Глава 9
Все наши вчера
Прогресс, упадок и притягательность пессимизма
Бесчисленные «завтра», «завтра», «завтра»
Крадутся мелким шагом, день за днем,
К последней букве вписанного срока;
И все «вчера» безумцам освещали
Путь к пыльной смерти. Истлевай, огарок!
Уильям Шекспир. Макбет, акт 5, сцена 5
«Если бы вы должны были выбрать время своего рождения, любой момент в истории человечества, и не знали бы заранее, какой будете национальности, какого пола и экономического положения», какой период вы бы предпочли? Палеолит, когда люди жили крохотными группами и племенами? Как насчет неолита, когда возникло скотоводство и родилась цивилизация? Может быть, вы остановились бы на Древнем Египте, Греции или Риме и возникновении современных политических, экономических и военных институтов? Или вам по душе Средневековье с его религиозными ритуалами, благородными рыцарями и аристократическими манерами? Как насчет елизаветинской Англии — пьесы Шекспира, протестантская Реформация — или колониальной Америки, где борьба за права породила свободу, равенство и братство? Интересно было бы увидеть Промышленную революцию в Англии и Америке или всплеск изобретательства конца XIX в., подаривший нам телефон, автомобиль и другие изобретения, изменившие жизнь? Может быть, вам понравились бы мирные годы в преддверии Первой мировой войны или «ревущие двадцатые» сразу после нее? В 1930-х гг., когда собирались тучи, разразившиеся Второй мировой, можно было прожить ярко, а может, вас притягивает десятилетие 1950-х, когда нация, вера и семья еще не были пустым звуком?
«Вы бы выбрали сегодняшний день», — ответил человек, поставивший этот вопрос в апреле 2016 г., выступая с речью в германском Ганновере, — президент Барак Обама. «Нам посчастливилось жить в самую мирную, самую благополучную, самую прогрессивную эпоху человеческой истории, — пояснил он. — Прошли десятилетия с последней войны между ведущими нациями. Большинство людей живут при демократии. Мы стали богаче и здоровее, лучше образованы, у нас есть глобальная экономика, вытащившая более миллиарда человек из крайней нищеты». Позднее в том же году в прощальной речи в ООН Обама лучился оптимизмом: генная инженерия идет к победе над болезнями, терзавшими человечество столетиями, молодая девушка в глухой деревушке благодаря смартфону имеет доступ ко всей совокупности человеческого знания, а те, кто рождается сегодня, будут более здоровыми и проживут дольше, имея больше возможностей, чем кто-либо в истории.
Разумеется, это преувеличение политика, попытка преподнести результаты своего президентского правления как нечто выдающееся. Нет, о том, что осветил Барак Обама в своих выступлениях, многие из нас говорят много лет: золотой век продолжается сейчас. В истории нет периода, когда жить было бы лучше, чем сейчас. Поклонники романтического прошлого воображают себя во дворце фараона или Цезаря, среди учеников Платона, в средневековом рыцарском замке, королевских покоях, императорской крепости, кардинальском соборе. Но суровая реальность такова: 99,99% когда-либо живших людей, по сегодняшним меркам, влачили существование в ужасающей нищете. Даже исторический «один процент» счастливцев не имел роскошеств, которые сегодня принимает за должное рядовой представитель западного среднего класса: возможности медицины и стоматологии, меры по охране общественного здоровья, лекарства, позволяющие большинству людей перевалить через 70−80-летний рубеж; дома с центральным отоплением и кондиционированием, холодильниками, газовыми или электрическими плитами, посудомоечными и стиральными машинами, пылесосами, плавательными бассейнами, садами и прочими земными благами; более 10 млрд продуктов на выбор в супермаркетах, универсальных и онлайновых магазинах с дешевой доставкой на дом (теперь даже дронами); умные автомобили с системами безопасности и навигации и (скоро) полностью автоматическим управлением; национальные и межнациональные рейсы реактивных самолетов, позволяющие практически любому попасть практически в любое место в мире за несколько часов; беспроводная связь с любым человеком в любом месте и в любое время; бесплатный онлайновый доступ ко всему знанию мира, ежегодно пополняемому на миллионы экзабит, что равнозначно информации, содержащейся примерно в 500 трлн смартфонов. Потрясающе.
