Гран-Дюк упал лицом на землю. Из спины у него бил фонтанчик ярко-красной крови.

Только теперь Марк увидел Мальвину. Она все еще сжимала в обеих руках маузер. Своим пронзительным голосом она сказала:

— Не думай, что я убила его, чтобы спасти тебе жизнь, Витраль! Просто я не выношу, когда врут, что Лиза-Роза умерла.

Она уронила пистолет на землю. Ее тело сотрясала крупная дрожь. На сей раз она не притворялась. Она выстрелила в человека. Она убила человека.

— Как?.. Как ты?..

Мальвина заговорила быстро и нервно, глотая слова:

— Я не глупее тебя. Я тоже подумала про газету. Мужик из заповедника, как его, Грегори Морэ, что ли, отвез меня на своем джипе в редакцию «Эст репюбликен». Ты сделал за меня всю работу. Номер от двадцать третьего декабря еще даже в шкаф не убрали. А на первой странице ты записал адрес Мелани Бельвуар. Я поймала такси. Попросила высадить меня внизу, на выезде из Данмари.

Мысли Марка беспорядочно метались. Что он должен делать? Сказать Мальвине спасибо? Обнять ее? Или, наоборот, не трогать и дать ей успокоиться? Он шагнул к ней.

— Не прикасайся ко мне! — заорала Мальвина.

И сломанной куклой, сотрясаясь в конвульсиях, упала на землю. Сквозь ее рыдания до Марка донеслись обрывочные слова:

— Бабуля… Дедуля… Вчера… В Париже… Оба… Их нет… Их больше нет…

Он отвернулся и открыл дверцу «ксантии». Гран-Дюк не солгал. На сиденье лежал белый конверт. Марк надорвал его и достал четыре распечатанные на принтере страницы. Марк подошел к Мальвине. Она так и не встала с земли и, согнувшись в позе зародыша, продолжала плакать. Марк присел рядом с ней. Тихо, но отчетливо начал читать вслух:

«Я все расскажу вам, месье Гран-Дюк. В конце концов, я не сделала ничего дурного. Мне не в чем себя упрекать. Раз уж вы меня разыскали, придется во всем признаться. Я всегда думала, что рано или поздно такой день настанет. Видимо, он настал. Я была, что называется, трудным подростком. С семнадцати лет начала сбегать из дому. Школу бросила. Болталась где придется с такими же, как я, неприкаянными парнями и девчонками. Родители затащили меня в Бюро по трудоустройству. Мне подыскали одну работу, вторую, третью… Я нигде не могла надолго задержаться. Потом попала на что-то вроде практики в Природный парк в Верхней Юра. В природоохранной зоне. Меня туда определили на месяц. „Защита природы“ заключалась в основном в том, что мы ходили по лесу и собирали мусор. Захватывающее занятие. Командовал нами — вместе со мной работали еще несколько девчонок — некий Грегори Морэ, он числился инженером в дирекции парка, расположенной у подножья горы Мон-Террибль. Потрясающе красивый мужчина. К девушкам, которые ему нравились, у него был особый подход. Он к ним не лип, нет, но как-то умел так подкатиться… Он был старше меня лет на десять, если не больше. И я, конечно, влюбилась в него без памяти. В него все влюблялись… В первый раз мы занимались любовью на природе, на берегу ручья, в лесу, который он знал как свои пять пальцев. Потом — где придется, каждый день, пока я там работала и позже, на протяжении еще нескольких недель. В самых невообразимых местах. Я понимала, что у него до меня была куча женщин, но мне казалось, что наш с ним роман — совсем другое. Что это для него серьезно. Мне хотелось ему верить, и я ему верила. Довольно банальная история, не правда ли, месье Гран-Дюк? Молоденькая дурочка и прожженный ловелас.

— А что было потом?

— Потом я забеременела. Пока сообразила, что произошло… Срок был уже шесть недель. Но главное, я уже, как говорится, покатилась по наклонной плоскости. Нигде не работала. С родителями практически не общалась. Тусовалась со всякой швалью. И была смертельно влюблена в Грегори Морэ. В его тело. В наслаждение, которое он мне дарил.

— Отец ребенка — Грегори?

