Глава 4
Леонард Корелл почти не спал. Если только бессонные ночи и в самом деле различаются по степени мучительности, то это была одна из самых страшных. Дело даже не в том, что Корелл до рассвета не сомкнул глаз, а в одолевавших его мыслях и кошмарных фантазиях.
В пять утра помощник инспектора сидел в постели, жадно глотая воздух. Ему чудились витавшие по комнате пары цианида и забивающий ноздри едкий миндальный запах, хотя окна в квартире были открыты, а ночь, как снаружи, так и внутри, благоухала дождем и мокрой сиренью.
Корелл поднялся с кровати. Свет утреннего солнца несколько прояснил сознание, но даже он не мог скрыть убожества этой комнаты с висевшей на стене замызганной репродукцией картины Гогена «Мечта». Унылость обстановки скрашивали разве коричневый кожаный диван да отреставрированный белый стул эпохи королевы Анны.
На ночном столике стоял новый радиоприемник «Филиппс Сириус». Обычно Корелл слушал новости Би-би-си в семь или восемь утра, за приготовлением чая и тостов с томатами и кровяной колбасой. Но сегодня он не стал завтракать. Оделся и сразу вышел на улицу.
На тротуарах и проезжей части сверкали лужи, намокшие деревья и кустарники казались тяжелыми. Корелл побрел вдоль реки Боллин. Поравнявшись с фермой, ответил на приветствие работника Грегори и только потом направился в сторону полицейского участка. Последний располагался в здании из красного кирпича на Грин-лейн, примыкавшей к главной улице и тем не менее находившейся в нескольких километрах от манчестерского аэропорта с его вечным самолетным гулом.
Корелл прошел мимо вахты, где за заваленным бумагами столом за старым коммутатором «Дувр» дремал телефонист, коротко поздоровался с инспектором и поднялся по лестнице в отдел криминальных расследований.
В этом небольшом помещении он работал с тремя коллегами и шефом Сэндфордом. На стенах висели портреты объявленных в розыск и плакаты с никому не нужной информацией о болезнях и паразитах. Кореллу бросился в глаза намалеванный зеленой краской жук, якобы распространявший чуму на картофельных грядках.
За столом сидел Кенни Андерсон, почти не видный за закрывавшей обзор вешалкой. В архивном отсеке в клубах табачного дыма угадывалась фигура Глэдвина.
– Наконец этот проклятый дождь кончился, – заметил Андерсон вместо приветствия.
– Ни за что не поверил бы, если б не видел собственными глазами, – подхватил Корелл, всем своим видом давая понять, что не расположен к дальнейшей беседе.
Кенни Андерсон был на пятнадцать лет старше Корелла. Несмотря на нелегкую жизнь, он был вполне дружелюбен в общении. Но за внешней приветливостью чувствовалась непробиваемая твердолобость, затруднявшая контакт между ним и Кореллом. Кроме того, по утрам Леонарду требовалось время, чтобы собраться с мыслями. Поэтому перед началом рабочего дня он любил уединиться в своем углу с «Манчестер гардиан» и «Уилмслоу экспресс».
О недавней смерти в газетах не было ни слова, что не удивило Корелла, – похоже, журналисты просто не успели проснуться. Темой дня стал дождь. Писали, помимо прочего, о наводнении в Хаммерсмите и Стэйпенхилле, о крикете в Лидсе с сорока двумя тысячами раскупленных мест. На одной из вкладок Корелл нашел статью об отмене карточной системы и вспомнил, что уже слышал о чем-то таком от доктора Бёрда. Итак, с 4 июля англичане смогут покупать мясо и сливочное масло в неограниченных количествах. Для Корелла, с его шестистами семидесятью фунтами годового жалованья, это значило не так много. Поэтому он не стал задерживаться на этом материале и сразу перешел к спортивным новостям. Австралиец по фамилии Лэнди попытался побить рекорд самого Баннистера в забеге на одну милю в Стокгольме. Корелл задумался. Откуда-то, словно из другой жизни, доносился голос Кенни Андерсона. Но Леонарду приходилось напрягаться, чтобы пропускать его слова мимо ушей.
– Эй… Андерсон вызывает Корелла.
– Что… что случилось?
Помощник инспектора повернулся. В нос ударил запах спирта, табака и перечной мяты.
– Я слышал, тот «голубец» преставился?
– Какой «голубец»?
– Разве не к нему ты вчера ходил?
– О ком ты?
– О том, с Эдлингтон-роуд.
– А… да, я был там вчера.
Голова закружилась от воспоминаний, мыслей и ассоциаций.
– Самоубийство?
– Похоже на то.
– А подробнее можно?
– Он вскипятил целую кастрюлю цианида. Пахло ужасно.
