои в «план-рапорт» не включат, а значит и на концертах их исполнять нельзя, — довольно резюмировал «Михал Сергеич».
— Не знаю. Для Пьехи и Сенчиной это не проблема.
— Я не знаю, как они это будут решать, но допускаю, что для них «это не проблема», — выделил голосом последние слова Боярский, затем глубоко затянулся сигаретой и продолжил, — а для меня это проблема. А проблемы я не люблю. Песня у тебя неплохая, но если вы за нее что-то хотите, то покупать ее я не буду. Так просто взять могу, а дадут ли исполнять, я не знаю. Решай…
«Разводит, скорее всего, алконавт усатый… Впрочем, мне ведь не деньги нужны… так что… Хрен с ним!»
— Хорошо, но ссылка на меня, как автора слов и музыки обязательна, — я вытащил из пакета листы с нотами.
— Разумеется! Авторство только твое, на него никто не претендует, — получив мое согласие, Боярский заметно повеселел и расслабился.
«Точно развел. Ну, и ладно…».
* * *
Вечером того же дня мы, все четверо, собрались в комнате у Лехи. На «Василиостровском рынке» я купил пять кило узбекской черешни, парни лопали крупные спелые ягоды, а я рассказывал о визите к Боярскому. Отбрехавшись тем, что до Николая не дозвонился, плавно перешел к итогу переговоров:
— Песню он купил. Пять тысяч, в отличие Клаймича, заплатил, влёгкую, даже не торговался! — я торжествующе потряс деньгами, а парни возбужденно загомонили.
Конечно, мы и первую песню продали за пять тысяч, но, все-таки, к таким большим деньгам никто из них не привык.
Я выложил нетолстую пачку сторублевок на стол:
— Предлагаю поделить…
— Что тут делить, — перебил Димон, — маме неси, она найдет, куда их пристроить!
Дмитрия активно поддержал и Завадский. Леха, зная истинное мое финансовое положение и отношение к деньгам, промолчал.
— Ну, денег у мамы сейчас так много, что не знает куда девать, — я засмеялся, — поэтому, что я предлагаю… Давайте разделим, по-братски, по тысяче: мне, Леше, Диме и Коле, на него и на семью. Мне на конфеты, а вам на поездку в Сочи.
Пять секунд молчания и битый час кипящих споров! Диме идея не понравилась, да и Завадский уперся, как баран. Нет, в Сочи никто из них съездить был не против. А вот деньги брать отказывались наотрез. Учитывая, что у них самих денег «на юга» не было, ситуация превращалась в патовую.
Я вновь и вновь повторял доводы «за»: и запись новых песен, и написание нотных партий, и то, что уже проданные песни записывались вместе, и необходимость отдохнуть перед напряженным трудовым годом, и естественность распределение прибыли в «коллективном хозяйстве» — все бесполезно. Причем более-менее разумных доводов «против», у них не было. Парни просто не могли преодолеть себя и взять деньги у ребенка!
Спас ситуацию Леха. Мудро промолчав большую часть времени наших споров, он, наконец, встал и, наступившем молчании, заявил:
— А Витя прав! Если мы решили создавать вокально-инструментальную «группу» и делать ее лучшей в мире, то для этого нужны деньги. И если мы их зарабатываем, то их нужно учиться и делить, и тратить. Иначе и «группу» не создадим, и сами с голоду помрем. У нас Димоном семей пока нет, у тебя Николай есть. Витина семья уже пять тысяч получила. И это справедливо. Так что, давайте делить деньги и заканчивать «переливать из пустого в порожнее».
В абсолютном молчании, Леха подошел к столику, на который я, в начале разговора, победно бросил деньги и начал отсчитывать банкноты. Первую отсчитанную тысячу он вручил мне, вторую — засунул себе в карман, следующие две положил на столик перед Завадским, пятую — перед Димоном.
Потом обвел всех тяжелым взглядом и сказал:
— Берите и заканчивайте этот треп. Время мало, а надо собраться и еще билеты достать.
…С билетами Леха оказался прав. Наличие денег в СССР, не всегда давало возможность купить билеты на поезд, да к тому же, на юг и в разгар сезона. Но на то и был волшебный телефон в приемную Чурбанова!
Ту-ту-тудух… ту-ту-тудух… ту-ту-тудух…
Поезд размеренно движется в глубокой ночи. Я лежу на спине и, через неплотно закрытые глаза, расслабленно наблюдаю за отблесками света и причудливыми тенями несущимися по стенам купе.
