Марк медленно шел вдоль порта. Железнодорожный вокзал Дьеппа от квартала Полле отделяло расстояние примерно в километр. В небе, высоко над головой, кривлялась насмешливая рожа китайского дракона. Можно подумать, эта тварь специально разогнала тучи, чтобы подразнить Марка и внести свою лепту в атмосферу безумия, сгущавшуюся вокруг него.

Марк ускорил шаг. Он сгорал от нетерпения поговорить с бабушкой. Из головы не шли результаты теста ДНК. У них с Лили — общие гены! Он не мог заставить себя в это поверить. Чего стоит несчастный клочок бумаги против его глубочайшей убежденности в обратном? Научная экспертиза? Ерунда!

Нет, кричал в нем внутренний голос.

Лили — не сестра ему!

Он шел мимо скромного вида яхт, смирно замерших спиной к морю. На террасах многочисленных кафе были заняты все столики. Как обычно, гости, съехавшиеся на фестиваль воздушных змеев, не отказывали себе в удовольствии полакомиться мидиями с жареным картофелем, — по этой части Дьепп всегда успешно конкурировал с популярными ярмарками фламандских городов. Дойдя до подъемного моста, связывающего остров Полле с остальной частью города, Марк замедлил шаги. Мальвину он бросил в вагоне поезда, забрав с собой листок из лаборатории криминалистики с результатами анализа. Мальвина не протестовала. Она вообще не пошевелилась, замерев в позе эмбриона в углу купе.

Возле дверей ресторанов толпился народ. Марк шел, ни на кого не обращая внимания. В его груди поднималась волна глухой ярости.

Нет!

Лили — не сестра ему!

Гран-Дюк ошибся. Он все перепутал. Он сдал в лабораторию не те образцы крови. Или просто солгал. Или… Или это происки Матильды де Карвиль. Она подсунула ему фальшивку — с нее станется! Или… Хорошо, допустим никто никого не обманывал. Но остается возможность того, что Лиза-Роза не состоит в кровном родстве с Карвилями. Не исключено, что они ее удочерили. Не исключено, что Александр де Карвиль вовсе не был ее отцом. Обстоятельства ее появления на свет в Турции покрыты мраком неизвестности. Гран-Дюк пишет об этом в дневнике. В первые же месяцы расследования у него зародились сомнения. Голубоглазый владелец пункта проката водных велосипедов…

Он пересек мост, миновал бар квартала Полле и свернул на улицу Пошоль. Он все реже приезжал в Дьепп, не чаще раза в месяц, особенно с тех пор как Лили поступила в тот же университет, где учился он, и перебралась в Париж. Вот и его дом. Кирпичный фасад, неотличимый от полутора десятка соседних. Перед домом стоял оранжево-красный фургон, занимая почти все тесное пространство палисадника. Марк заметил пятна ржавчины на переднем и заднем крыльях, вмятину и черные полосы на дверце машины. Когда грузовичок в последний раз покидал двор? Да и в кукольном садике играть давным-давно было некому.

Марк позвонил в дверь. Николь открыла ему сразу. Она крепко обняла внука, обдав его теплом своего тела, и долго не отпускала. В другое время подобные нежности смутили бы его. Но только не сегодня. Они оба понимали, что сегодня — необычный день. Наконец Николь разжала объятия.

— Как ты, Марк?

— Нормально…

Марк не стал изображать беззаботность. Он окинул взглядом гостиную. С каждым новым его приездом комната как будто уменьшалась в размерах и словно бы темнела. Пианино «Гартман-Милонга» по-прежнему пылилось, зажатое между диваном и телевизором. На крышке лежала груда бумаг — счета, рекламные буклеты, газеты, листовки. Больше складывать весь этот хлам было некуда. А на пианино все равно никто теперь не играл.