Во многом прогресс обусловлен экономикой. Согласно данным Всемирного банка, ВВП на душу населения в мире достиг $10 000 в 2015 г., что почти в два раза больше, чем в 2000 г. ($5448), в 17 раз больше, чем полвека назад, и в 100 раз, чем в первые 99 000 лет существования человека как биологического вида, когда, по оценкам экономистов, средний доход человека за год не достигал $100 (в пересчете на доллары США в ценах 2015 г.). Уровень благосостояния растет ускоряющимися темпами. Экстраполируя исторические тренды, экономист Калифорнийского университета в Беркли Дж. Брэдфорд Делонг вычислил, что Промышленная революция XIX в. обеспечила 200%-ный рост среднедушевого дохода, а в XX в. наблюдался 800%-ный рост по сравнению с предыдущим столетием. При таких темпах XXI столетие может обойти XX в. на 1600%. Это будет означать, что наш век обеспечит человечеству больше богатства и процветания, чем все минувшие, вместе взятые. Даже не верится — это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Что можно сказать о другом полюсе экономического спектра — о бедных? Даже Иисус не подал им иной надежды, кроме легкого доступа на небеса. До сих пор это было едва ли не единственное, что можно предложить беднякам, но люди XXI в. наконец увидят конец бедности. Для сравнения: историк экономики Грегори Кларк рассчитал, что «средний житель мира 1800 г. жил не лучше, чем средний житель 100 000 г. до н.э.», а «в современных экономиках живут в 10−20 раз лучше, чем в 1800 г.». И дело не только в том, что богатые становятся еще богаче. Богатеют и бедные: «Владельцы земли или капитала, а также образованные люди располагали множеством благ. Однако индустриализированные экономики уготовили свои самые щедрые дары беднейшим людям». Экономист Макс Роузер, скомпилировав данные, показал, что в 1820 г. от 84 до 94% мирового населения жили в бедности или крайней бедности (определяемой ООН как доход менее $2,5 и $1,25 в день соответственно, в долларах 2015 г.). К 1981 г. доля таковых упала до 52%, а в 2010 г. составляла чуть менее 20% — каждый пятый. Но и темпы снижения уровня бедности ускоряются, и при их сохранении доля бедняков сократится до нуля примерно к 2035 г. Только представьте: с бедностью будет покончено! Кто мог об этом хотя бы мечтать?
Откуда пессимизм?
Итак, это факт: никогда в истории не было такого благополучного времени. Почему же политики и эксперты по обе стороны баррикад пугают нас мрачными перспективами? Например, в ходе опроса Института исследования общественного мнения YouGov по заказу BBC Radio 4 в 2015 г. 71% респондентов ответили, что ситуация в мире ухудшается, и всего 5% — что улучшается. В 2016 г. я провел ненаучное исследование, спросив 112 000 своих подписчиков в «Твиттере», что они думают о положении дел в мире, и выяснил, что 42% наблюдают изменения к худшему, 31% — к лучшему и 27% считают, что картина почти не меняется. И это были люди, которых я почти ежедневно забрасывал статистикой и трендами вроде вышеописанных. Почему кажется, что дело плохо и становится все хуже, если в действительности все хорошо и становится лучше? Шесть непосредственных факторов и один решающий элемент искажают восприятие действительности, окрашивая его в пессимистические оттенки.
1. Относительное неравенство. Хотя бедные становятся богаче, богатые богатеют еще быстрее, и с экономической точки зрения относительный прогресс представляется относительным регрессом. Размеры пирога увеличиваются, и каждому достается больший кусок, но, когда растет и без того больший кус богатых, относительная концентрация богатства смещается в верхнюю часть спектра, из-за чего доход тех, кто находится посередине и внизу, выглядит меньше. Если я зарабатываю за год $100 000, а Илон Маск — $100 млн и доход у нас обоих удваивается, то мой прекрасный новый доход в $200 000 меркнет рядом с головокружительными $200 млн Маска, хотя мое положение улучшилось, а гендиректор Tesla и SpaceX никого не обобрал. По результатам исследования 2013 г., люди склонны переоценивать количество американских домохозяйств с годовым доходом менее $35 000, считая, что таковых почти половина, хотя их реальная доля ближе к трети. С другой стороны, недооценивается число американских домохозяйств, получающих в год $75 000 и больше: по оценкам, менее четверти, в действительности — треть. Вдвое переоценивается и неравенство распределения доходов: богатейшие 20% зарабатывают не в 31 раз больше беднейших 20%, а в 15,5 раза. Средний годовой доход богатейших 20% американцев в действительности составляет $169 000, а участники опроса сошлись на $2 млн, ошибившись почти в 12 раз.
2. Антагонизм мышления. Наши привычные представления об экономике — «народная» экономика или, как я ее называю, фолкономика — заставляет нас воспринимать большую часть обменов антагонистически, как ситуацию, когда выигрыш одной стороны означает проигрыш другой. В маленьких группах и племенах, в составе которых наши древние предки жили тысячелетиями, большая часть ресурсов была общей, накопление богатства практически отсутствовало, а чрезмерные жадность и скупость были наказуемы. Не было экономического роста, рынка капиталов, «невидимой руки» рынка, не было и огромного неравенства между богатыми и бедными, поскольку все и каждый являлись, по современным меркам, совершеннейшими нищими. Накопление богатства отсутствовало, потому что нечего было накапливать. В мире обменов с ненулевой суммой, в котором мы живем, выигрыш одного часто означает выигрыш других, и экономическая свобода вкупе с демократическим правлением, движимые наукой, технологией и промышленностью, обеспечили нам изобилие пищи и ресурсов. Однако наше мышление по-прежнему действует так, как будто мы живем в мире победителей и проигравших, и давно сложившиеся экономические представления заставляют нас с подозрением смотреть на того, кто имеет больше.
