Неми предупредила Пурну, что он совсем плох, и повторила не меньше дюжины раз по дороге к его комнате в Зимнем дворце, так что Пурна была готова увидеть его полуживым. Даже умирающим, поскольку она всякого навидалась и могла бы понять даже то, о чем Неми умолчала. Но вот к чему она не была готова, так это увидеть Марото настолько постаревшим.

Когда за ее спиной задвинулась ширма, а Лучшая любезно осталась ждать вместе с Неми снаружи, к горлу подступил комок. Конечно, отчасти в этом была виновата каменная непорочновская кровать, лежа на которой каждый был бы похож на древнего тотанского жреца. Но не только кровать, даже не наполовину. Хуже всего выглядели некогда темные волосы — гордая стрижка ежиком исчезла, сменившись длинными седыми лохмами, вдобавок еще и жидкими, поскольку местами кожа была содрана. Казалось, линия волос отступила назад, зато, как у нищего, отросла неопрятная борода, а закрывавшая пол-лица темная повязка казалась чем-то средним между этими гадкими крайностями. Пепельно-серая кожа и множество новых морщин тоже не красили Негодяя. Старый сукин сын выглядел так, будто его засолили в бочке с огурцами, а потом бросили выцветать на ярком солнце.

— Да, я тоже плачу, — сказал он, усаживаясь на подушках. — Просто тебе этого не видно, потому что я оставил глаз на другом конце Отеана.

Тут-то Пурну и прорвало, поскольку, как бы он ни изменился, как бы ни ослаб, голос остался прежним. И она кинулась к Марото так стремительно, что ее слезы, должно быть, забрызгали закрывавшие окна ширмы. Неми просила не обнимать его слишком крепко и вообще по возможности не прикасаться, но Марото не обязан был соблюдать эти дурацкие правила. Он усадил Пурну рядом на кровать и прижал с такой силой, что едва не сломал что-то у нее внутри, а вовсе не у себя.

Так они и сидели очень-очень долго, не говоря друг другу ни слова. Не в силах ничего сказать. И не нуждаясь в этом.

Когда же наконец он отпустил Пурну, та решила, что глаза Марото поменялись местами, потому что оставшийся глаз покраснел и сочился кровью, пропитавшей половину ее волос. Она посмотрела на измученное, изуродованное лицо, взяла трясущуюся огрубевшую руку в свою… и они засмеялись над собственными слезами, как способны только лучшие друзья.

— Я догадывался, что неважно выгляжу… — удалось наконец выговорить Марото, и оба снова прыснули от смеха.

Так уж повелось испокон веков, что одни глупые шутки порождают другие, еще более глупые, и чем дальше, тем глупее, поскольку каждому известно, что только смех способен отогнать Черную Старуху, когда она приходит за тобой. Рогатые Волки относились к таким вещам слишком серьезно с самого начала.

— Вот дерьмо! — Пурна тут же приглушила голос и наклонилась ближе. — Между прочим, там, снаружи, твоя сестра. Хочет увидеться с тобой.

— Правда? — Марото закатил единственный глаз. — В самом деле дерьмо. Решила добить меня?

— Ты должен с ней поговорить, приятель. Она же тебе родня… А еще она крутая.

— У тебя всегда было туго с чувством юмора. Мы оба знаем, что из всей моей родни крут только я.

— Ну, Мрачный тоже неплох… — начала Пурна и осеклась, сообразив, что получила от Неми только обглоданную косточку. — Вы ведь с ним помирились? Мы не виделись с самого леса Призраков, но Неми сказала, что он часто навещает тебя, вот я и подумала, что вы…

— О да, мы помирились. — Марото улыбнулся скорее собственным мыслям. — И да, он мотается туда-сюда как сумасшедший. Ты не поверишь, он говорит, что сделал мне и своей подружке одинаковые повязки. Так что мы многое с ним наверстали, и он действительно неплох… Но неплох — это не совсем то же, что крут.

— Пожалуй что так, — согласилась Пурна. — Надеюсь, ты не рассердишься за то, что я приняла его в Бездельники, пока мы вместе разыскивали тебя. Не сомневайся, он это заслужил.

— Вот дерьмо-о-о! — Марото попытался сесть и закашлялся. Потом справился с приступом с помощью ячменного чая и продолжил: — Мои засранцы. Бездельники Марото. Тебе рассказали, кто еще вернулся вместе с Чи Хён?

— Во-первых, единственный настоящий засранец среди нас — это ты, а во-вторых, я только что вылезла из вонючей утробы живого корабля-монстра, так что никто не успел мне ничего сообщить, кроме того, что я должна увидеться с тобой как можно скорее, потому что ты можешь загнуться в любую минуту. — Пурна проглотила комок в горле. — Но ведь это неправда? Неми поставит на ноги кого угодно…

— Ты будешь о-о-очень удивлена, когда узнаешь, кто еще среди нас засранец, — ответил он, покачав бровью. Этот столь же мучительный, сколь и фальшивый мимический жест не предвещал ничего хорошего, но Марото продолжил, пытаясь сменить тему разговора, как поступал всегда, когда не устраивал Театр Суровой Правды: — Что касается другого вопроса, то, раз уж никто не проболтался тебе о сюрпризе, который приготовила Чи Хён, я тоже ничего не скажу. Тебя ждет адское потрясение…

— Расскажи! — взмолилась Пурна, не в силах больше подыгрывать. — Расскажи, Марото, я смогу это выдержать.

