Boys keep swinging
Эдриан Дивой, июнь 1989 года, журнал Q (Великобритания)
«Я никогда не боялся потери фанатов», — утверждает Боуи в этой большой статье для журнала Q. И в отличие от любой другой рок-звезды для него это не простое бахвальство. Когда в феврале 1976-го Боуи сказал Кэмерону Кроу из «Rolling Stone», что «я в самом деле, искренне и честно, не знаю, как долго еще мои альбомы будут продаваться… И мне на самом деле насрать», — это было перед началом его «Берлинской трилогии», которая словно и задумана была для того, чтобы отпугнуть каждого, кто прежде любил его альбомы за их вылизанность и относительную доступность.
Вопрос Эдриана Дивоя, не боится ли музыкант растерять своих фанатов, был вызван тем, что после альбома «Never Let Me Down» (1987) Боуи сдал себя в «Tin Machine», его первую в историю попытку музыкальной демократии. Эта статья была открывающим интервью группы как единого музыкального ансамбля.
Нельзя не придавать значения тому, как сильно Боуи, по сообщению журналиста, нервничает, переживая, как будет воспринят его альбом. Сердце разрывается, когда читаешь о его надеждах на новый проект, который должен был стать для него выходом из творческого кризиса, куда он себя загнал — в то время как проект этот был оглушающе посредственен и затем ужасно воспринят критикой.
Между тем, когда Боуи просят продолжить давнюю традицию в его интервью воспевать других музыкантов, полюбившихся ему на данный момент, он отвечает жутким, самообличительным комментарием: «Как приятно иметь возможность сказать, что „Tin Machine“ моя любимая группа», который кажется полной противоположностью его направленному против шоу-бизнеса пафосу знаменитой цитаты «мне насрать».
Со своей стороны, Дивой вспоминает: «Представьте себе мой шок, когда он проиграл мне свои новые упражнения в духе арт-металл на оглушающей громкости. И представьте мое недоумение, что сегодня, четверть века спустя, я все еще вполне восхищаюсь и этим альбомом, и его изобретательным архитектором».
«Я — Дэвид, — говорит Дэвид Боуи, слегка краснея, и протягивает влажную руку. — И я совсем не рад всему этому».
Мы стоим в контрольной комнате звукозаписывающей студии в трех этажах над вибрирующих звуками музыкальными магазинчиками и толкотней музыкантов, обменивающихся приветствиями между концертами, на нью-йоркской Западной 48-й улице. Дэвида Боуи торжественно окружили его собственные три музыканта, вместе они зовутся «Tin Machine»: тихий и вежливый гитарист Ривз Гэбрелс в джинсовой рубашке и с выражением умеренного беспокойства на лице, остроумный ударник Хант Сэйлз, его вороная шапка волос упакована в что-то среднее между банданой и кепкой, а ноги заключены в основательного размера тапочки в шотландскую клетку, и его брат Тони Сэйлз, худощавый басист с тяжелой нижней челюстью, с ног до головы одетый в черное и безмолвно сидящий на полу, скрестив ноги.
Братья Сэйлз впервые работали с Боуи 12 лет назад, когда они вместе исполняли бойкие фанфаронные мелодии для альбома Игги Попа «Lust For Life». С Гэбрелсом он познакомился в прошлом году, когда они присоединились к танцевальной группе «La La La Human Steps», чтобы исполнить балет — Гэбрелс написал музыку, Боуи довольно деревянно станцевал — в лондонском Институте современного искусства.
«Вам стоит увидеть их вместе, — восторженно убеждает меня американский пресс-агент Боуи прежде, чем мы заходим в студию. — Как они подшучивают друг над другом и веселятся, совсем как обычные группы».
Но и он теперь кажется весьма озабоченным и угрюмым, вне всякого сомнения, убедившись в отсутствии здесь любой легкомысленности.
Источник всего этого беспокойства — причина, по которой мы собрались. Поскольку Дэвид Боуи решил провести, как называют его американцы, «проигрывание» — пригласить немногих (в этом случае — совсем немногих) избранных, чтобы впервые поставить им новую пластинку, которую никто прежде не слышал. И теперь он об этом жалеет. Неудобно присев на подлокотник кресла, он задумчиво поглаживает свою свежую бородку — медленно, сверху вниз, как будто хочет заставить ее подрасти. Его прежняя прическа, белое безе из волос, была подрезана до более трезвого мышиного состояния. Точно так же его костюм пережил безболезненное, но значительное превращение из эпатажа в «классику». Сегодня на Дэвиде превосходного качества коричневая рубашка, темный галстук, элегантные штаны угольного цвета и коричневые замшевые ботинки с залихватской пряжкой сбоку.