Николь успела накрыть на стол. Две тарелки, две льняные салфетки, бутылка домашнего сидра. Марк сел на стул. Николь сновала между кухней и гостиной, которые разделяло не больше пяти метров. Она подала морской язык, приготовленный по местному рецепту, под сливочным соусом с мидиями и креветками. Первоклассная стряпуха, Николь к тому же обладала настоящим талантом к застольной беседе. Пока Марк ел, она успела выспросить его об учебе, поделилась своими соображениями относительно перспектив развития порта Дьеппа, рассказала, что собирается идти раздавать листовки, пожаловалась на одышку и прохудившуюся водосточную трубу («Марк, взгляни, нельзя ли ее чем-нибудь заделать…»). Она говорила не закрывая рта, похожая на любую другую бабушку, обреченную между редкими встречами с любимым внуком на недели молчания. Марк отвечал односложно. Обегая глазами комнату, он неизменно задерживал взгляд на одном и том же месте. В кипе бумаг, скопившихся на пианино, он заметил голубой конверт — близнец того, что вручила ему Матильда де Карвиль. Точно такой грубо вскрыла в поезде Мальвина. Отравленный дар Гран-Дюка. Значит, Николь заранее приготовила конверт, извлекла его откуда-то из потайного ящика своих воспоминаний…

Кто из них первым решится затронуть болезненную тему?

Николь рассказывала об одном из соседей, умиравшем в больнице от рака. Марк слушал ее вполуха, погруженный в собственные мысли. «Итак, бабушка узнала правду еще три года назад. Она получила вещественное доказательство того, что в катастрофе выжила Эмили. Все эти годы она воспитывала родную внучку. Николь победила. Почему же она подарила Лили кольцо с голубым сапфиром? Очевидно, просто пожалела Матильду де Карвиль. Николь никогда не могла пройти мимо нищего, просящего на улице подаяние, и неизменно доставала из кошелька монету…»

Мысль о семействе Карвилей, низведенных до состояния попрошаек и вымаливающих милости у его бабушки, вызывала в душе Марка противоречивые чувства. У него перед глазами стоял образ Мальвины, забившейся в угол вагонного купе.

Николь подала сыр. Сама она, как всегда, обошлась без десерта, но перед Марком гордо поставила тарелку с саламбо. Отвратительный даже на вид эклер в шоколадной и зеленой глазури! Марк лет с двенадцати терпеть не мог саламбо, но никогда не смел признаться в том бабушке. Это были самые дешевые из всех пирожных… Он покорно глотал заварной крем. Николь снова пустилась в рассуждения о листовках, сотрудниках мэрии и будущности торгового порта. Марк ее больше не слушал. Он смотрел на фотографию в рамке, висевшую над камином. Его родители, Паскаль и Стефани. Это была свадебная фотография. Новобрачные стояли перед часовней Богоматери — Помощницы в родах. Гости радостно обсыпали их рисом. На памяти Марка фотография всегда висела на одном и том же месте. Счастье. Ужас.

Николь принесла кофе, сваренный в кастрюльке, и разлила по чашкам. Сама она пила без сахара. Первый шаг сделала именно она. Совсем маленький шажок.

— От Эмили что-нибудь слышно?

— Нет… В смысле, ничего определенного.

Чуть поколебавшись, Марк добавил:

— Мне кажется… Мне кажется, она в больнице.

Николь опустила глаза.

— Не волнуйся так, Марк. Не переживай. Она теперь взрослая. Она знает что делает.

Николь встала и принялась собирать посуду.

«Она знает что делает…» Слова Николь не шли у Марка из головы. «Что это? Просто желание бабушки утешить внука? Или она что-то от него скрывает?»

Марк поднялся, чтобы помочь Николь убрать со стола. Во второй раз возвращаясь из кухни в гостиную, он на миг остановился возле книжного шкафа, на одной из полок которого стояла, зажатая между игрой в авале и барометром в виде маяка, хорошо знакомая ему семейная фотография. Пьер и Николь на демонстрации возле супрефектуры Дьеппа. Они стояли плечом к плечу под огромным плакатом «ВСЕ НА ЗАБАСТОВКУ!» Снимок запечатлел события мая 1968 года, следовательно, Пьеру и Николь на нем не было и тридцати лет. Николь держала за руку старшего сына Никола; Паскаль сидел на плечах у отца. Ему было лет пять или шесть, и он сжимал в кулачке красный флажок. Марк переводил взгляд с деда на отца, с отца — на дядю. Никого из них не осталось в живых. Но самое ужасное было то, что он никого из них не помнил. Марк повернулся в сторону и кухни и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно естественнее:

— Николь, я к себе пойду. Надо кое-какие лекции найти. Я ненадолго.

