Глава 20
Надо попробовать поговорить с тем, кто живет внизу, решила Ася. Без слез и истерик, просто спокойно поговорить. Ему же, наверное, тоже скучно одному в этой глуши.
Она спустилась по лестнице, села на последнюю ступеньку. И бодрым голосом сказала:
– Доброе утро! Я знаю, что вы меня слышите. Не хотите разговаривать – ваше право. А у меня просто мозг взрывается от безделья и тишины. Можно я буду с вами разговаривать? А вы молчите, если вам так больше нравится.
Она рассказала о свадьбе, на которую не попала, о бабочках на своем платье, о том, какой замечательный у нее жених. Наверное, за весь последний год она не говорила так много, как сейчас. Так и не дождавшись ответа, Ася медленно побрела обратно. Она долго бесцельно стояла у окна, глядя на черный лес. Внезапно она вспомнила обещание, данное Алексею Еремину – написать книгу о его родственниках. Наверное, они шли к границе именно по такому лесу. Ася попробовала представить, что могли чувствовать пятидесятилетний мужчина, по тем меркам уже почти старик, два его взрослых сына и пятилетний ребенок. Наверное, сердце отца, Ильи Лазарева, болело в предчувствии скорой разлуки. Молодым, Алексею и Ивану, тоже было тяжело, но не так. Конечно, они покидали родной край, дом, где прошло их детство. Но впереди их ждал целый мир, полный приключений. В них с детства воспитывали смелость и отвагу, поэтому трудности не пугали, а, наоборот, манили, потому что обещали взамен славу, богатство и, конечно же, любовь. А что еще нужно, когда ты молод и вся жизнь у тебя впереди. А вот маленькому Сашку наверняка пришлось туго. Утомительная, не для детских ног дорога, слезы мамы, оставшейся где-то позади, черный лес. Ему тяжело и страшно, но он же казак, и он идет, несмотря на усталость, страх и боль.
Как же Асе хотелось поскорее засесть за эту книгу! Уйти в нее с головой, пройти со своими героями их путь. Понять, где они очутились в конце концов.
Погруженная в свои мысли, Ася не услышала, как к дому подъехал автомобиль. И только когда в замке повернулся ключ, она очнулась и подбежала к лестнице.
В дверях стоял Еремин с пятилитровой бутылкой воды и пакетом. Он хотел оставить все на коврике возле двери и, как вчера, незаметно ретироваться, но не успел.
– Здравствуйте, Сергей! – сказала Ася. – Вы не могли бы подняться ненадолго. Я хотела с вами поговорить.
– Конечно! – Лестница была довольно крутой, и он изрядно запыхался, пока забрался по ней. Шумно дыша, Еремин упал на стул. – Здравствуйте, Ася!
Он думал, что она начнет торговаться, просить выпустить ее. Но она вдруг заговорила о книге, о бредовом Лешкином проекте.
– Сергей, – она вытащила из сумки папку с завязками, ту самую, с помощью которой он заманил ее в этот дом, – расскажите мне про своих родственников. Про Илью, Алексея, Ивана и Сашеньку. Какими они были?
– Господи, Ася! Зачем вам это?
– Я же обещала Алексею написать о них книгу. Когда я вернусь… Я же вернусь?
Еремин посмотрел ей в глаза. Господи, она же просто ребенок! Глупый, не приспособленный к жизни ребенок. А еще замуж собралась! Хотя Альбина тоже казалась несмышленой куклой.
Когда он впервые понял, что она не такая? Наверное, на презентации картин, устроенной для Умута Кылыча.
«Какое дерьмо!» – подумал он, впервые увидев эти картины. Но почти все в мире было дерьмом, и, применяя метод Еремина-отца, почти из всего, приложив определенные усилия, можно было сделать конфетку. Да не одну, а много вкусных конфеток.
Он заказал сайт, разместил на нем фотографии картин, заплатил деньги за раскрутку и приготовился получать дивиденды. Но покупатель на странные картины никак не находился. За картины, намалеванные макакой из зоопарка, пользующейся вместо кисти собственным хвостом, можно было выручить гораздо бо́льшие деньги.