3. Уклон СМИ в сторону плохих новостей и псевдонаучных фактов, сообщаемых ради кликбейтов. Новостные источники намного чаще рассказывают о плохом, чем о хорошем, просто потому, что это их миссия. О том, что в Турции еще один день прошел без попытки государственного переворота, ничего не будет сказано, но попробуйте захватить власть в этой стране, не попав в мировые СМИ, не говоря уже о миллионах граждан со смартфонами, снимающих видео о каждом инциденте. Еще один африканский ребенок, не умерший от голода, останется незамеченным, но голод вследствие засухи, угрожающий тысячам африканских детей, документируется некоммерческими и благотворительными организациями. В погоне за кликбейтами плохие новости приносят больше переходов, чем хорошие. Редакционный комментарий, блог, подкаст или видео на YouTube под заголовком «10 вещей, сделавших жизнь лучше в этом веке» никогда не получит столько просмотров и скачиваний, чем «10 плохих вещей, случившихся в этом веке».
4. Неприятие потери. В среднем потеря воспринимается в два раза острее, чем приобретение. Теннисист-чемпион Джимми Коннорс хорошо выразил это в интервью журналу Sports Illustrated за 1975 г. в ответ на подозрение, что он умышленно проиграл матч другу: «Да будь я проклят! Кто станет болтать, что я поддаюсь, получит в челюсть. Я ненавижу проигрывать больше, чем люблю выигрывать». В фильме «Человек, который изменил все» (Moneyball) менеджер бейсбольной команды, которого сыграл Бред Питт, объясняет, как проявляется психологическая боязнь проигрыша у бейсболистов: «Ты на базе, мы выиграли. Нет — мы проиграли. А я ненавижу проигрывать. Я ненавижу проигрывать больше, чем когда-либо хотел выиграть». Чемпион в велосипедном спорте Ланс Армстронг выразил те же чувства, рассказывая кинорежиссеру Алексу Гибни, что для него являлось более сильным мотивом стремление не позволить раку, которым он заболел (а впоследствии другим спортсменам), победить его, чем любые положительные моменты победы: «Я люблю выигрывать, но самое невыносимое для меня — это мысль о проигрыше. Потому что для меня проигрыш означает смерть».
Специалисты по поведенческой экономике экспериментально доказали: чтобы человек решился сделать ставку или рискованную инвестицию, потенциальный выигрыш должен быть примерно в два раза больше потенциального проигрыша. Подбросить монету, поставив на кон $10 (студенты) или $10 000 (высокооплачиваемые менеджеры), участники эксперимента соглашались лишь при возможности выиграть не менее $20 в первом случае и $20 000 во втором. Избегание потери можно увидеть в поведении как поклонников азартных игр, так и инвесторов. Например, игроки очень чувствительны к проигрышам и склонны после них делать большие ставки, в то же время проявляя после выигрыша консерватизм и ставя на кон меньше. Специалист по поведенческой экономике Ричард Талер спрашивал респондентов, кем они предпочли бы быть в предложенном сценарии, мистером А или мистером Б.
Мистер А стоит в очереди в кинотеатр. Когда он оказывается у окошка кассы, то слышит, что оказался стотысячным посетителем и выиграл $100.
Мистер Б стоит в очереди в другой кинотеатр. Человек перед ним, оказавшийся миллионным посетителем, выигрывает $1000. Приз мистера Б — $150.
Поразительно, что в большинстве своем опрошенные хотели оказаться на месте мистера А — они предпочли бы недополучить $50, лишь бы избежать разочарования, что сумма в $1000 им не досталась.
5. Эффект владения. Мы охотнее тратим деньги на защиту своего, чем на получение чужого, поскольку стремление избежать потери уже имеющегося сильнее стремления получить то, что мы пока не имеем. Например, собака потратит больше времени и сил на то, чтобы отстоять свою косточку от посягательств другой собаки, чем на то, чтобы отбить чужую. Тестируя этот эффект на людях, Ричард Талер давал участникам эксперимента чашку кофе, сообщая, что она стоит $6, и спрашивал, за сколько они бы ее продали. Средняя цена составила $5,25. Другой группе был задан вопрос, за сколько они купили бы эту чашку. В среднем — за $2,75.