– Должно быть, не вынес позора. Да… некрасивая вышла история, что и говорить.
– Некрасивая? – механически повторил Корелл.
– Он ведь во всем признался, можешь себе представить?
– Я, честно говоря, не особо в курсе… – Корелл замялся. – А что тебе о нем известно?
Еще толком не зная, что имеет в виду Кенни, он все-таки понял, почему имя предполагаемого самоубийцы показалось ему знакомым.
Тьюринг был осужден за гомосексуализм – за последние годы в Англии было вынесено множество таких приговоров. Сразу после войны, когда Корелл начинал в Манчестерском Б-дивизионе, проблема мужеложества не особенно волновала общество. Только после случая с Бёрджессом, сбежавшим в 1951 году со своим «напарником» – имени которого Корелл не помнил – в Советский Союз, гомосексуалистами занялись по-настоящему. Проблема вдруг обрела актуальность – не в последнюю очередь из соображений государственной безопасности.
– Собственно, знать тут нечего, – ответил Кенни на воспрос Корелла.
– То есть? – не понял тот.
– Обычный педераст, который, в отличие от многих, смог на это решиться… Парень не блистал умом, как я понимаю.
– Он был математик.
– Это ничего не значит.
– И как будто имел орден за боевые заслуги.
– Сейчас их имеет каждый второй.
– У тебя есть?
– Оставь, пожалуйста.
– Так ты в курсе этой истории?
– Разве в общих чертах, – отмахнулся Кенни.
Тем не менее он придвинул свой стул к Кореллу, придал лицу просветленное выражение и задвигал губами, как делал каждый раз, когда собирался рассказать что-нибудь важное. Корелл отвернулся, чтобы не дышать его перегаром.
– Помню, тогда к нему на Эдлингтон-роуд кто-то вломился, – начал Кенни. – В высшей степени подозрительная кража со взломом. Унесли кучу разного барахла, в том числе перочинный нож и бутылку с чем-то таким… даже не полную. Ничего ценного, но «голубец» решил наказать преступника и явился к нам.
– Кто принимал у него заявление?
– Браун, как я полагаю. Педерасту очень хотелось знать, кто же это сделал. Он подозревал своего любовника – жалкого недоумка, которого подобрал на Окс-форд-роуд.
– Что, криминальный тип?
– Да нет, искатель счастья, из тех, что продают себя под мостом. Но наш «голубец», как там его…
– Алан Тьюринг, – подсказал Корелл.
– Тьюринг имел глупость выложить нам все свои подозрения, – Кенни кивнул. – Конечно, всего он не сказал… и об их отношениях с этим бедолагой тоже умолчал. Вместо этого сочинил какую-то историю, сквозь которую вся правда просвечивала насквозь.
– И?..
– Коллеги, разумеется, наплевали на эту кражу и поднажали на Тьюринга, да так, что тот во всем признался. Его, конечно, удивил такой поворот дела…
– То есть?
– Ну как… Прийти к нам в надежде поймать грабителей – и в результате самому оказаться за решеткой…
– Так его еще и посадили?
– Приговорили; так, по крайней мере, я слышал… И с тех пор о Тьюринге ничего не было. До вчерашнего дня, я имею в виду. Засел, должно быть, в своей норе в Дин-Роу и сгорал от стыда…
– Вчера у меня возникло чувство, что он был немного сумасшедший, – признался Корелл.
– Меня бы это не удивило, – подхватил Кенни. – Больной, что и говорить…
– Не уверен, что всех гомиков следует считать больными.
– Но ты же сам только что сказал…
Корелл покачал головой. Он понял, что противоречит сам себе. Со времен колледжа «Мальборо» любой гомик был в его глазах больным по умолчанию, и Леонард только что сам употребил слово «сумасшедший» в отношении Тьюринга. Но уверенность Кенни Андерсона выглядела настолько омерзительной, что соглашаться с ним Корелл счел ниже своего достоинства. Он полагал, что коллега все же не вправе ставить математику диагноз.
Ведь Кенни не было там, в доме на Эдлингтон-роуд. Он не видел Тьюринга лежавшим на спине на койке, и запах горького миндаля не бил ему в нос. Андерсон часто судил о людях слишком упрощенно и прямолинейно. Тьюринга можно было подозревать в чем угодно, но речь шла о крупном математике, несравнимо превосходящем Кенни Андерсона в плане умственных способностей.
– Хочешь сказать, что инспектору криминальной полиции не к лицу судить наобум? – догадался Кенни.
– Что-то в этом роде.
– Я думал, мы просто болтаем…
– Ты правильно думал, – поспешил согласиться Корелл. – Так что, этот Тьюринг имел контакты с преступным миром?