— Да. Он был моим первым и единственным любовником. Однажды вечером, в убогом номере отеля в пригороде Бельфора, я сказала ему, что жду ребенка.

— И какова была его реакция?

— Вполне предсказуемая, месье Гран-Дюк. Более чем предсказуемая. Он буквально вытолкал меня вон. Назвал шлюшкой. Сказал, что я хочу его захомутать. Что я никогда не докажу, что отец ребенка — он. И что он советует мне сделать аборт.

— Но вы его не послушали?

— Нет, не послушала. Не могу сказать, что я приняла сознательное решение сохранить ребенка. Я просто не стала ничего предпринимать. Время шло, а я ничего не делала. Седьмая неделя, восьмая… Все это случилось слишком быстро. И я по-прежнему тосковала по Грегори. Как будто обезумела. Убеждала себя, что он еще передумает. Что мне удастся его вернуть. А если вспомнить, какой образ жизни я тогда вела… Постоянного жилья у меня не было, я ночевала в сквотах. Дома появлялась в лучшем случае раз в неделю. Когда скрывать беременность стало невозможно, я вообще перестала навещать родителей. Только звонила им иногда.

— Где вы рожали?

— В Монбельяре. В роддоме, в отделении патологии. Мне только-только исполнилось восемнадцать лет. Нельзя сказать, что я отличалась завидным здоровьем. Ребенок родился маленьким, весом чуть больше двух килограммов. Это было двадцать седьмого августа восьмидесятого года. Девочка. Неделю спустя меня выписали. Выдали бланки и велели их заполнить, чтобы получить свидетельство о рождении ребенка. Я выбросила их в первую попавшуюся помойку.

— Неужели это оказалось так просто?

— Поймите, месье Гран-Дюк, за ту неделю, что я пролежала в роддоме, меня видели десятки медсестер и почти столько же разных врачей. Да и в самом роддоме должна сохраниться моя история болезни — или как это у них называется… Доказательство, что ребенок существует. Но кому могло прийти в голову, что этот ребенок — мой? Что я его воспитываю? Никто из моих родственников понятия не имел, что я стала матерью.

— Как вы назвали дочь?

— Никак. Странно, правда? В роддоме я сказала, что еще не выбрала имя. Что должна посоветоваться с отцом ребенка. Нас выписали. Дальнейшее можно описать одним словом. Падение. Я порвала все связи с родителями и с друзьями детства. Дело было летом. Я спала на улице, с ребенком на руках. Не знаю, как я не умерла тогда — просто от физического истощения. У меня завелась своя компания. Люди, которые меня не осуждали. Пьянчуги, наркоманы. Наверное, надо было принять какое-то решение, вернуться домой, покаяться во всем, вымолить прошение. Но у меня не было сил. Родители работали в Бельфоре, на вагоностроительном заводе „Альстом“. Иногда я думала, что надо пойти повидать Грегори, показать ему ребенка. У дочки были потрясающие голубые глаза. Немножко мои, но в основном — его. Светло-синие и прозрачные, как у полярной лайки. Порой мне хотелось умереть — прямо там, на улице.

— Почему вы покинули город?

— Потому что у меня не было выбора. Долго так продолжаться не могло. Я сама была еще девчонка, да еще с ребенком на руках. Рано или поздно меня задержали бы. Я уже чувствовала, что социальные службы висят у меня на пятках. Пусть я была совершеннолетней, но это мало что меняло. Я знала, что произойдет, если я попаду к ним в лапы. Ребенка они отправят в приют, а меня заставят вернуться домой, в Бельфор. Не интересуясь моим мнением. Вынуждена сделать еще одно признание, месье Гран-Дюк. Чтобы выжить, я многое себе позволяла. Приторговывала наркотиками. Воровала. Торговала собой. А куда мне было деваться? Потом настал день, когда я поняла: оставаться в Монбельяре опасно.

— И тогда вы познакомились с Жоржем Пеллетье?