Итак, эволюция сформировала нас таким образом, что мы больше заинтересованы в сохранении того, что имеем, чем в потенциальных приобретениях, и этот эффект наблюдается даже у приматов с маленьким мозгом — капуцинов. В эксперименте обезьянкам давали жетоны, которые можно было обменять у ученых на пищу (виноградины и дольки яблока). Затем условия изменили, поставив обезьян перед выбором: 50%-ная вероятность получить дополнительное угощение или 50%-ная вероятность проиграть уже выменянную пищу. Обезьяны оказались в два раза более чувствительны к потере, чем мотивированы к приобретению. Поскольку нечеловекообразные и человекообразные обезьяны и люди — близкородственные виды приматов, эти результаты свидетельствуют, что избегание потери и эффект владения развились у наших общих предков много миллионов лет назад.
6. Склонность к негативу, или дурное психологически действеннее хорошего. В ставшей классической статье «Дурное сильнее хорошего» (Bad Is Stronger Than Good) психологи Рой Баумейстер, Элен Братславски, Кэтрин Финкенауэр и Кэтлин Вос обосновали, что во многих сферах в среднем и в долгосрочной перспективе психологические эффекты отрицательных результатов перевешивают эффекты положительных.
● Дурные запахи вызывают намного более выразительную мимику, чем приятные или нейтральные.
● Плохое впечатление и негативный стереотип быстрее формируются и оказываются устойчивее хорошего впечатления и позитивного стереотипа.
● Легче вспоминаются дурное поведение, события и информация, чем хорошее.
● Отрицательные стимулы сильнее положительных влияют на нейтральную деятельность.
● Потеря денег и друзей сильнее влияет на человека, чем приобретение денег и друзей.
● Критика и негативная реакция причиняют больше боли, чем признание и похвала доставляют удовольствия.
● Исследование эмоционального содержания дневников показало, что несчастливые события отрицательно сказываются как на хорошем, так и на плохом настроении, а влияние счастливых событий ограничивается хорошим настроением .
● Плохие события повседневности оказывают более сильное влияние, чем хорошие: например, удачный день не гарантирует завтрашнего хорошего настроения, а последствия неудачного дня часто сказываются назавтра.
● Негативная информация обрабатывается тщательнее позитивной; так, например, эйфория после выигрыша в лотерею проходит быстрее, чем долгосрочные негативные переживания после автоаварии.
● Травмирующие события оставляют более устойчивые следы в настроении и памяти; одно травмирующее событие в детском возрасте, например сексуальное домогательство, способно перечеркнуть годы позитивных переживаний.
● Хорошо известен психологический эффект: степень скученности незнакомцев в определенном месте (например, студенческом общежитии) является весьма надежным прогностическим фактором возникновения дружбы и еще более надежным — вражды.
● Анализ более 17 000 статей о психологических исследованиях показал, что 69% из них были посвящены негативным аспектам и только 31% — позитивным, скорее всего потому, что дурное сильнее влияет на мысли и поведение человека и необходимость изучить проблемы и найти решения является более насущной. Соответственно, такие исследования чаще получают финансирование и публикации.
● При нравственной оценке человека его дурные с точки зрения морали поступки имеют намного больший вес, чем добрые. Авторы статьи с красноречивым названием «Два добра не компенсируют одного зла» (Two Rights Don’t Make Up for a Wrong) обнаружили, что «положительность человека в целом определяется самым дурным его поступком». Десятилетия самоотверженного общественного служения вмиг перечеркивают интрижка на стороне, финансовый скандал или нарушение закона.
Судя по длинной обзорной статье, охватившей сотни исследований, психологи не только постоянно убеждаются, что во всех сферах жизни плохое сильнее хорошего, но и не могут найти ни единого контрпримера, когда добро перевесило бы зло. И не потому, что плохо стараются. «Мы рассчитывали обнаружить ряд противоположных паттернов, что позволило бы выдвинуть проработанную, комплексную и детальную теорию, описывающую, когда сильнее дурное, а когда — хорошее, — заключают Баумейстер и его коллеги. — Мы вели поиск в области как восприятия, так и мотивации, как во внутренних интрапсихических процессах, так и в межличностных связях, в связи с решениями о будущем и, в меньшей мере, в отношении воспоминаний о прошлом, а также в таких сферах, как обучение животных, сложная обработка информации людьми и эмоциональные отклики».
Психологи Пол Розин и Эдвард Ройзман обнаружили аналогичный эффект, который назвали тенденцией к негативу, проявляющейся в том, что «негативные события более выпуклы, весомы, чаще доминируют в сочетаниях и в целом производят более сильное впечатление, чем позитивные». К многочисленным вышеприведенным примерам того, как пессимизм торжествует над оптимизмом, Розин и Ройзман прибавляют следующие.