Вдруг он резко вскакивает на ноги, и эти ботинки приходят в движение. Грациозный, совершенно плоский сзади, он проходит по студии маленькими, аккуратными шажками и возвращается со стопкой бумаг в руках. «Это тексты, — он смущенно улыбается, протягивая мне бумаги. — Там, должно быть, остались ошибки. Я их еще не вычитывал». Он снова устраивается поудобнее на студийном диванчике и кивает продюсеру альбома Тиму Палмеру, известному работами с «The Mission» и «The Cult», который, в свою очередь, подходит к огромных размеров переливающемуся огоньками микшерному пульту.
«Поставим сторону один?» — спрашивает Дэвид Боуи, поджигая «Мальборо».
Конечно, все это могло окончиться чрезвычайно неловко, если бы альбом — как последние две пластинки Боуи, «Tonight» и «Never Let Me Down» с их излишне помпезными «обработками» в стиле регги и чепухообразной лирикой — оказался бы жалкой художественной неудачей. И конечно же, именно из-за этих двух альбомов, в поддержку последнего из которых был устроен пышный до нелепости тур «Glass Spider», карьера Боуи и влетела в тупик с такой стремительностью, что ее срочно потребовалось перепридумывать заново. Его последним убедительным альбомом был «Let’s Dance» в 1983-м.
Первый трек на стороне один этого упражнения по возвращению к самому себе сейчас несется из колонок размером с небольшой шкаф. Слава Богу, он вполне прекрасен. Чистый, истеричный звук, полный жизни. Сознательно антивегетарианская гитара Ривза Гэбрелса — заставляющая сразу вспомнить слова «Джими» и «Хендрикс» — с визгом и треском наскакивает на большие оголенные ударные и грохочущий бас. Боуи визжит, и рычит, и поет о «избиении черных бейсбольной битой», «хренах в их спецовках с их правыми взглядами» и «диких днях».
Песня заканчивается, и все резко обрубается. В комнате повисает тяжелая тишина. Не произносится ни звука. Боуи смотрит прямо в стену перед собой, положив подбородок на сложенные руки. По губам сидящего на полу Тони Сэйлза пробегает ухмылка, и начинается второй трек.
Кто-то уже отбивает ногой мелодию, Боуи что-то бормочет, коротко, нервно подергивает головой и снова тянется за своими сигаретами. Звучит уже четвертый трек, и Боуи, либо убедившись, что его альбом принят хорошо, либо утомившись от стоящего в комнате почти электрического напряжения, сбегает в соседнюю комнату, и из окошка можно видеть, как он играет там в бильярд с молодым азиатом в очках. При ближайшем рассмотрении оказывается, что его партнер, как это ни удивительно, Шон Леннон. По какому-то странному, несомненно, мистическому совпадению, следующая песня, которая проревет из колонок — это мощная рок-переработка «Working Class Hero», во время которой Боуи возвращается обратно на краешек дивана, а Шон Леннон сидит с другой стороны студийного окна, теребя гитару.
Через 28 минут сторона один с грохотом обрывается. Ривз отпускает шутку про то, что альбом — это «музыка для пасторального настроения», но никто не смеется. «Сторона два?» — предлагает Боуи. Тим Палмер исполняет запрос, и комната снова наполняется прежним звуком. Только на этот раз помимо мощных гитарных запилов и агрессивного вокала тут есть и несколько моментов нежности: исполненная с английским акцентом песня о человеке, который обрел Бога на автобусной остановке, энергичный номер, выражающий желание «связать тебя, как будто ты Мадонна», и трогательная любовная баллада в духе хеви-металл. Когда альбом подходит к концу, в комнате слышны вздохи облегчения, Боуи, наконец, позволяет себе широкую улыбку, радостно смеется и гасит свою шестую антистрессовую сигарету: «Конечно, на диске будут два дополнительных трека».
Испытание окончено, и Ривз, Хант и Тони отправляются в боковую комнату со стаканами минералки в руках, чтобы обсудить их новое предприятие. Тут и возникает во всей красе обещанное «веселье» приободрившихся музыкантов. «Еще не поздно заново записать все гитарные партии?» — с невинным видом спрашивает Хант.
Верный своей любви к театральным эффектам, Боуи появляется с минуту спустя, демонстративно вытирая лоб. «Уф! — говорит он. — Это было как ссора с подружкой на глазах у целой толпы людей. Вам тоже так показалось? Это было: „Дорогая! Только не здесь!“ Вот такое ощущение. Для нас все это довольно болезненно, потому что это первое наше настоящее прослушивание. Это было: „Вот теперь все“. И только теперь я начинаю задумываться: „Интересно, а как все это будет воспринято?“ Для меня это правда было как выход из тени. Это был настолько обособленный опыт, мы практически замкнулись в нем. И ломать это, открываться другим людям — ужасно некомфортно».
Когда их спрашивают, скопом, в первом интервью как «Tin Machine», что им больше всего нравится в группе, они с таким восторгом принимаются подтрунивать друг над другом, что можно прекрасно представить, как пройдет следующая пара часов.