Он вздохнул и посмотрел на свои руки. Они были такими слабыми. Затем взглянул на Пурну и сказал:

— Знаю, что сможешь. Никогда в тебе не сомневался. Я просто… не решаюсь произнести это вслух. Придвинься, на ушко шепну.

Пурна придвинулась, подозревая, что он хочет засунуть ей в ухо мокрый палец или выкинуть нечто в этом же духе.

Лучше бы Марото так и сделал. Но он рассказал ей правду.

Это было самое трудное, но теперь Марото мог наконец успокоиться. И не важно, поверила Пурна или решила, что ей пудрят мозги: он в самом деле искренне верил, что они снова встретятся. Лучшие друзья всегда встречаются снова, в самых невероятных местах.

Это была бы самая подходящая заключительная нота, но хороший актер черпает энергию даже из перегруженной деталями пьесы. И Марото позвал свою сестру сразу после того, как чмокнул Пурну в щеку и отправил на незапланированное свидание с необъяснимо постаревшими герцогиней Дин и графом Хассаном. Он не дурачился, он действительно хотел побыть с ними… хотел, но не заслуживал. Для человека, поставившего раком всю Звезду, чтобы спасти собственную задницу, мучительная смерть в одиночестве — не самое жестокое наказание.

Конечно же, он не остался в одиночестве. Лучшая прокралась в комнату так, словно охотилась во вражеских угодьях, смерила его взглядом, как хищника, чьи клыки могли оказаться длинней, чем ее ножи. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел сестру, но до чего же она постарела.

Ну что ж, если она не собирается заговорить первой, то и он… Однако после долгой минуты, в течение которой Лучшая смотрела на него так, словно хотела испробовать новый способ свежевания дичи, одним лишь взглядом, он прочистил горло и произнес:

— Привет, сестра.

— Те трое за дверью говорят, что ты забрался туда.

Первые слова, сказанные ею брату за десять с лишним лет. Как похоже на нее!

— Да. — Марото усмехнулся, припомнив свои злоключения. — Что-то вроде того. Я прыгнул на огромный глаз, но он превратился в дерево. Попробовал спуститься, но… э-э-э… сорвался. В общем, долгая история.

В первый раз на его памяти Лучшая улыбнулась. Во всяком случае, попыталась — трудно сказать наверняка, потому что это далось ей нелегко. Она подошла к постели:

— Расскажи мне ее, брат.

Марото обдумал все странности этой сцены. Многие сцены выглядели довольно странно, когда в них была замешана его семья.

— Хорошо. Но только потому, что тебя хвалила Пурна.

— Она меня хвалила?

Ее голос был таким же жестким, как и взгляд, но Марото лишь сейчас заподозрил, что под коркой грубости прячется душевная мягкость.

— Похоже, у тебя тоже есть песня для меня, но хозяин должен похвалиться первым, — сказал Марото, чувствуя, что ему уже не столь противно развлекать сестру.

Он даже подумал, что и все прочее могло бы на самом деле оказаться не таким уж и плохим, если бы у него хватило смелости взглянуть этому прочему прямо в глаза. Все, от чего он убегал и к чему не успел подступиться… А затем Марото засунул все это дерьмо туда, где ему и место, чтобы спеть сестре лучшую из всех проклятых песен, какие она когда-либо слышала.

Сюда могло бы прийти куда больше людей, чем на ее похороны. Его многие любили, и многим он был должен. Но в подобных вещах соревноваться глупо. Важно то, что он больше всего хотел, чтобы пришла именно она.

София оставила Мордолиза снаружи. Придет время, когда она будет кормить его вдоволь, и это неизбежно, но сейчас ему не достанется ни капли. Ширма задвинулась у нее за спиной, и София подошла к каменному ложу.

Но, даже видя Марото перед собой, она все равно не могла поверить. Словно отчаявшийся ребенок, пыталась обнаружить в угасшем теле биение жизни. Царапала холодную кожу ногтями, внушая себе, что это всего лишь восковая копия. Перепробовала все, что делала с Мордолизом в Службе Ответов, словно варвар тоже был спящим демоном, которого можно пробудить, если знать секрет. Не могла принять случившееся; не могла поверить, что он не даст ей возможности проститься. Не позволит сказать, что она сожалеет о том, как изощренно и часто они ранили друг друга.

Но он это сделал. И, уже обернутый саваном, нанес последний укол в их фехтовальном поединке, длившемся всю жизнь.

Оставил ей запечатанное письмо с буквой «С».

Она не хотела замечать эту бумажку, пыталась отказать ему в последних словах, как он отказал ей… но не смогла. Вскрыла конверт, и крошки багряного воска посыпались на серебряную монету, прикрывавшую его глаз. В предутренних сумерках быстро прочитала написанное, потом еще раз, а потом смяла лист в кулаке, которым медленно ударила в холодную грудь Марото, словно надеясь хотя бы сейчас достучаться до его глупого сердца.

В это мгновение София ненавидела его не за то, что он сделал, а за то, что не рискнул дать ей возможность простить его.

И ненавидела себя за то, что была такой стервой, сумевшей вселить этот страх в душу своего лучшего друга.