● Мы охотнее ищем причины негативных, чем позитивных событий. Например, войны подвергаются анализу в бесчисленных книгах и статьях, а литература о мире сравнительно скудна. Экономические спады и рынки с понижательной тенденцией провоцируют алармистов на поиски глубинных причин, тогда как медленный устойчивый экономический рост и долгосрочная повышательная тенденция не вызывают ничего, сравнимого с этим зудом все объяснять.
● Мы легче и быстрее замечаем в толпе злое лицо, чем счастливое.
● Страдания от боли воспринимаются острее, чем комфорт отсутствия боли. По словам философа Артура Шопенгауэра, «мы чувствуем боль, но не отсутствие боли». В отношении собственного тела почти всегда «отсутствие новостей — хорошая новость». Мы осознаем свои части тела, только когда что-то не в порядке, а боль можно почувствовать в большем числе мест, чем удовольствие. Существуют эрогенные зоны, отмечают Розин и Ройзман, но мы не выделяем зоны «мукогенные».
● У нас больше слов для описания физической боли (глубокая, сильная, ноющая, острая, тупая, жгучая, режущая, щемящая, колющая, рвущая, дергающая, стреляющая, колющая, пульсирующая, проникающая, непреходящая, отдающая и т.д.), чем для физического удовольствия (сильное, изысканное, утонченное, головокружительное, роскошное, сладостное и т.д.).
● У нас больше когнитивных категорий и описательных выражений для отрицательных эмоций, чем для положительных. Согласно меткому наблюдению Льва Толстого, записанному в 1875 г. и ставшему основой «принципа Анны Карениной»: «Все счастливые семьи счастливы одинаково; каждая несчастная семья несчастлива по-своему».
● К провалу ведет больше путей, чем к успеху. Аристотель в «Никомаховой этике» подметил, что «хорошим человек может быть в одном смысле, а дурным — во многих». Трудно достичь совершенства, и путей к нему мало, но потерпеть поражение в погоне за совершенством можно многими путями, и путей, уклоняющихся от него, множество.
● Эмпатию легче вызывают негативные стимулы: люди более склонны идентифицировать себя со страдальцами и симпатизировать несчастным, чем тем, кто счастливее или обеспеченнее их. В «Эмиле» (1762) Жан-Жак Руссо восклицает: «Не в природе человеческой ставить себя на место тех, кто более счастлив, чем мы, но лишь на место тех, кто более всего заслуживает жалости».
● Зло побеждает добро чаще, чем добро берет верх над злом. Русская пословица гласит, что ложка дегтя испортит бочку меда, но ложка меда не исправит бочку дегтя. В Индии представители высших каст будут считаться загрязненными, если отведают пищу, приготовленную людьми из низших каст; последние, однако, не повысят свой статус, съев пищу высших по касте.
● Уклон в сторону зла почти всегда круче, чем в сторону добра. Например, в экспериментах по обучению животных у крыс формировали конфликт между приближением и избеганием: когда они приближались к цели, их не только вознаграждали пищей, но и наказывали легким разрядом тока. Это привело к неопределенности выбора между достижением конца пути и его избеганием, и крысы стали метаться, бросаясь то к цели, то от нее. С помощью прибора, измеряющего силу их стремления к цели и от нее, психологи получили количественные данные о силе этого раздвоения. Как оказалось, по мере приближения к цели оба стремления усиливались, но тенденция к избеганию росла быстрее и имела более крутой график.
Приснопамятное правило расовой классификации по «одной капле крови» восходило к Code Noir, «Негритянскому кодексу» 1685 г., призванному гарантировать чистоту белой расы путем отсева полукровок, тогда как, отмечают Розин и Ройзман, «отсутствуют исторические свидетельства положительного эквивалента статута об “одной капле” — то есть положения, согласно которому членство в расовой привилегированной группе приобреталось бы обладанием “одной каплей” расово правильной крови».
Добавив к шести названным непосредственным причинам один глубинный принципиальный элемент, мы постигнем, почему сосредоточиваемся на плохом, даже если дела бесспорно идут хорошо, и предпочитаем пессимистический и упаднический взгляд на историю. Этот глубинный элемент — эволюция.
Эволюционная логика пессимизма
Диспропорциональность восприятия хорошего и плохого имеет вескую причину: прогресс движется, главным образом, по нарастающей и небольшими шажками, а регресс часто происходит единовременно, одним катастрофическим обрушением. Например, все части сложного механизма или тела должны работать согласованно для его функционирования, но отказ одной части или системы может обернуться катастрофой для остальных частей и систем, когда механизм останавливается или организм умирает. Необходимо поддерживать стабильность общей системы, для чего мозг, управляющий системой, должен уделять главное внимание угрозам, способным уничтожить организм. Вы живете лишь до тех пор, пока все в вас работает, поэтому хорошие новости (скажем, что сердце благополучно качало кровь еще один день), остаются незамеченными, но несмертельное нарушение сердечной деятельности сосредоточивает мысли на этом единственном плохом событии. И это правильно. Очень многое может быстро развернуть ситуацию в опасном направлении, создав диспропорцию между жизнью и смертью.