«Для меня, — говорит Боуи, — дело в удивлении, которое я получаю от них. Они все время меня удивляют, прежде всего тем, что говорят. Это очень похоже на банду, в этом столько радости жизни».
«О да, — говорит Тони, перенимая искренний тон Боуи. — Это как одна большая счастливая семья…»
«Где издеваются над детьми!» — триумфально восклицает Хант.
«Мы все очень любим друг друга», — не дрогнув бровью, резюмирует Ривз.
«Все так, — соглашается Тони. — Мы все вместе. Один отряд».
Боуи изображает замешательство: «Кастрат?»
В.: Как вам кажется, какие будут главные претензии к вашей пластинке?
Боуи: Придет целая толпа людей, которые назовут ее попросту недоступной для понимания. Я понимаю, что она не настолько наглядно мелодична, какой должна была бы быть, на взгляд других. Я не знаю. Мы не знаем. Но (голосом ведущего детской телепередачи): «Думаю, маленький домик кое-что об этом знает». (Смеется, глядя на озадаченные лица остальных членов группы) Вот в чем беда, когда работаешь с чертовыми американцами — они половины твоих цитат не ловят!
В.: Для вас это краткая поблажка себе или долгоиграющий проект?
Боуи: Будет еще не меньше двух альбомов. О да, это еще какое-то время продлится. Раз уж нам всем так нравится играть вместе, то почему нет. Когда это перестанет нам нравиться, мы все готовы закончить. А сейчас я на таком подъеме, что готов прямо завтра отправиться записывать новую пластинку.
В.: У альбома иногда довольно жесткий звук. Вы не боитесь растерять фанатов?
Боуи: Я никогда не боялся потерять фанатов. Я просто не давал себе труда вводить это в обиход в последнее время. Моей сильной стороной всегда было то, что мне глубоко насрать, что думают о моей работе другие люди. Я всегда был готов полностью меняться от альбома к альбому и отвергать всех, кого привлек именно последний альбом. Это все не беспокоило меня ни на йоту. Сейчас я в каком-то смысле снова к этому вернулся.
В.: Чем бы вы посоветовали людям заняться во время прослушивания пластинки?
Боуи: Не садитесь за руль! Я слушал первые записи, и меня просто затянуло в них. Я просто нажал на педаль и проехал 15 минут от студии прежде, чем понял, где оказался. Это очень требовательный альбом. Никаких компромиссов. Он требует всего твоего внимания целиком.
В.: Вы чувствуете себя с этой пластинкой свободнее, чем с другими вашими последними записями?
Боуи: О, абсолютно… Трудно сказать это, чтобы прозвучало без фальши. Я ее обожаю. Для меня она как будто продолжение «Scary Monsters». Практически игнорирует мои последние три альбома. Возвращение на путь истинный, так сказать.
В.: Значит ли это, что вы передали другим бразды власти?
Боуи: Я действительно полностью отдался формату группы, чего я не делал… ну, на самом деле никогда. Даже в «The Spiders» все было «так, как я скажу». Я был молод, я собирался перевернуть мир, в этом возрасте у всех такие планы. Но когда другие члены группы принимают решения, это… очень непросто. (Смеется.)
В: Вы можете быть тираном?
Боуи: Становясь старше — все меньше и меньше. Но я был рожден со своими представлениями обо всем.
Хант: Боги, ну и репутация у него. Плетка в соседней комнате…
Боуи: (Вскрикивает, шутя.) Слушайте, я знаю, чего хочу.
В.: А какой был самый тиранический ваш период?
Боуи: Что, обратимся к безнадеге? Дайте вспомнить. Все было довольно хреново — хотя и немного по-другому — во времена Зигги Стардаста. Там не было места ни для чего другого. Мне приходилось — то есть, я считал, что должен — напевать (Мику) Ронсону его гитарные соло. Все дошло до такой степени, когда каждая нота, каждый отрывок песни должен был быть именно таким, каким я его слышал в моей голове.
Ривз: Я в ужасе! Ты правда так делал?
Боуи: Нет-нет, это не касается, например, «Man Who Sold The World», которая была практически полностью ронсоновской. Но более мелодичные соло, которые он играл, огромная их часть, это я говорил ему, какие хочу ноты. Но никто не был против. Он очень спокойно к этому относился и просто соглашался на это. Он был рад играть. Я тогда и не мог бы иначе. Нет… мог. Но я должен был делать так. Я знал, чего хочу, понимаете? Они не знали, чего я хочу.
В.: Вам не бывает неловко встречаться с людьми, которых вы выкинули из группы или «отпустили» в прошлом?
