Глава 8. Рождение героя
Каких только удивительных и неправдоподобных вещей нам не рассказывают, для того, чтобы «вдохновить на подвиг», чтобы «подать пример», увлечь, повести за собой, словом, заставить делать что-то, что нужно другим, а не нам.
Культ героев всегда невероятно полезен — и по многим причинам. Во-первых, понятно, что герои задают некоторую планку, становятся образцом, которому остальные должны с большим или меньшим успехом следовать. Любой учитель скажет — одно дело сообщать детям отвлеченные поучения — мол, ведите себя так-то и так-то, и другое — показать им прекрасный пример, конкретного человека, на которого можно равняться. Это сразу как будто говорит людям: вот, ты тоже так можешь — он же смог. И в то же время герой — это обычный человек, поднявшийся над обычной жизнью — это свято, отказавшийся от дома, семьи и богатства, воин, пожертвовавший собой ради отечества, Рахметов из романа «Что делать?», спящий на гвоздях, Александр Матросов, закрывший своим телом амбразуру пулемета. Всех этих людей — реальных или выдуманных, объединяет одно — они ставят идею выше собственной жизни, и призыв следовать их примеру — это не просто призыв совершать христианские подвиги, или служить революции, или сражаться с врагами, — это призыв служить идее. И если ради идеи надо слегка (или очень сильно) подправить реальную действительность, то страшного в этом, с точки зрения пропагандистов, нет — ведь это делается не для наживы, не для обмана в грубом, приземленном смысле слова — а ради служения великой идее.
Мученик или сутенер?
Жил-был немецкий мальчик, звали его Хорст Вессель. Отец его был лютеранским пастором, националистом и монархистом. Вессель-старший сначала служил в Вестфалии, потом в Берлине, и Хорст, окончив гимназию, поступил в Берлинский университет. Он решил изучать юриспруденцию.
Дело было в 1926 году, нелегкое для Германии время. После окончания Первой мировой войны прошло восемь лет, бóльшая часть воевавших стран уже давно пришла в себя и процветала — заводы работали на полную силу, рабочих мест было много, конвейер Форда выпускал все новые и новые дешевые автомобили, в ресторанах гремел джаз, пары отплясывали модные танцы. А вот Германия так и не смогла оправиться после поражения. Экономическое положение было тяжелейшим, инфляция росла, к тому же страны-победительницы фактически объявили ее единственной виновницей произошедшей бойни и, чтобы избежать повторения, отняли у Германии много важных для экономики и безопасности территорий. В Германии произошла революция, установилась республика, для которой была выработана прекрасная демократическая конституция. Только вот беда — многие граждане Германии уже не хотели жить при демократии, они все больше прислушивались к тем, кто яростно критиковал нынешнее положение страны, — кто-то шел за коммунистами, а многим нравились лозунги нацистов, говоривших о превосходстве арийской расы и о необходимости отомстить за унижение Германии.
В такой обстановке молодой Хорст Вессель начал изучать право. Но кроме занятий в университете (который он через три года бросил) у Весселя были и другие дела, казавшиеся ему куда более важными. С 15 лет он искал ту организацию, которая дала бы ему возможность служить Германии так, как он это понимал.
Проследить биографию молодого человека нелегко — он сменил много группировок, переходя каждый раз ко все более и более агрессивным, одновременно вел весьма рассеянный образ жизни, проводя время в подозрительных барах и дешевых отелях с дурной репутацией. В конце концов в декабре 1926 года Вессель нашел то, что пришлось ему по душе, — и вступил в штурмовой отряд нацистов. Их идеология давно его привлекала. Вессель был антисемитом (на его взгляды оказал сильнейшее влияние роман атамана Петра Краснова «От двуглавого орла к красному знамени», полный антисемитских идей и веры в подлинность фальшивых «Протоколов сионских мудрецов»). А с кем вместе лучше бороться против мирового еврейского заговора и за величие Германии, как не с нацистами?
Но берлинские штурмовые отряды привлекали Весселя не только этим. Тогда их руководителем — гауляйтером — был не кто иной, как Йозеф Геббельс. Позже Вессель говорил:
«Геббельс мог справиться с чем угодно. Товарищи по партии испытывали к нему преданную привязанность. Штурмовики ради него позволили бы на куски себя разрезать. Геббельс был для нас как сам Гитлер».
Геббельсу Хорст Вессель тоже нравился, и за три года способный юноша сделал неплохую карьеру в рядах штурмовиков. Его отправляли в Вену изучать организацию тамошних нацистских ячеек, он стал руководителем сначала небольшого отряда штурмовиков, затем дослужился до «штурмфюрера» — что-то вроде лейтенанта.