– А у какого гомика их нет? Это само собой разумеется, когда речь заходит о них.
Корелл кивнул, не желая развивать тему.
– Тем не менее…
– Что?
– Следует хоть немного вникнуть в суть дела, прежде чем…
– Конечно, конечно, – затараторил Кенни. – И поверь, никто здесь так не радуется хорошо спланированному убийству, как я. Но в данном случае все слишком очевидно… У парня было достаточно причин самому свести счеты с жизнью. К тому же до сих пор не нашлось ни одного человека из его окружения, кто смог бы объяснить, чем он там занимался… Пока всё на уровне сплетен и догадок.
– Именно, – согласился Корелл.
– Я уже говорил, что Росс желал тебя видеть?
– Нет. А что ему нужно?
– Ну, что может быть нужно этому черту…
– Придурок, – негромко выругался Корелл.
– Что-что?.. А ты, случайно, не с похмелья?
Леонард не отвечал. Не стал напоминать даже, где у него сидят эти развязные намеки Кенни. Он так устал, что не сразу осознал сказанное коллегой. Потом вспомнил, что вчера был трезв, и мысленно возмутился. Помощник инспектора решительно отложил газеты, чтобы заняться делом Тьюринга, когда в дверях появился Алек Блок.
Кенни шумно вздохнул, что совсем не обязательно относилось к Блоку. Скорее всего, таким образом Андерсон выразил недовольство жизнью в целом. Но Алек испуганно вскинул глаза и весь будто съежился, так что Кореллу захотелось вдруг поддержать коллегу и сказать ему что-нибудь ободряющее.
– Ну, что там у тебя? – спросил он у Блока вместо этого.
– Я положил рапорт тебе на стол, – объяснил тот. – Тебя не было здесь рано утром.
– Отлично! – похвалил Корелл. – Только я его еще не видел. Так что там, расскажи вкратце…
Блок принялся рассказывать. По всему было видно, что сам он находил свою историю захватывающей. Само по себе это ни о чем не говорило, Алек часто горячился по пустякам. Но на этот раз Корелл был по-настоящему заинтригован, поэтому его раздражала манера Алека отвлекаться на ничего не значившие мелочи. Вроде того, что Тьюринг почти не общался с соседями, за исключением миссис и мистера Уэбб, находящихся в настоящее время в отъезде и потому недоступных.
Опрошенные в один голос свидетельствовали, что профессор не уделял достаточно внимания своему внешнему виду. Его часто видели небрежно одетым и непричесанным. Кроме того, он не отличался вежливостью, что выражалось в упорном нежелании поддерживать светскую беседу. Тьюринг совершенно не интересовался делами соседей и мог оборвать фразу на полуслове, если находил разговор скучным. А недавно дошел до того, что заменил свой мопед на дамский велосипед, что, как нетрудно догадаться, вызвало бурю насмешек и непристойных намеков; Блок был наслышан о сексуальной ориентации покойного.
Последнее Корелл пропустил мимо ушей, за что коллега, судя по всему, остался ему благодарен.
– Мистер Тьюринг работал над какой-то новой машиной в Манчестерском университете. Но об этом ты, наверное, уже знаешь.
– Разумеется, – соврал Корелл. – Что-нибудь еще?
– Я спрашивал, не было ли у него врагов.
– И что говорят люди?
– Нет. По крайней мере, таких, о ком знали бы соседи. Разве одна дама, некая мисс Ренделл, намекала, что высказывания Тьюринга о машинах могли кое-кого не на шутку разозлить.
– А что такого Тьюринг говорил о машинах?
Об этом Алек имел самое общее представление. Но в данном пункте было нечто, на что стоило бы обратить внимание. Нечто, что, по мнению дамы, шло вразрез с христианскими ценностями. Как и сексуальная ориентация Тьюринга, впрочем.
– Церковь полагает, что душа есть только у человека, – пояснил Блок.
– А Тьюринг приписывал машинам умение мыслить? – догадался Корелл.
– Так говорила дама, – Алек кивнул. – Не исключено, что профессор говорил нечто подобное в переносном значении.
– Или же действительно был не в своем уме, – закончил фразу Корелл.
– Или так. Но он был доцент и получил докторскую степень в США.
– Одно другому не мешает.
– Это точно, – согласился Алек и зачем-то покрутил пальцем у виска.
– У тебя как будто есть что-то еще…
Корелл не ошибся. Блок не успел рассказать о некоей Ханне Голдман, проживавшей от Тьюринга через дорогу наискосок. По словам Алека, эта дама походила на растрепанное пугало. Она говорила без умолку, и от нее за версту несло парфюмерией и спиртным. Кое-кто из соседей полагал, что мисс Голдман балуется наркотиками, но достаточных тому подтверждений Блок не нашел.