Боуи: Я никогда никого не выкидывал из моей группы. Никогда. У меня никогда не было постоянной группы. Когда ты сольный музыкант, ты оказываешься в довольно забавной ситуации, потому что я нанимаю парней на восемь месяцев или год и в конце этого времени все прощаются друг с другом. Я до сих пор встречаю многих из них, с Кармином (Рохасом) и Карлосом (Аломаром), и я играл со Слики (Эрл Слик) в прошлом году. Но это их жизнь. Единственная настоящая группа, с которой все тогда довольно плохо кончилось, были «The Spiders». Это все потому, что они хотели продолжать делать наше дело, а я нет. Я уже двигался в другом направлении, а им туда идти не хотелось. Они были вполне счастливы, играя каверы на Джеффа Бека. Но я знал, что хотел от группы. Я и теперь знаю, просто меня никто всерьез не принимает. Посылают на фиг: иди, Дэвид, надень новый галстук.
В.: Вы совсем не ссорились во время записи?
Боуи: У нас были разногласия.
Ривз: Но вообще-то не о музыке.
Боуи: Был этот странный период в Швейцарии, когда мы приглядывались друг к другу. Вы это чувствовали? В первую неделю. Когда мы решили, что все мы в деле, мы отправились в Монтре, потому что нам всем стоило выбраться из дерьма, в котором мы погрязли по уши, и побыть одним, решая, как именно мы будем работать. И в первую неделю там были такие… стычки.
Ривз: Нет, не стычки. Я до этого никогда не встречал Тони и Ханта, и я слышал, что они с прибабахом и все такое.
Тони: Нашим единственным прибабахом был ты, приятель.
Ривз: И когда я оказался там впервые, у Ханта был на поясе нож и футболка с надписью «Пошел нах, я из Техаса». И я думаю: ну, блин. И что бы я ни играл, они такие: нет, парень, играй это вот так. И с неделю побыв славным парнем — на самой границе между игнорировать все, что бы мне не сказали, и любезно отвечать на это — потом сделал все так, как мне хотелось.
В.: Насколько решительно вы были настроены, чтобы проект состоялся? Или вы готовы были с легкостью от него отказаться?
Боуи: Я отчаянно хотел, чтобы он состоялся. Мне это было важно. После первых дней я очень переживал, что может ничего не получиться. Но затем все как-то само устаканилось, прошел эмоциональный джетлаг.
В.: А что бы вы делали, если бы ничего не вышло?
Боуи: Не знаю. И правда, понятия не имею. Плакал бы… не меньше. Но я и не могу представить себе эту ситуацию. Мне действительно надо было в каком-то направлении развернуть то, чем я занимался. Мне это было необходимо, чтобы сохранить собственное музыкальное здоровье. Нужно было найти область, в которой я чувствовал бы себя более вовлеченным, менее безразличным. Мне надо было вернуть себе страсть. Я не мог продолжать в том же духе. Мне надо было определиться.
В.: Ваши две последние пластинки: «Tonight» и «Never Let Me Down» были не слишком хороши, не правда ли?
Боуи: Хм. Мне кажется, что это прекрасный материал, который весь свелся к продукту. Мне правда не стоило делать это так «студийно». Думаю, что я там испортил просто отличные песни. Вам стоило бы услышать демо-версии вещей с этих альбомов. Это небо и земля по сравнению с окончательными записями. На этих двух альбомах после «Let’s Dance» есть песни, за которые я не могу перестать себя шпынять. Слушаю демо и думаю: «Как же ты их так вывернул». Вам стоит услышать демо «Loving The Alien». Она прекрасна. Честное слово! (Смеется.) Но на альбоме она… не столь прекрасна. Что я хотел сказать? (Смеется.)
В.: А что остальные члены группы думают о вашей карьере в последние пять лет?
Боуи: О, это нечестно. Убирайся отсюда! (Смеется.) О боже.
Хант: Слушайте, мне нравится Дэвид. На личном уровне, очень нравится…
Ривз: Он дивный кот, верно?
Хант: Но, блин, эти альбомы. Не знаю. И тур «Glass Spider»? Ну, сам я на нем не был, но его показывали по ТВ и…
Боуи: Но, Хант! (Тоном комика из мюзик-холла.) Я думал, ты не пропустил ни единого моего тура…
Хант: …Я никогда не пропускаю твои туры. Я никогда на них не хожу, вот и не пропускаю…
Боуи: Бум-бум!
Хант: Но мне не понравился «Glass Spider». Правда. Серьезно. Я думал, это было слегка ниже твоего уровня. Так мне кажется. Я же не должен сидеть здесь и утверждать, что мне что-то нравится, о чем я невысокого мнения. Я смотрел и думал: и этот парень сделал «Spiders From Mars».
Боуи: Он пытается сказать, что никогда меня не слушал после «Spiders From Mars»!
Ривз: Но «Glass Spider» — это было кабаре. И многие критики сказали…
Боуи: Ага, критики. Ты мне свое личное мнение скажи.