— Да. Он был бедолага. Бродяга без гроша за душой. В чем-то мы с ним были похожи. За ним тоже охотились социальные службы и родственники. Он хорошо ко мне относился. Несмотря ни на что считал меня красивой. Мне кажется, в глубине души он надеялся стать моим сутенером. Глупая надежда. Сам он никогда ко мне не прикасался. Я не позволяла. Но в тот момент наши интересы совпали. И мы решили сбежать вместе. В горы. На Мон-Террибль. Почему именно туда? Но это же очевидно. Во-первых, близко от Монбельяра. А во-вторых, кому бы взбрело в голову искать нас там? Наступил декабрь. На улице было еще не слишком холодно, да мы и привыкли спать на улице. Но главное, я надеялась встретиться с Грегори. Случайно, в лесу. Он сразу узнает меня. Я покажу ему ребенка, и он его признает. У девочки его глаза. Он не сможет отказаться от отцовства. И все наладится. Понимаю, месье Гран-Дюк, все это выглядит безумием, но я тогда действительно потеряла всякий разум. Грегори Морэ представлялся мне спасительным якорем. Я все еще в него верила.

— Вам удалось с ним встретиться?

— Мы поселились в пастушьей хижине на вершине горы Мон-Террибль. Не люкс-отель, конечно, но у нас хоть была крыша над головой. Когда холодало, мы жгли костер. Все не на улице ночевать. Да-да, месье Гран-Дюк, я помню ваш вопрос. Сейчас расскажу. Да, я встречалась с Грегори Морэ. Чуть ли не каждый день. Мон-Террибль — не слишком высокая гора, и лес на ней — не такая уж непроходимая чаша. Я шла по тропинке с ребенком на руках, когда он попался мне навстречу. Месье Гран-Дюк, он меня не узнал! Даже не посмотрел в мою сторону. За несколько месяцев из хорошенькой девушки я превратилась в страшилище. Потолстела. Грудь обвисла. Блеск в глазах угас. Меня и правда трудно было узнать.

— Вы с ним даже не заговорили?

— Как вы не поймете, месье Гран-Дюк? Я чувствовала себя униженной. Чудовищно униженной. Ведь он меня даже не узнал. Неужели я стала такой уродиной? Или у него после меня были и другие женщины? Мне тогда стало ясно главное: больше он ко мне не прикоснется. Я его больше не интересовала. Так с какой стати его сможет заинтересовать мой ребенок? На склонах Мон-Террибль умерла моя последняя надежда. Больше у меня ничего не осталось. Ребенок превратился в ядро на ноге. Я катилась вниз, а он придавал мне ускорение. Только не думайте, что я его не любила, месье Гран-Дюк! Что я была лишена материнского инстинкта. Ничего подобного! Но что я могла дать своему ребенку? Я даже имени ему не придумала. Представьте себе на минуточку. Утром двадцать второго декабря внезапно повалил густой снег. Мы целый день сидели в хижине возле костра, боялись нос наружу высунуть. Мне пришлось одной обо всем заботиться. Пеллетье почти постоянно сидел на кокаине, ему было все равно. Если бы не я, он там замерз бы до смерти. Я сама ходила в лес за дровами.

— А потом настала ночь…

— Да. Пурга разыгралась не на шутку. Пеллетье был в невменяемом состоянии. По-моему, он даже не соображал, что происходит. А потом что-то как грохнет! Хижина заходила ходуном. Я испугалась — то ли землетрясение, то ли конец света. Выглянула наружу и увидела, что внизу, примерно в километре от нас, горят деревья. Под снегопадом горят, представляете? Я смотрела на эту картину как зачарованная. Завернула ребенка в одеяло и вышла на улицу. Из-за гигантского костра, в который превратился лес, даже холодно не было. Наоборот, в какой-то момент мне стало жарко…

— Вы испугались?

— Да нет. Чего мне было бояться? Выглядело все это нереально, как в кино. Снег, огонь… Потом я увидела самолет. Он лежал на земле и плавился у меня на глазах, как будто был из пластмассы. Я понимала, что стала первым свидетелем авиакатастрофы, но не думала, что спасателей не будет так долго.

— И тогда вы увидели его?

— Ребенка? Вы это имеете в виду, месье Гран-Дюк? Да, это случилось как раз в ту минуту.