Ответом ему был звон посуды.

Марк вошел к себе в спальню. Здесь царил идеальный порядок. Николь тратила последнее здоровье, вылизывая комнату, в которой внук ночевал в лучшем случае раз в месяц.

Марка охватило странное ощущение, будто он вернулся в детство. Это все проклятый дневник Гран-Дюка, разбередивший воспоминания. На письменном столе по-прежнему лежала пластмассовая блок-флейта. Его собственная. Лили заимствовала ее у него и играла Гольдмана, Кабреля или Балавуана. У стены все так же стояла двухэтажная кровать. Верхняя полка последние восемь лет, с тех пор как Лили перебралась в спальню к Николь, пустовала. Марк хорошо помнил, как они с Лили подолгу болтали, перед тем как заснуть. Неистощимая на выдумки, Лили сочиняла бесконечные сказки. Марк, лежа внизу, слушал ее голос. Иногда, если Лили чего-нибудь пугалась, она свешивала вниз руку, а Марк садился в постели и держал ее, пока рука не обмякала, что означало: Лили уснула. Иногда она допоздна читала. Свет мешал Марку спать, но он никогда не выказывал недовольства. Разве можно просить солнце, чтобы оно перестало светить?

Нет, Лили никогда не променяла бы тесноту этой скромной комнатки на просторную спальню в доме Карвилей, на тонны игрушек, мишку по имени Банджо и прочие подарки. Марк ни минуты в этом не сомневался. Стрекозы чем-то похожи на бабочек, пока они маленькие, им необходим кокон. Пока не превратятся в куколку…

Марк вздрогнул, стряхивая воспоминания. Затем направился к шкафу, где висела его одежда. Ее было совсем немного — все вещи, из которых он вырастал, Николь относила в благотворительные организации. Она сохранила только его форму для игры в регби — желто-синие майки всех размеров, от дошкольного до юниорского… На отдельной вешалке болталась красно-желтая футболка с надписью на спине: «Дюндар Сиз». Размер: 12 лет.

Марк наклонился. Тетради с конспектами лекций он складывал в картонные коробки, стоявшие на дне шкафа. Нужная тетрадь оказалась сверху — конспекты прошлогодних лекций по европейскому праву. Курс в основном заключался в том, чтобы вызубрить наизусть последовательность и точные даты событий: вступление государств в Европейский союз, подписание соглашений, принятие законов, результаты выборов… Марк давно понял, что изучение права — это по большей части зубрежка. Он быстро пролистал тетрадь и нашел нужную лекцию. Пусть он не отличался блестящими способностями, зато был добросовестным и организованным студентом. Он прочитал дату и название лекции: «12 февраля 1998. Границы Европейского союза». В тот день он слушал преподавателя особенно внимательно, потому что тот разбирал случай Турции. Военная диктатура, государственный переворот, возврат к демократии…

Марк потратил несколько минут, обдумывая информацию. У него вспотели ладони. Наконец он закрыл тетрадь. Теперь ему стало ясно, что именно не сходилось в рассказе Гран-Дюка.

События выстраивались в логическую цепочку.

Марк присел на кровать и постарался связать одно с другим.

Нет, его дед погиб не в результате несчастного случая. Он был убит. Марк нашел тому ясное доказательство. Но если детектив солгал в этом, это означало, что вся его история не стоит и выеденного яйца…

— Марк?

Из-за тонкой стенки послышался голос Николь.

— Марк? С тобой все в порядке?

Николь закашлялась. Картонные перегородки слегка заглушали кашель. Марк поднялся, решив, что обдумает все позже. Он встал, убрал тетрадь в рюкзак и поставил коробку назад в шкаф. Несколько минут постоял, опираясь на столбики кровати. В комнате было жарко, даже душно.

— Марк? — настойчиво повторила Николь чуть дрожащим голосом.

— Иду, Николь. Уже иду.

Дверь спальни выходила прямо в гостиную. Николь уже убрала со стола и покрыла его кружевной скатертью. Она сидела на диване и плакала. На столе перед ней лежал голубой конверт.

Тест ДНК.

Дубликат отчета, три года назад переданный ей Гран-Дюком.