Ривз: Если тебе нужно мое личное мнение, спроси мою жену. Но для меня это было больше развлекухой, чем музыкой. Я был на саундчеке в Чикаго, и он был лучше, чем само шоу.
В.: Это было довольно переигранное шоу, вам не кажется?
Боуи: В свою защиту скажу, что в записи оно мне понравилось. Но я перестарался. Я слишком много деталей сотворил из… О Боже. Следующий вопрос!
Тони: Мы его допекли!
Боуи: На последнем туре было слишком много ответственности. Я каждый день был в стрессе. Надо было принимать по решению в секунду. Он был таким огромным, таким громоздким, и у всех были какие-то проблемы, все время, день за днем, и я был под таким чудовищным напряжением. Просто невероятно.
В.: Как вы справляетесь со стрессом?
Боуи: Плохо. Стиснув зубы, иду напролом — не самый лучший способ. Признаю, я перестарался и добавил слишком много мелких деталей в картинку, которая для других будет вот такого размера. (Показывает крошечный зазор между указательным и большим пальцем.) Поэтому тур «Serious Moonlight» сработал гораздо лучше, там было много широких, больших мазков, хотя и без проработки не обошлось. Там столько мимики было. А зачем весь этот труд? Все это на самом деле было только для меня.
Было так здорово спалить паука в Новой Зеландии в конце тура. Мы просто вынесли его в поле и зажгли. Какое это было облегчение!
В.: Тексты на пластинке «Tin Machine» довольно жесткие. В них немало образов жестокости и насилия. Есть ли для этого определенная причина?
Боуи: Бог ты мой! Я и не знал, что они такие жестокие. Я бы не хотел на самом деле говорить, почему так произошло.
Ривз: Со своей стороны мы изо всех сил старались не давать ему браться за тексты и переписывать то, что было написано в первом порыве.
Боуи: Я об этом не задумывался. Вот что! Я даже не думал об этом. Правда. Парни все время были рядом, говорили: не сачкуй, пой то, что написалось. Будь этому верен. В прошлом, да и сейчас, чаще всего я довольно критически отношусь к собственным текстам. Говорю что-то, а затем думаю: «Нет, я, пожалуй, смягчу это немножко». Не знаю, зачем я это делаю. Я англичанин. Может, мне просто кажется, что тексты звучат невежливо или вроде того. Я не знаю наверняка, откуда это во мне, но как будто что-то внутри меня боится оскорбить кого-нибудь. Я всегда таким был.
В.: Вам приходилось в прошлом намеренно омрачать ваши тексты? Приукрашать идеи?
Боуи: Приукрашать? Нет. Сглаживать их. Но, несомненно, не так давно мне никто не позволял этого делать. Ривз весьма прав, и для меня это оказалось уроком. Они не давали мне переписывать. Эти тексты — мои первые вроде как чувства, когда рождались песни. Я просто записывал их так быстро, как мог. Знаешь, ко мне недавно на улице подошел парень и говорит «Тебе нравятся киски и собачки?» А я отвечаю: «Да, еще как, только меня зовут не Исобачки!»
В.: Сразил наповал.
Тони: (Смеется.) О Боже…
Боуи: Нет, правда, слова просто ложились на холст прямо так, как были…
Ривз: Не хочется вспоминать Арта, но…
Боуи: Арт хорош на самом деле. Да, за все тексты отвечал Пол, но Арт мог спеть их так, что у вас слезы на глаза наворачивались. Даже его плаката на стене довольно, чтобы разрыдаться!
В.: В текстах есть строки, на которые сразу обращаешь внимание. Могли бы вы их объяснить? Например, в песне «Pretty Thing» строчка «Связать тебя, притвориться, что ты — Мадонна».
Боуи: (Смеется.) Послушайте, мы тусовались с Шоном, и он нам кое-что рассказал. Понимаете, о чем я? Не-а. Это просто набросок. Я просто старался придумать… В любом случае, это такая глупая песенка…
В.: Вам не кажется, что Мадонна может возмутиться?
Боуи: Возмутиться? О… Да кому какое дело? Правда?
В.: Кто придумал делать кавер на «Working Class Hero»?
Боуи: Думаю, я. Она всегда была одной из моих самых любимых песен. Я безумно люблю весь тот первый альбом Джона Леннона. Я думаю, все эти песни так прекрасно написаны и все они опять же рубят сплеча. В них есть честность. И мне всегда казалось, что именно это песня отлично звучала бы в рок-версии. Это стоило сделать.
В.: А как Шон Леннон к этому относится?
Боуи: Думаю, ему очень понравилось. Он следит за альбомом практически с самого начала, со второй недели. Он большой поклонник Ривза.
Тони: Ривз давал ему гитарные уроки, пока мы работали над записью.
Боуи: О, как мило.