— Он… Он был…

— Мертв. Да. Он не дышал. Умер от удара об землю. Наверное. Никто не выжил бы в том аду. Ни взрослый, ни тем более ребенок. Не понимаю, как люди поверили в эту сказку. Ребенок был мертв, месье Гран-Дюк. „Какая несправедливость!“ — подумала я.

— Почему?

— Или жестокость судьбы, не знаю. Этого ребенка будет оплакивать вся семья. Это была девочка — на ней было надето платьице. Ее гибель станет горем для многих и многих. А моя дочь жива, но я не могу предложить ей будущего. Она никому не нужна. Кроме меня. А я, что я такое? Пустое место… Теперь вы понимаете, почему я говорю про жестокость? Про несправедливость?

— Да, теперь понимаю.

— Так вот. Дальше все было очень просто. Погибший ребенок был примерно в том же возрасте, что и моя дочка. Я не раздумывала, я действовала. Как бы вам это объяснить? Впервые в жизни у меня было ощущение, что я делаю что-то полезное. Совершаю отважный поступок. Спасаю чью-то жизнь. Спасаю жизнь этого ребенка, спасаю его семью. И свою девочку тоже. Наверное, нечто в этом роде чувствуют врачи или пожарные. Это чувство, пережитое в ту ночь, так меня потрясло, что я твердо решила стать медсестрой. Или кем-нибудь в том же роде. Потом, позже. Когда все закончится. Я хотела спасать человеческие жизни.

— Вы раздели трупик ребенка, найденный на снегу?

— Я сделала это ради его спасения, месье Гран-Дюк. Я ведь вам уже сказала, разве вы не расслышали? Я подарила своего ребенка, лишенного будущего, любящей и, по-видимому, богатой семье. Они и не узнают о подмене. Они будут плакать от счастья, что их малыш чудом спасся, и никогда ни о чем не догадаются. Так я рассуждала. Мне казалось, что я совершаю чуть ли не благодеяние…

— Однако события приняли иной оборот. Совсем иной.

— Откуда же мне было знать, месье Гран-Дюк? Кто бы мог предположить, что в самолете окажется сразу два младенца? И оба погибнут, как и все остальные пассажиры. Если бы знать заранее, к каким последствиям приведет мой поступок… В тот вечер я была уверена, что действую как святая. Да, месье Гран-Дюк, именно как святая. Потом я следила по газетам за тем, как разворачивались события. Как две семьи, борясь за ребенка, схлестнулись не на жизнь, а насмерть. Как проходил суд. Но что я могла сделать? Только молчать. Все должно было пойти не так. Я почти целый час простояла там со своим ребенком на руках, переодетым в чужие одежки, пока не услышала завывание сирен и крики людей и не увидела свет фонарей. Тогда я положила своего ребенка на снег. Не слишком далеко от горящего самолета, чтобы он не замерз, но и не слишком близко, чтобы его не опалило пламенем. Я в последний раз поцеловала свою девочку. „Через несколько часов, — думала я, — у тебя будет новая семья“. И я убежала в лес. С собой я уносила завернутое в одеяло тельце ребенка, погибшего в катастрофе.

— Это вы вырыли могилу возле хижины?

— А что еще я должна была сделать? У вас есть другие идеи? Пеллетье, нанюхавшись кокаина, по-прежнему спал. Я голыми руками выкопала яму. Я рыла ее как безумная. Обливалась потом. Ободрала руки до крови. Я рыла очень долго. Пеллетье появился, когда я почти закончила. Трупик ребенка уже лежал в могиле. Я собиралась засыпать его землей и сочиняла молитвы — настоящих молитв я не знала, ни одной. Пеллетье при виде меня чуть с ума не сошел. Он решил, что это моя дочка. Что я ее убила…

— И понял свою ошибку, когда обнаружил на запястье у ребенка цепочку-браслет?

— Да. Я на нее даже внимания не обратила. Мне было не до того. Потом я прочитала выбитые на обороте буквы. „Лиза-Роза“. Зато Пеллетье хватило одного-единственного взгляда, чтобы увидеть браслет. Он же был золотой. Жорж предложил мне сделку: я отдаю ему браслет, а он держит рот на замке. Он сорвал браслет с детской ручки и исчез. Больше я его никогда не видела. Я еще некоторое время побыла там. Засыпала могилу мокрой от снега землей. В темноте, на ощупь, собрала камни и сложила их поверх могилы. Пальцы так замерзли, что почти не гнулись. Потом целую вечность мастерила из двух палок крест. Остаток ночи я провела в хижине, возле остывающего костра. По-моему, мне так и не удалось заснуть. В следующие несколько ночей я тоже не могла спать.