Ту-ту-тудух… ту-ту-тудух… ту-ту-тудух…
Мама давно спит. Вероятно спят ребята. Сначала все весело и вкусно поужинали, потом долго играли в карты и разговаривали. Ни о чем и обо всем понемногу. Первой ушла Света — жена Николая. Пошла укладывать Сашу, которая начала клевать носом.
Милая, кстати, девочка. Ну, насколько может быть «милым» одиннадцатилетний ребенок, перенесший страшный стресс. Мы познакомились с ней на перроне, прямо около поезда. Подталкиваемая мамой, она, потупившись и судорожно вцепившись в папину руку, пыталась выдавить из себя какие-то заранее заготовленные слова.
Я быстро прервал ее мучения, сказал, что тоже рад познакомиться и переключился на Колину жену. Впрочем, как тут не «переключиться», когда тебя прижимают к упругой груди и активно расцеловывают в щеки, иногда попадая в уголки губ!
Мдя…
Большинство нормальных людей в такую минуту смущались бы или получали удовольствие, а Виктор Станиславович настойчиво представлял, что он, с голой жопой стоит посреди перрона, а люди вокруг показывают на него пальцами и смеются…
А о чем еще прикажете думать, если только подобная воображаемая картина и смогла заставить мой организм отключиться от других неподобающих… э… реакций?!! Хорош бы я был, если бы отреагировал на благодарную мать — жену друга, неким… неподобающим образом.
Фу, фу, фу… Мдя…
Я скривился, но плохое настроение не задержалось…
Ту-ту-тудух… ту-ту-тудух… ту-ту-тудух…
Не знаю релакса лучше, чем ночь в поезде. Для полноты ощущений, когда мама уснула, я даже поднял вверх глухую оконную штору. И теперь одинокие фонари и автомобильные фары на переездах врывались в наше купе, превращая его в… неведомую реальность.
Ту-ту-тудух… ту-ту-тудух… ту-ту-тудух…
За спальный вагон я устроил целое сражение. Мама не видела никакого смысла тратить лишние деньги и вполне справедливо утверждала, что с парой Леша-Дима нам будет очень удобно и в обычном купе.
Но я был непреклонен. «Хочу спальный вагон» и точка. Учитывая, что деньги, да еще какие(!), были заработаны мной, мама колебалась. В принципе, как я подозреваю, мама и сама с превеликим удовольствием поехала бы в мягком вагоне, но жизнь научила её принимать рациональные решения.
Точку в нашем споре поставили «мамонты», которые дружно проголосовали за СВ!
— Мама, не бери в голову, теперь недостатка в деньгах у нас не будет! — беззаботно подытожил я, не встретив особого доверия к своим словам.
Оно и понятно! Совершенно, ну просто совершенно «неожиданно» объявился «старый знакомый» Леши, по имени Борис. У него были какие-то «знакомые моряки дальнего плавания», привозившие на реализацию иностранные шмотки. И, как заявил Леха, честно глядя в глаза, «если вам, Людмила Ивановна надо, то мы можем заехать к Борису в гости, выбрать какие-нибудь летние вещи к отпуску».
Время перед отъездом уже поджимало, поэтому мы «заехали» к Борису в тот же день. И уехали от Шпильманов потратив всего за два часа почти тысячу рублей. И это официально, для мамы! Реально Леша тайком сунул Борису еще почти столько же.
Совершенно обычные, для меня вещи, вызывали у мамы удивление, вздохи, радость и огорчение ценами. Яркие купальники, туфельки и шлепки, очки от солнца, сумки, мужские и женские шорты, летние платья и разноцветные футболки, французские духи — выбор был поистине достойный. А когда Борис достал импортное женское белье, мама покраснела и выставила меня в соседнюю комнату к ребятам! Кое-какие вещи прикупили себе и Леха с Димоном.
Смешанные чувства… Неужели, в будущем, мы променяли страну и будущее своих детей на это дешевое разноцветное говно? А с другой стороны, неужели нельзя было вместо пары бесполезно ржавеющих танковых армий, просто одеть людей в красивые и нужные им вещи?!
Я тяжело вздохнул.
Ту-ту-тудух… ту-ту-тудух… ту-ту-тудух…
Вагон дергает на стрелках, скорость ощутимо выросла, ощущение пронизывающего движения сквозь мглу ночи смывает с моей души горечь.
Я засыпаю…