В.: Одну из песен альбома, «Bus Stop», вы исполняете с очень сильным английским акцентом. Почему ваш акцент так сильно меняется от песни к песне?
Боуи: Эта песня кажется такой английской. Практически водевиль. Я не знаю, можно ли сказать в сравнение, что остальные кажутся американскими, но эта для меня была очень английская.
В.: Вы все еще ощущаете себя англичанином?
Боуи: Ну, я так мало времени здесь провожу. Я почти не был в Англии с 1973 года. Я мало о ней на самом деле знаю. Приезжаю раз в год, а то и реже. Когда я жил в Берлине, я вообще в Англию не ездил. Жил в Берлине два с половиной года, никуда не выезжая. То есть мое нынешнее знание об Англии — полностью вычитанное из книг и газет. Но в смысле атмосферы — меня сшибает с ног всякий раз, когда я приезжаю туда недели на три-четыре.
В.: Картинка не выцветает? Старый добрый Туманный Альбион.
Боуи: Вовсе нет.
В.: А по юмору скучаете?
Боуи.: Да. (С каменным лицом.) Это то, что остается с тобой. Навсегда. (Смеется.)
В.: Возможно, вы уже слышали новую пластинку Лу Рида «New York». Что вы думаете о том, как изменился его стиль — в сравнении с вашим?
Боуи: Я думаю, что Лу, в отличие от меня, пишет гораздо более отстраненно. Он из тех, кто может просто сидеть, наблюдая за тем, что происходит вокруг, и записывать. Он очень нью-йоркский. Я уверен, не будь он музыкантом, он мог бы стать кем-то вроде писателя. Он бы писал небольшие эссе и их публиковали бы в «New Yorker» или в чем-то радикальном, вроде журнала «Bomb». Он прирожденный журналист. Он почти что музыкальный Вуди Аллен. Писатель, наблюдатель, Сэмюэль Пипс Нью-Йорка.
Тони: Тебе не кажется, что он превратился в карикатуру на себя самого?
Боуи: Нет, мне кажется только, что, старея, он становится тем писателем, которым и должен был стать — сочинителем рассказов. Он пишет в очень явной повествовательной форме. А в моих текстах все еще очень много символизма, бессознательного, эмоционального сочинительства. И я не знаю, откуда оно рождается, — оно просто выражает то, как я чувствую, что я вижу вокруг себя. В песне «Crack city» есть пара резких строк — «Они похоронят тебя в бархате, закопают тебя в землю» («They’ll bury you in velvet/And place you underground») — совсем не скрытая отсылка к Velvet Underground. — и они там намеренно. Прощание с наркотиками — и это не шпилька в адрес Лу, потому что Лу не употребляет — потому что звук, который у многих ассоциируется вот с таким образом жизни, во многом воплощен ранними «Velvet Underground». Мне казалось, я смог выразить это в двух строчках.
В.: Вы в последнее время много слушали «Velvet Underground»?
Боуи: Нет. Я для этого слишком стар. (Смеется!) Это был 1971-й!
В.: Но вы точно слушали Джими Хендрикса прежде, чем создать этот альбом.
Боуи: Джими Хендрикс там точно есть. Диск, недавно вышедший на лейбле Rykodisc — это что-то невероятное (Американский релиз «Live at Winterland»). Насколько ясное у него было восприятие, просто невероятно. Все ловил с воздуха. Думаю, я сейчас заново открыл для себя Хендрикса, Cream, Neu, Can — все эти группы берлинского периода — Гленна Бранку (шумовой электрогитарный оркестратор). Лично я — что не скажешь про эту троицу — довольно много времени провел со своими старыми альбомами, чтобы вернуть себя к тому, зачем я вообще пишу: «Lodger», «Scary Monsters», «Low». Я делал это и до того, как мы все повстречались. Мне не очень нравилось, что я делал как музыкант и исполнитель. Со мной иногда так бывает. Думаю, с любым сочинителем и исполнителем такое случается. И в этих случаях неизменно — а со мной так всегда — ты возвращаешься к тому, что считаешь своими корнями. Для меня это были те, кого я слушал, будь то Сид Барретт, Хендрикс и кто бы то ни был, и то, что ты сделал сам и уверен, что это было здорово. И ты снова и снова это переслушиваешь и думаешь: «Куда подевалось то состояние моего ума? Почему я больше не думаю, как раньше, не думаю, что мне стоит первым и главным делом радовать себя самого, а уж если кому-то еще затем это понравится — так круто. Но сам я не буду счастлив, пока я недоволен».
Видишь ли, я обожаю эти альбомы. Я уверен, что я записал несколько великих альбомов. В целом за двадцать лет я в основном делал вещи, которыми я очень доволен, и рад, что я это сделал. Думаю, я делал потрясающие альбомы. Мне нечего скрывать. Я их обожаю. Обожаю мои песни. И я так злюсь, просто с ума схожу, когда слышу песни, над которыми не постарался в полную силу. Я никак не могу выразить, что я чувствую, когда слушаю эти альбомы, но это создает… атмосферу.