— На протяжении следующих лет вы возвращались к могиле?

— Да, конечно. Да вы и сами об этом догадались. Жизнь у меня понемногу наладилась. Родители искали меня, даже дали объявление в газету. Я вернулась в Бельфор. Опять пошла учиться. И выучилась на медсестру, как и решила. Шесть лет назад я познакомилась с Лораном. Я имею в виде Лорана Люизана. Он работает у нас в больнице санитаром. Мои родители постарели. Пять лет назад умер отец, еще через год — мать. Мы с Лораном не женаты, но я настояла на том, чтобы взять его фамилию. Лоран ничего не знает о моем прошлом. Да и никто не знает. Лоран хочет ребенка. Мне кажется, для меня еще не поздно… Мне всего тридцать шесть лет. Хотя не знаю. Трудно объяснить.

— Я понимаю вас, Мелани. Но вы не ответили насчет могилы.

— Да-да, месье Гран-Дюк, сейчас. Конечно, я каждый год ездила на могилу. Двадцать седьмого августа. В день рождения моей дочери. Ведь это я как будто ее похоронила там, на горе Мон-Террибль. Понимаете, месье Гран-Дюк? Похоронила не чужого ребенка, а своего родного. Не Лизу-Розу. Я ухаживала за могилой, привозила цветы. А однажды — это было в восемьдесят седьмом году — я приехала и обнаружила, что могилу кто-то раскапывал. Камни лежали по-другому. Кто это был? Я знала, что дело Витралей — Карвилей так и не закрыто. Да оно и не могло быть закрыто…

— Если исключить, что кто-нибудь наткнется на могилу возле хижины и выкопает тело, похороненное завернутым в одеяло. Например, один особенно настырный детектив.

— Например. Я испугалась. Не хотела, чтобы тело выкапывали. Чтобы выкапывали мое прошлое. Я сама раскопала могилу. Уничтожила последнюю улику.

— Вы перезахоронили останки в другом месте? Более укромном?

— А вот это вас совершенно не касается, месье Гран-Дюк. Это касается только меня. Что вы теперь намерены делать?

— Сам не знаю. Мы с вами можем встретиться?

— Боюсь, у меня нет особенного выбора. Я, как говорится, целиком в вашей власти. Давайте. Чем раньше, тем лучше. Завтра Лоран уходит на работу в пять утра. Я, наоборот, приду с ночного дежурства. У медицинских работников непростая жизнь. Моя смена заканчивается в восемь. Еще нужно время добраться от Монбельяра. Давайте часиков в девять, у меня дома? Если уж вы сумели после стольких лет разыскать меня, думаю, дорогу ко мне вы точно найдете… Надеюсь на вашу сдержанность, месье Гран-Дюк. Я изменила свою жизнь. Мне это удалось, хотя забыть о прошлом было нелегко. В ту ночь на горе Мон-Террибль я не совершила ничего дурного. Напротив, я не сомневалась, что делаю доброе дело. Кто же мог предположить…

— Что предположить?

— …

— Что предположить, Мелани?

— Предположить, что в восемнадцать лет моя дочь будет так похожа на меня?»

Стрелка на часах переползла за цифру девять. Туман, висевший над массивом Юра, начал рассеиваться, клочьями уползая к горным вершинам. Марк заметил, как внизу, на подъезде к Данмари, мелькнула маленькая белая машина. «Фиат-панда». Она приблизилась, проехала мимо них и остановилась в нескольких метрах дальше, перед шале с закрытыми ставнями. На заднем стекле машины висела медицинская эмблема. Из машины вышла женщина. Марк видел только ее светлые волосы. Женщина немного постояла возле машины, затем двинулась к дому. Автомобильные фары погасли.

…Калитка открылась. На Марка с усталой улыбкой смотрело до странности знакомое лицо.