Геббельс и другие руководители ценили его, в частности, за то, что он был хорошим уличным оратором, а еще за безжалостность и грубость — штурмовой отряд из того района Берлина, где жил Вессель, славился своей жестокостью. Одновременно этот штурмовик, принимавший участие во многих уличных столкновениях, имел склонность к музицированию и играл на шалмее — духовом инструменте вроде гобоя. Он создал «штурмовой ансамбль», игравший на шалмеях. Этот инструмент считали народным, исконно немецким, и ансамбль выступал во время сборищ штурмовиков. Вессель даже написал для них слова песни «Знамена ввысь! Ряды сомкните плотно!» Кто сочинил музыку, неизвестно. Некоторые считали, что Вессель выступил и как композитор, но есть и другие версии — например, что была взята мелодия коммунистической песни, или немецких матросов, или венского кабаре. Во всяком случае, штурмовики Хорста Весселя браво распевали ее до тех пор, пока с их руководителем не случилось несчастье.
В сентябре в одном из кабаков, которые любил посещать Хорст Вессель, он познакомился с бывшей проституткой Эрной Йенике. Какие отношения их связывали, не совсем понятно. Некоторые утверждали, что Вессель — ее сутенер. Другие говорили, что он использовал ее для того, чтобы шпионить за своими политическими врагами. Но в любом случае в ноябре она поселилась в комнате, которую Вессель снимал у 29-летней вдовы Элизабет Зальм. Покойный муж фрау Зальм был активным коммунистом, но сама она гордилась своей аполитичностью и, к возмущению его товарищей по партии, не позволила похоронить его так, как хоронили других коммунистов, — с красными флагами и революционными речами. Так что Элизабет было все равно, что ее жилец — штурмовик, но вот то, что в ее дом въехала проститутка, ей не понравилось.
Еще большее возмущение у нее вызывало то, что Вессель задерживал квартплату. Начались скандалы, хозяйка попыталась выселить жильцов, те отказывались съезжать, и тогда она обратилась за помощью к друзьям покойного мужа. Поначалу они не рвались помогать фрау Зальм, но узнав, что выселить надо их давнего врага Весселя, согласились.
Дальше произошла странная история. В дом к Зальм пришло около десятка людей, которые собирались побить Хорста Весселя и заставить его освободить комнату. Но едва он открыл дверь, некий Альбрехт Хелер вытащил пистолет и выстрелил. Позже он утверждал, что Вессель сам потянулся за пистолетом, но похоже, что это не так, потому что выстрел, по словам свидетелей, произошел почти сразу после того, как распахнулась дверь. Нападавшие обыскали комнату, забрали пистолет Весселя и резиновую дубинку и разбежались. Весселя отвезли в больницу, где он умер от заражения крови. Хёлера и еще семерых нападавших нашли и арестовали. Убийцу приговорили к шести годам заключения, но через три года, когда фашисты пришли к власти, штурмовики выкрали его из тюрьмы и расстреляли.
Что же произошло в тот вечер на самом деле? Историк Дэниэл Сименс, написавший книгу «Создание нацистского героя: Убийство Хорста Весселя и миф о нем», собрал множество свидетельств. Полиция изначально считала, что в этом конфликте смешались как личные, так и политические противоречия между его участниками. Появились утверждения о том, что Йенике по приказанию Хорста Весселя шпионила за своими клиентами-коммунистами, одним из которых и был Хёлер. Коммунисты даже утверждали, что Хёлер был раньше сутенером Йенике и убийство произошло просто потому, что Вессель отнял у него проститутку. Единственного убедительного объяснения того, что произошло, нет, но совершенно ясно, что Хорст Вессель был мутным типом и занимался далеко не только «политической» деятельностью (впрочем, во многом состоявшей из избиений, драк и нападений), был тесно связан с криминальными или полукриминальными слоями Берлина.
Бертольт Брехт в своей статье «Легенда о Хорсте Весселе» саркастически писал:
«В поисках подходящего героя, такого, чтобы, думая о нем, мы думали бы о движении, а думая о движении, мы сейчас же подумали бы о нем, национал-социалистское движение, наверное, после долгих колебаний, остановилось на сутенере».
А дальше началось мифотворчество. 1 марта 1930 года Хорста Весселя похоронили. К этому моменту Геббельс уже начал громогласно рассуждать о том, что штурмовик был убит «дегенеративными коммунистическими недочеловеками». Он хотел устроить из похорон массовое действо, в котором должны были принять участие берлинские штурмовики в форме. Власти, которые пока еще кое-как противостояли напору нацистов, не разрешили проводить военный марш, но похороны все равно стали мощной пропагандистской акцией, которую засняли на кинопленку и позже, уже после прихода Гитлера к власти, регулярно показывали в кино. Процессия с гробом медленно двигалась через центр Берлина — это заняло несколько часов.