В.: Вы принимали наркотики, когда записывали альбом?
Хант: Сплошное ЛСД, да?
Боуи: Лосось, Семгу и Датские булочки. (Смеется.) Нет, мы не принимали наркотики. Мы все прошли через этот период, и все мы иначе представляем, что хотим делать с собственными жизнями, чем это было десять лет назад. Все мы в прошлом в своей жизни накосячили и осознали это и — зачем время терять — сейчас хотим только делать то, что делаем, и просто наслаждаться этим, как есть.
Тони: Теперь мы стали благоразумнее. Мы не гнались за саморазрушением, записывая альбом. Наше представление о тусовке — это не бар и не наркопритон.
Боуи: Мы тусовались на парковке! Сидя в удобных креслах.
В.: А какой, в свою очередь, вам вспоминается запись «Low»?
Боуи: Я был тогда совсем другим человеком. Я прошел через долгий период наркотиков, и Берлин был моей дорогой к спасению, к пониманию, как жить без наркотиков. (Поворачивается к Тони.) Тебе знаком этот период?
Тони: Я помню этот период. Я то же самое пытался понять тогда.
Боуи: Тебя все время бросает из огня в полымя, ты ни в чем никогда не уверен. Пройти через этот период очень непросто. Так что на «Low» я думал не о музыке. Музыка просто воплощала мое физическое и эмоциональное состояние… мои настоящие переживания. Музыка была почти что терапией. Это было так: «Ура, мы сделали альбом, и вот так он звучит». Но это был побочный продукт моей собственной жизни. Он словно бы сам случился. Со звукозаписывающей компанией я об этом не говорил. Никогда никому это не рассказывал. Я просто сделал этот альбом… В состоянии отходняка. В ужасном на самом деле состоянии.
В.: Почему вы решили уехать именно в Берлин?
Боуи: Ну, главная причина, по которой я выбрал Берлин — что он такой непафосный город. Джим (Игги Поп) и я — у него были такие же проблемы — мы знали, что это было такое место, где можно было спокойно гулять самому по себе и никто тебя не трогал. Им там всем наплевать на все. Циничные, ироничные люди — и нет лучше места, если надо отправиться на поиски себя и понять, чего хочешь на самом деле.
В.: Когда вы слушаете «Low», это не вызывает тяжелых воспоминаний? Вас в пот не бросает от него?
Боуи: Бросает. Он разом возвращает меня в то время. Это замечательная работа, но тебя действительно снова кидает в ту дрожь и пот.
В.: А какие периоды творчества Боуи могут назвать любимыми остальные члены группы?
Ривз: «Aladdin Sane», «Station To Station».
Хант: Мне нравится «Ziggy Stardust and the Spiders».
Тони: Я тоже за «Ziggy Stardust». Он оказал такое влияние. Я прямо запал на Ронсона и на того басиста. Кто был басистом?
Боуи: Трев. Тревор Болдер. Трев все еще играет музыку. Сейчас он с «Uriah Heep», не так ли?
Ривз: Это был крутой период — с 1970 по 1973-й — потому что можно было пойти в школу с зеленой прядью в волосах и сказать: «Да пошли вы все, я выгляжу как Дэвид Боуи».
Боуи: Настоящим признанием для меня стало, когда я впервые познакомился с Микки Рурком и он сказал (невероятно наигранно изображая Микки Рурка) «О, чувак, в 1973-м, чувак, я одевался совсем как ты, чувак, у меня были зеленые волосы и сапоги на толстом каблуке и кожаные штаны». И я пытаюсь представить себе Микки Рурка во всем этом обмундировании. Я сказал: «Ты был глэм-рокером?» Он говорит: «Да, чувак, во Флориде такого никто никогда не видел!» И мне показалось, что это так круто. Я так был воодушевлен этим. Что для такого парня, как он, это была важная часть его жизни.
В.: Это должно часто с вами случаться — что люди соотносят периоды своей жизни с разными этапами вашей карьеры.
Боуи: Это случается и… это прекрасно. Нет, правда прекрасно. Всегда так мило. Если это все что-то для кого-то значило — просто замечательно. Даже если ты дерьмово выглядел с тенями на веках. (Смеется.)
В.: На что будут похожи живые выступления «Tin Machine»?
Боуи: Когда это случится, то это будет, мне кажется, так называемое довольно интимное переживание. Мы уже сыграли один концерт. Мы появились в клубе в Нассау, где мы записывались, и сыграли четыре или пять песен. Просто пришли в клуб и сыграли там.
Ривз: Мы не были заявлены, просто вышли на сцену, и слышно было, как люди в зале шепчутся: «Это же Дэвид Боуи! Нет, это не может быть Дэвид Боуи, у него бородка!»