Стивен Пинкер развивает это объяснение с точки зрения эволюции, отмечая, что в нашем эволюционном прошлом наблюдалась диспропорция выигрышей: для выживаемости последствия чрезмерной реакции на угрозу оказывались менее значимы, чем последствия недостаточной реакции. Поэтому мы склонны к гиперреакции, то есть к пессимизму. Пинкер решительно возлагает вину за развившийся у нас пессимизм на второй закон термодинамики, или энтропию. В нашем мире — особенно в мире, где у наших предков развивалась познавательная способность и эмоции, которые мы унаследовали, — энтропия диктует, что путей ухудшения ситуации больше, чем путей улучшения, поэтому наша современная психология настроена на мир, который в прошлом был опаснее, чем сегодня. «Второй закон термодинамики определяет конечную цель жизни, разума и стремлений человека — используя энергию и информацию, опрокинуть тенденцию энтропии и создать убежище благоприятного порядка», — отмечает Пинкер. Непревзойденное объяснение энтропии можно увидеть на наклейках на бампер: «Дерьмо случается». За так называемыми злоключениями, всевозможными несчастными случаями, моровыми поветриями, голодом и болезнями не стоят целенаправленные силы — боги, демоны или ведьмы, насылающие проклятия, — просто энтропия идет своим путем. Бедность не требует объяснений, поскольку именно это вы получаете, если ничего не делаете; богатство нужно объяснить, чем и занимается экономика.
В более опасном мире выгодно избегать риска и чрезвычайно чутко реагировать на угрозы, и, если все идет хорошо, ставка на еще большее улучшение не стоит риска, что дело изменится к худшему. Чтобы смоделировать это явление, рассмотрим, почему мы склонны искать значимые паттерны как в осмысленном, так и в бессмысленном шуме, — то, что я называю стереотипированием. Предлагаю такой мысленный эксперимент. Представьте, что вы живете 3 млн лет назад на равнинах Африки. Вы крохотный прямоходящий примат с маленьким мозгом, чрезвычайно уязвимый для множества хищников. В траве что-то шуршит. Это просто ветер или опасный хищник? Если вы предположите, что шорох в траве — это опасный хищник, но окажется, что это был просто ветер, то совершите ошибку типа I, или получите ложноположительный результат — поверите в реальность того, чего нет. Вы связали шорох в траве с опасным хищником, но в данном случае связь отсутствовала. Ничего страшного. Вы отходите от источника звука и становитесь более настороженным и внимательным. Если же вы предположите, что это был всего лишь шум ветра, а это окажется опасный хищник, то совершите когнитивную ошибку типа II, получив ложноотрицательный результат — поверите в нереальность того, что есть. Вы не смогли связать шум в траве с опасным хищником, а в этом случае связь была, что, вероятно, превратит вас в очередную трапезу хищника. Чтобы избежать когнитивных ошибок такого рода, прочему бы просто не подождать в траве и не собрать больше данных о шуме? Потому что хищники не ждут, когда потенциальная жертва соберет о них больше данных, — они незаметно преследуют жертву и подкрадываются к ней. Так что базовый выбор — предполагать, что в большинстве случаев шорох травы вызван опасными хищниками, а не ветром. В своей книге «Тайны мозга. Почему мы во все верим» я вывел следующую формулу стереотипирования:
Сте = СТI < СТII.
Стереотипирование (Сте) проявляется всякий раз, когда стоимость (С) совершения ошибки типа I (СТI) меньше стоимости совершения ошибки типа II (СТII).
Моделью мне послужило авторитетное правило Гамильтона, названное в честь знаменитого британского эволюционного биолога Уильяма Д. Гамильтона. Правило гласит:
П = вр > с.
Позитивное (П) социальное взаимодействие между двумя индивидами может произойти, если выигрыш генетического родства (вр) превышает стоимость (с) социального действия.
Например, один из пары близнецов может совершить альтруистический акт самопожертвования ради другого, если стоимость этого поступка перекрывается генетическим выигрышем благодаря передаче своих генов другому поколению посредством спасения брата или сестры.
В этом контексте следует рассматривать пессимизм как выбор по умолчанию для всех живущих в опасном мире. Если окажется, что опасности нет, от пессимистического отношения не будет вреда, а затраты энергии при этом невелики. Если же опасность существует, пессимистическая настороженность окупается. Иными словами, готовься к худшему! Джаред Даймонд называет такое отношение «конструктивной паранойей» и в своей книге «Мир до вчерашнего дня» (The World Until Yesterday) показывает, как этот принцип оценки риска применяют аборигены Новой Гвинеи, которых он изучал несколько десятилетий. Вот как могла бы выглядеть эволюционная формула:
П = СОХ < СОЛ.