А потом появилась Альбина. С амнезией и тараканами в голове. Альбина, которая после удара по голове проснулась талантливой, получила от судьбы фору по сравнению с обыкновенными ремесленниками.
И когда он сообщил ей, что ее картины понравились бизнесмену из Турции, она, слыхом не слышавшая ни о каких картинах, совсем не удивилась. Просто переспросила:
– Картины?
– Картины, – повторил Еремин. – Ты попала в страшную аварию и после этого стала писать картины.
Он ожидал чего угодно. Шквала вопросов, иронии, сарказма, смеха, слез, скандала. Но Альбина лишь поинтересовалась:
– А можно увидеть эти картины?
– В интернете, – кивнул он. – Конечно. У тебя есть свой сайт, где эти картины выставлены. Ты не волнуйся, говорить в основном буду я. У тебя после аварии проблемы. – Он неопределенно показал пальцем на правый висок.
– Ну да, амнезия, – хмыкнула она.
И не только, мысленно добавил он, радуясь ее реакции. Неплохая получается конфетка – чокнутая художница, рисующая чокнутые картины, которые нравятся чокнутому миллионеру. Теперь дело за подходящей оберткой. Посыпанные какао подушечки уже давно не в моде и вряд ли у кого пробудят аппетит.
Выбранное Альбиной платье в стиле «бохо-шик» – серое, многослойное, с многочисленными оборками и кружевами ручной вязки отлично работало на образ безумной художницы. Она походила на летучую мышь – умную, хищную и немного беспомощную в чуждой ей среде. Для презентации картин Еремин снял небольшой лофт на Чистых прудах, обошедшийся ему в копеечку. Впрочем, место того стоило: стены из необработанного красного кирпича, огромные окна, забранные в старинные багетные рамы, древние медные люстры служили замечательным фоном к странным картинам.
Умут Кылыч, невысокий седоволосый мужчина с ярко-карими глазами, сразу прирос к самой большой картине. Полотно представляло собой коллаж из небольших сценок, изображающих сельский праздник: хор женщин в длинных белых платьях, музыканты, играющие на народных инструментах, танцовщицы в пачках с крепкими короткими, явно не балетными ногами, белые домики с синими окнами без переплетов, странные черные птицы, изображенные совсем уж по-детски, и тут же тщательно выписанная сова с человеческими глазами. А также слишком тонконогая лошадь, запряженная в повозку с возницей и двумя ездоками, всадник на такой же тонконогой лошади и еще один всадник на олене в сопровождении пары то ли собак, то ли волков. Тут же легковой автомобиль, трактор, вертолет. Река, по которой катер тянет за собой фигуру на водных лыжах. И, совсем уже не понятно откуда взявшиеся, слон, жираф и мужик с медведем. А в центре огромный, бьющий прямо из-под земли, голубой фонтан. И вроде бы ничего особенного, но картина буквально излучала безудержную веселость, наполняла окружающее пространство позитивом.
Глаза у Умут-бея загорелись.
– Сколько?
Зная любовь восточных людей к торгу, Еремин назвал цену, в два раза превышающую ту, за которую планировал отдать картину. Умут-бей в грязь лицом не ударил. Торговался так, будто пытался на последние гроши купить кусок хлеба.
И тут к ним подошла Альбина. До этого она бродила между картинами. Любовалась. Или прощалась? Сама разрумянилась, а глаза грустные-прегрустные. Платье какое-то несуразное, огромное, в него и бабища весом в сто килограммов без труда поместится. А из кружев шейка тоненькая торчит, ручки маленькие, слабенькие. Еремину вспомнилась авария. Альбина в свитере с чужого плеча. Точно так же беззащитная шея торчала из растянутого ворота, наводя на мысль о ненадежности жизни человеческой, о ее бесконечной хрупкости.