В.: Так что, концерты будут довольно безыскусными?
Боуи: Без театральности. Это наверняка. Только шестичастная духовая секция и гимнаст!
В.: Как вы будете одеты?
Боуи: Вы сейчас на это смотрите. В то, что на нас сейчас.
Хант: Я, пожалуй, носки сменю.
Боуи: И Кевин Армстронг будет играть. Он с нами с самого начала. Изначально Кевин был в группе, с которой я выступал на фестивале «Live Aid». Он оттуда. Он будет играть на ритм-гитаре, потому что я попробовал, но моя ритм-гитара недостаточно хороша.
Ривз: О, да ладно, ты просто хочешь бегать по сцене и выцеплять девчонок из зала.
Боуи: Ты меня поймал. (Смеется.) Не хочу быть прикован к микрофону.
В.: Для вас это большая перемена — не делать пышной театральной постановки?
Боуи: Ну, пышной она была только в последних нескольких турах. Перед «Let’s Dance» последний театральный тур, который я делал, был «Diamond Dogs», еще в 1974-м. Все после этого, вроде тура «Young Americans», было довольно простым. Словно белый соул-бэнд. Мы пытались воссоздать такой образ. Там был (Дэвид) Сэнборн на саксофоне, Лютер Вандросс на бэк-вокале, все такое. Это была офигенная группа, но не слишком театральная. Она звучала просто отлично, и целью ее было добиться звучания «белого соула». И затем на туре «Station To Station» была иллюминация, но мы ничего особого не делали. Я довольно хаотично ходил по сцене, и прожекторы все время делали вот так (открывает и закрывает ладони). Это было очень черно-белое шоу. В нем все было основано на бесцветности. Так что театральность действительно началась после «Let’s Dance». С 74-го по 83-й никакой особой театральности не было.
В.: Вы много слушали хардкора.
Боуи: Обожаю трэш-металл. Или спид-металл. Это на самом деле уже давно популярно в Америке. Все зародилось где-то в 78-м или 79-м в Калифорнии. Это в каком-то смысле стало калифорнийским звуком. Теперь и Нью-Йорк его подхватил. Я говорю, что обожаю его, но на самом деле это зависит от группы.
В.: Вы продолжаете следить за тем, что происходит в Великобритании?
Боуи: Не слишком. Я много слышал всего английского. Я всегда в курсе того, что происходит в плане музыки. Меня давно уже ничто особо не восхищало. Что там сейчас?
В.: Хардкор, дип-хаус, различная мировая музыка, Моррисси все еще довольно популярен.
Боуи: О, он неплох. Думаю, он замечательный автор текстов. Но мне никогда не были по душе его мелодии. Я большой поклонник классической мелодии, а его мелодии очень неровные. Они слишком истощены. Но его тексты кажутся мне абсолютно замечательными. Он один из лучших авторов текстов, что Англия — а он очень английский — породила за последние годы. Я немного знаю о его образе и вообще о нем, потому что никогда не видел его вживую, но пластинки мне нравятся.
В.: В своих прежних интервью вы часто выбирали названия определенных групп, что вы в то время слушали — «Psychedelic Furs», «The The», «Screaming Blue Messiahs». Вы их практически пропагандировали. Есть ли у вас кто-нибудь на примете сейчас?
Боуи: Так приятно иметь возможность сказать, что моя любимая группа — это «Tin Machine». Она удовлетворяет всему, что я хочу сейчас от музыки. Будучи тем, кто я есть, откуда я, моих лет, все, что я хочу слушать — это «Tin Machine». И это первый раз за долгое, долгое время, что я действительно могу так сказать.
Ривз: Это костюм в полоску и крэк.
Боуи: Это что? Костюм в полоску и крэк? Отлично. Могу я так сказать?
Ривз: Конечно.
Боуи: Кстати, говорил ли я вам, что это костюм в полоску и крэк. (Смеется.)
Наше интервью пришло к этому удовлетворительному завершению, Дэвид Боуи встает и подтягивает галстук. Он нервно переспрашивает о том, безопасны ли полеты в Великобританию? «Почему у них все время эти задержки? — спрашивает он с истинной паранойей боящегося летать. — Рейсы действительно так надолго задерживают или все это только слухи авиакомпании?» Когда он узнает, что один рейс был задержан из-за поломки крыла, лицо его становится красным, он снова садится, обхватывает голову и очень тихо говорит: «О нет, только не чертово крыло». Затем, вспомнив о своих рекламных обязанностях, он встает, пожимает мне руку и выступает с прощальным словом: «Знаешь, я слушал альбом дома, — доверительно говорит он, — и мой сын (Джоуи), который слушает рэп и хеви-металл, the Smiths и хардкор, сказал: „Это ты, пап? Боже, ну наконец что-то приличное!“»