Итак, по словам мисс Голдман, несколько лет назад ее навестил некий «элегантный господин», говоривший с шотландским акцентом, из тех, что «работают на правительство».
– На правительство? – переспросил Корелл.
– Так она выразилась. И этот господин хотел снять комнату в ее доме, чтобы оттуда вести наблюдение за Тьюрингом.
– Зачем?
– Чтобы помешать ему вступать в предосудительные контакты гомосексуального свойства, если я правильно понял.
– И с какой стати правительство заинтересовали гомосексуальные контакты Тьюринга?
– Он был важной персоной, судя по всему.
– И что, удалось этому господину снять комнату?
– Нет. Мисс Голдман сказала, что не сотрудничает с властями.
– Она слишком словоохотлива, чтобы не сотрудничать.
– Само собой разумеется.
– Слишком много в этой истории само собой разумеется, Алек.
– Тем не менее я должен ее досказать.
– Само собой… Никогда не знаешь, где тебя подстерегает самое интересное. Ты уже беседовал с родственниками?
Алек успел переговорить с братом Тьюринга, юристом из Гилфорда, который сейчас направлялся в Манчестер. На мать Сару Этель выйти пока не удалось, она путешествовала по Италии. Брат покойного обещал связаться с ней. Последнее Корелл воспринял как хорошую новость, потому что терпеть не мог общаться с потерявшими детей матерями. Напоследок он попросил Алека – что было уже откровенной дерзостью, потому что они с Леонардом состояли в одном чине – собрать все имеющиеся материалы об Алане Тьюринге. Сколько бы их ни отыскалось в Манчестере.
– Я должен сделать несколько важных звонков, – объяснил коллеге Корелл.
На самом деле звонить Леонард никому не стал, просто не нашел в себе силы. Он сидел за столом, уставившись на кучу бумаг перед собой. Ему вдруг вспомнилось детство и письменный стол отца, уставленный множеством изящных безделушек. Были там и блокноты, и книги в кожаных переплетах, и открытки с видами дальних стран, и железные ключи от ящиков бюро с выгравированными на них лавровыми венками. Маленький Леонард любил сидеть за тем столом и стучать на печатной машинке всеми десятью пальцами, изображая пианиста. Поглаживать дорогие книжные переплеты, вдыхая запах бумаги и кожи. И собственного будущего, когда ему предстояло так много учиться…
Корелл вздохнул. Здесь, в полицейском участке, все было иначе. Хранившиеся в замусоленных папках листки были исписаны корявым почерком и совершенно не располагали к чтению. Да и само чтение, будучи окном в очередную несчастную жизнь, не обещало ничего хорошего.
Имелось еще одно скандальное дело, на расследовании которого особенно настаивал Ричард Росс, хотя Корелл не мог взять в толк, почему криминальная полиция должна этим заниматься. Кто-то набросал во внутреннем дворе участка кучу пустых бутылок и другого тому подобного мусора, и Росс классифицировал это как «преступное деяние против органов правопорядка». Он установил, продемонстрировав достойную Шерлока Холмса проницательность, что злоумышленник был не какой-нибудь нищеброд, поскольку в куче обнаружились бутылки из-под виски марки «Хейг», с приклеенным на этикетке рекламным слоганом: «Don’t be vague ask for Haig».
Корелл плевать хотел и на мусор, и на злоумышленника, кем бы тот ни был. Он только для вида пролистал бумаги и не успел как следует отвлечься на свое, как перед его глазами снова возник Алек.
– У нас есть очень много о Тьюринге.
– Отлично! Спасибо, Алек.
Корелл немного разозлился на коллегу, вырвавшего его из мира грез. Хотя и чувствовал себя по-настоящему заинтригованным этим делом, он взялся за бумаги Алека не сразу. Ему, как всегда, требовалось сосредоточиться, взять разбег. Леонард поднял глаза на Блока, который так устал, что веснушки на его щеках выглядели поблекшими. Тем не менее они были видны и будто играли в ярком солнечном свете. Видя, что Блок собирается уходить, Корелл поблагодарил его еще раз. Потом бросил долгий взгляд за окно, на двор и пожарную станцию и только после этого приступил к бумагам.
Некоторое время взгляд помощника инспектора бездумно скользил по странице. Воспоминания о последнем разговоре с Кенни Андерсоном мешали молодому полицейскому сосредоточиться. Но постепенно Леонард втянулся и вскоре понял, что в истории Тьюринга его по большей части занимают вещи, прямого отношения к расследованию не имеющие. Одно только упоминание о математическом парадоксе, перевернувшем научный мир с ног на голову, заставило Корелла забыть обо всем и полностью сосредоточиться на чтении.