Умут вдруг поплыл. Карие глаза стали мягкими, словно шоколад на солнце, взгляд сделался масляным. Прочистил горло и спросил тихо:
– Альбина-ханым? – Тут слова у него закончились, а у нее как будто и не начинались вовсе. Она в этом своем платье улыбнулась собственным мыслям, провела пальцем по гриве тонконогой лошади. И застыла, глядя на турка.
И после этого он скупил все, что Еремин приготовил. Впрочем, не все. Одну картину – старуху у окна Альбина не отдала. Не повелась ни на какие уговоры. Сказала – это моя мать. И Умут-бей ее еще больше зауважал. Отбросив официоз, величал не иначе как своей жемчужиной и светом очей. Конечно, в Турции, может, и принято обращаться подобным образом к чужим женам, но Еремин же турком не был и впервые ощутил нечто похожее на ревность. А еще понял, что Альбина не так проста, как пытается казаться. Что есть у нее таланты, о которых он не догадывался. И что в словах «предопределена судьбой», которые он раньше считал бреднями экзальтированных девиц, есть некий тайный смысл.
Похоже, он слишком надолго углубился в воспоминания. Ася сидела напротив, терпеливо ждала чего-то. Чего? Точно, она хотела узнать, что случилось с сыновьями Ильи Лазарева.
– Умерли они все, – сказал, как отрезал, Еремин.
– Как умерли? – не поверила Ася. – Нет, не может быть.
– Разве Лешка не сказал, отчего умер Илья Лазарев?
– Ну как же! Революция, расказачивание…
– Ага, налетели красные и шашками порубили! А вот и нет! Все было совсем не так! Проводив сыновей до границы, он с трудом дошел до родной станицы, упал на пороге своего дома и умер. От тифа умер! От страшной болезни! Они бродили много дней по лесу. Спали, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. Неужели ты думаешь, что заболел только отец? Они все умерли от тифа, только отец на пороге дома, в окружении любящих домочадцев, а дети его – в лесу, в компании диких зверей.
– Нет, – твердо сказала Ася. – Это неправда. Маленький Сашенька выжил. Дети не должны умирать.
– Господи, Ася! Как можно быть такой наивной! Сними свои розовые очки! Будем реалистами! Мир совсем не такой, каким ты представляешь его в своих бредовых фантазиях. Вот я, по-твоему, какой? Хороший или плохой?
– Хороший! – после небольшой заминки сказала она и повторила для верности: – Хороший.
Хороший Еремин встал, потоптался на месте, не зная, что делать, потом махнул рукой, вышел из комнаты, служившей Асе временным пристанищем, в сердцах хлопнув дверью. Повернул ключ в замке. В душе царил полный раздрай. Никогда не думал, что ему будет совсем не безразлично узнать, что хотя бы одна душа считает его хорошим.
На веранде сидел старик, укутанный в старое ватное одеяло.
– Слышишь, Сергей. – Голос старика звучал странно – очень громкий, он был абсолютно лишен интонаций, как будто говорил робот. – Мне кажется, в окно на втором этаже залетела птица. Голубка. Я чувствую, как она бьется об стекло. А ты слышишь?
Еремин изобразил на лице сочувствие. Подошел ближе, стараясь не морщиться от запаха старости, пропитавшего одеяло. Ему хотелось быть хорошим, и он приложил руку к груди старика.
– Ты принимаешь таблетки, которые прописал доктор? Может, свозить тебя в больницу? – Еремин говорил медленно, чтобы старик успевал прочитать по губам слова.
– Нет, в больницу я не хочу. Таблетки пока есть.
– А это что у тебя? – Еремин подошел к огромному мольберту.
Он стоял спиной к старику, и тот не видел движения его губ. Но каким-то странным образом понял.
– Голубка.
Белая птица смотрела на мир сквозь оконное стекло. Полотно было написано мастерски: стекло не скрывало ни одной детали. Полураскрытые белые крылья с нежно-голубой оторочкой маховых перьев, приоткрытый в безмолвном крике клюв. И глаза – огромные, человеческие. Асины глаза.