Пессимизм (П) возникает всякий раз, когда стоимость ожидания худшего (СОХ) меньше стоимости ожидания лучшего (СОЛ).
В этой конфигурации пессимизм — это тип паттерна, представление о мире, в котором для наших предков негативное отношение было более оправдано, чем позитивное и одновременно эволюционное объяснение взгляда на мир, в котором пессимизм берет верх над оптимизмом. Наш разум развивался в таком мире, а не в намного более безопасном современном, поэтому наш пессимизм может казаться неуместным рядом с обилием данных, свидетельствующих, что оптимизм (или, по крайней мере, благодарность) были бы более обоснованной реакцией. Это объясняет и нашу тоску по добрым старым дням, идею об упадке дня сегодняшнего и мечту о наступлении Золотого века, будь то на небесах или на грешной земле.
Притяжение прошлого
Пессимизм по поводу сегодняшнего дня часто сочетается с мечтой вернуться в легендарные времена и райские края. Эта тоска — удел не только нас, современных людей. Например, обитатели Древней Греции считали, что живут в Железном веке, которому предшествовали Бронзовый, Серебряный и Золотой, уходящие в прошлое в порядке достоинства Олимпийских наград. Эту схему впервые обрисовал греческий поэт Гесиод, сторонник учения об ухудшении мира, веривший, что до наступления Золотого века
Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою,
Горя не зная, не зная трудов. И печальная старость
К ним приближаться не смела. Всегда одинаково сильны
Были их руки и ноги. В пирах они жизнь проводили.
А умирали, как будто объятые сном. Недостаток
Был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный
Сами давали собой хлебодарные земли. Они же
Сколько хотели, трудились, спокойно сбирая богатства.
Конец греческому Золотому веку положил знаменитый Прометей, принесший огонь человечеству и наказанный за это Зевсом: его приковали к скале, где орел вечно каждый день выклевывал ему печень. Упадок усугубился, когда Пандора открыла запретный ящик, откуда в мир вырвались бедствия.
Римляне подхватили тему упадка времен. Вергилий вторил Гесиоду, описывая прежнее идеализированное состояние мира — Аркадию, где
Вовсе не знали поля до Юпитера пахарей власти.
Даже значком отмечать или межой размежевывать нивы
Не полагалось. Всё сообща добывали. Земля же
Плодоносила сама, добровольно, без понужденья.
Поэтому carpe diem, как призывал греческий историк Полибий, или «Завтра, твори свое худшее, я прожил сегодня».
Тема упадка получила развитие в эпоху Рима. Например, Овидий в «Метаморфозах» провозглашает:
Первым век золотой народился, не знавший возмездий,
Сам соблюдавший всегда, без законов, и правду, и верность.
Не было страха тогда, ни кар, и словес не читали
Грозных на бронзе; толпа не дрожала тогда, ожидая
В страхе решенья судьи, — в безопасности жили без судей.
Август Цезарь прервал череду скорбей, победив Марка Антония и Клеопатру при Акции и восстановив Золотой век в Риме:
Наша эпоха — венец, предсказанный в пророчестве;
Рожденный из времени, великий новый цикл веков
Начинается. Справедливость возвращается на Землю, Золотой век
Возвращается, и его первенец спускается с небес.
Самая знаменитая и живучая фантазия на тему рая — о мифическом Эдемском саде, где люди жили в предвечной любви и согласии с Богом и природой, как описано в Книге Бытия (2:8−9).
И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал.
И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.
К сожалению, дерзкая самоучка Ева вздумала восполнить пробелы в образовании, отведав плода с дерева познания добра и зла, что повлекло за собой грехопадение и гнев Яхве. Человечество было обречено тяжело трудиться в полях, заросших терниями и чертополохом, страдать от моровых язв, болезней, несчастных случаев и бедствий, а женщины во все будущие времена — переносить родовые муки. В конце Библии, в «Откровении», Иоанн описывает конец этого цикла истории, когда вернутся Мессия и безгреховный мир покоя и гармонии.
Старые добрые времена — как ужасны они были!
Почему мы стремимся вернуться в мифический Золотой век? Хотя бы потому, что путаем изменения в нас самих с изменениями в нашем времени и культуре, что подтверждает статья «Идеология старых добрых времен» (The Ideology of the Good Old Days). Ее авторы, психологи Ричард Айбах и Лайза Либби, отмечают, что по мере старения мы:
1) берем на себя больше обязанностей, соответственно, растет когнитивное бремя;
2) становимся более чуткими к угрозам (особенно в качестве родителей) и более чувствительными к ошибкам юности («ох уж эти сегодняшние дети!»);
3) в то же время мы теряем способность обрабатывать информацию так быстро, как в молодости;
4) склонны объяснять эти изменения в нас изменениями во внешнем мире.
«Если люди не могут осознать, что эти личные изменения обострили их восприятие угроз, — объясняют Айбах и Либби, — они ошибочно заключают, что угроз в обществе стало больше». Отсюда стереотипы: «Времена нынче не те», «Все идет не так, как должно», «То ли дело старое доброе время!»
В опросах нравственный упадок выделяется как основная причина людских тревог. Многие приводят в качестве эталона 1950-е гг. (что полностью опровергается данными). Уровни добровольных пожертвований и благотворительных взносов с поправкой на инфляцию по сравнению с тем десятилетием выросли, комментируют авторы статьи результаты опроса общественного мнения 2002 г., участники которого утверждали обратное. Показатели преступности находились в 1999 г. в середине долгого периода минимального уровня, хотя 73,3% респондентов считали, что преступность возросла. Чрезмерная родительская опека стала повсеместно распространенной в 1990-х гг., но в 2004 г. большинство опрашиваемых сетовали, что дети растут заброшенными. 68% совершеннолетних, опрошенных в 2003 г., полагали, что уровень подростковой беременности растет, хотя в действительности с 1991 г. он упал на 31%. «Люди могут искренне утверждать, что видят больше преступности, беспорядка и безнравственности в сегодняшнем мире, чем в пору своего взросления, — заключают Айбах и Либби. — Однако они не понимают, что видят все это лучше, потому что сами стали другими: теперь они обеспокоенные родители, а тогда были беспечными подростками, теперь на них лежит бремя взрослой ответственности, прежде не мешавшее им исследовать возможности, предлагаемые жизнью».
Добрые старые времена были, когда мы были молоды, и каждое поколение чувствует то же самое, как заметил Роберт Борк в книге, метко названной «Сползание в Гоморру» (Slouching Towards Gomorrah): «Сожаление о золотых днях прошлого, вероятно, универсально и существует столько же, сколько само человечество. Без сомнения, престарелые члены доисторических племен считали наскальную живопись молодого поколения не отвечающей заданным ими высоким стандартам». Тоска о прекрасном прошлом и сопутствующее недовольство настоящим особенно удаются политикам. В политическом трактате 1651 г. «Левиафан» Томас Гоббс писал: «Мы состязаемся в похвалах Античности, поскольку имеем дело с живыми, а не с мертвыми» Для многих политических комментаторов в современной Америке 1950-е гг. — подобие теста Роршаха, в котором они усматривают образ старых добрых дней, что, заметила автор журналистских расследований Тина Дюпуи, особенно ярко свидетельствует о зашоренности, поскольку «напрочь забывается “Красная угроза”, маккартизм и столь же ужасная эпидемия полиомиелита. Не будем забывать о сегрегации, жертвах талидомида и “лечении” психических расстройств методом лоботомии. Если же смотреть с консервативной точки зрения, налоги достигали 70%, что несопоставимо больше нынешних».
Действительно, в ходе опроса, проведенного в 2015 г. Общественным научно-исследовательским институтом религии, 53% американцев согласились со вторым вариантом ответа на вопрос: «Как вы считаете, с 1950-х гг. американская культура и образ жизни по большей части изменились в лучшую или в худшую сторону?» Дюпуи сардонически комментирует: «Это значит, что больше половины американцев просто не признают, что Закон о гражданских правах продвинул страну вперед, а сериал «Предоставьте это Биверу» (Leave It to Beaver, 1957–1963) — полный отстой. Но эта мысль служит стимулом. Она заставляет людей верить, что достаточно вернуться к прежним принципам, скажем к полицейским жестокостям и тюремному заключению за гомосексуализм, и нам снова станет хорошо». В этом смысле «миф об Эдемском саде — нечто вроде опоры. Для угнетенных Добрые Старые Дни — это идеальная ручка над окном автомобиля, за которую пассажир может схватиться, если водитель совершает крутой поворот или резко тормозит». Но если не 1950-е гг. были Добрыми Старыми Днями, тогда что? Это зависит от того, кого вы спрашиваете, объясняет Дюпуи:
Конечно, в 1950-х гг. такие группы, как [Ку-клукс-] клан, пытались вернуть страну в 1850-е. В 1850-х гг. такие группы, как Партия «Ничего-не-знаю», противостоя иммигрантам-католикам, пытались вернуть страну в 1810-е. В 1600-х гг. пуритане пытались вернуть свою страну в ветхозаветные времена. Всем нам не мешало бы вернуться в эпоху, когда ностальгия еще не использовалась для манипуляции людьми.
Когда это было? Никогда. Все наши вчера отбрасывают тень на все наши завтра.