Геббельс произнес над гробом Весселя взволнованную речь. Так из сутенера начали создавать мученика. Кроме Геббельса на похоронах присутствовали Геринг и другие руководители нацистской партии и штурмовых отрядов, почтил память Хорста Весселя и четвертый сын свергнутого кайзера Вильгельма — принц Август-Вильгельм Прусский.
Другой идеолог нацизма, Альфред Розенберг, написал, что Хорст Вессель не умер — банальные слова в подобной ситуации, но этот образ был старательно развит. Появилась идея, что Вессель просто перешел в другую — загробную — боевую организацию, в которой он продолжает бороться за дело национал-социалистов. С тех пор среди нацистов вошло в привычку говорить о своих погибших «героях», что они перешли в «отряд Хорста Весселя» или были призваны «под знамена Хорста Весселя». Так недоучившийся студент, возможно, убитый из-за проститутки, стал святым, покровительствовавшим своим однопартийцам.
Снова дадим слово Бертольту Брехту:
«Нельзя не признать, что в легенду о Хорсте Весселе вложено немало пропагандистской работы. Честолюбие министра и порнографа не позволяло им просто обойти молчанием некоторые не вполне благовидные поступки своего героя. Они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы именно эти поступки представить наиболее героическими. Мастеру своего дела это ничего не стоит. Допустим, что его герой в какой-то период своей жизни украл серебряные ложки. Вместо того чтобы доказать, что он был героем, несмотря на это, пропагандист, сияя, говорит: он герой именно благодаря этому. Студент не хотел учиться: что же, ему предстояло нечто более великое. Он жил с проституткой: ну что ж, он делал это из любви к Германии. Чего только не сделал бы он из любви к Германии! Если это нужно Германии, он разрешил бы проститутке и содержать себя. Отсюда следует, что раз он разрешал проститутке содержать себя, значит, он должен был это сделать из любви к Германии».
Геббельс надеялся, что на похороны Весселя приедет Гитлер, но тот не появился. Правда, уже в 1933 году была снова организована огромная процессия, прошествовавшая на кладбище. Во главе ее шли Гитлер, Геринг, Рем и другие вожди. Гитлер произнес прочувствованную речь, назвав убийство Весселя «символической жертвой». На кладбище был открыт мемориал.
Культ Хорста Весселя осознанно формировался Геббельсом по образцам культов христианских святых. Вессель был истинным арийцем и вел себя соответственно, он отошел от своей семьи, которая была недостаточно проникнута идеями национал-социализма, отдавал все силы служению великой идее и с радостью пожертвовал своей жизнью ради Гитлера. Убийство в драке превратилось в осознанное мученичество ради торжества нацизма. Нацистская пропаганда постоянно воспевала желание отдать свою жизнь за фюрера и приучала ценить свою жизнь намного меньше, чем интересы Рейха, образ юноши-мученика тоже работал на эту идею.
Брехт писал:
«Для создания окончательного жизнеописания юного героя Геббельс выписал специалиста и обратился к преуспевающему порнографу. Этот эксперт по имени Ганс Гейнц Эверс среди прочего написал книгу, в которой изображалось изнасилование извлеченного из могилы трупа. Этот автор удивительно подходил для составления жизнеописания мертвого Весселя: трудно было сыскать во всей Германии другого человека с такой фантазией. Мастер порнографии и мастер пропаганды, специалист по обнажению и специалист по охмурению объединились и выработали идеальные, потрясающие и героические причины, которые заставили студента-правоведа переехать на Большую Франкфуртскую улицу к проститутке. Они открыли, что он снял дешевую комнату в квартале, пользующемся дурной славой, не потому, что она была дешевой, а потому, что он хотел быть ближе к народу».
Сочиненная Весселем песенка стала практически гимном нацистов, а затем и Германии, теперь ее называли «Песня Хорста Весселя». В его честь назвали улицу, площадь, район в Берлине, дивизию СС, корабль и много чего другого. Был даже снят фильм про Хорста Весселя, но он не понравился Геббельсу, так как шел вразрез с тем мученическим образом, который уже создала пропаганда. Там, в частности, с гордостью демонстрировалась жестокость и агрессивность героя, а для того мученика, который отдал жизнь ради идей национал-социализма, эти качества уже не слишком подходили. В результате героя переименовали в «Ханса Вестмара».
Эрнсту Рему, руководителю штурмовых отрядов СА, шедшему вместе с Гитлером в январе 1933 года к могиле Хорста Весселя, как и большинству его подчиненных, жить оставалось полтора года. В июне 1934-го, в «Ночь длинных ножей» штурмовики будут уничтожены — Гитлеру уже стали опасны вооруженные и излишне самостоятельные боевики. Наверное, если бы Хорст Вессель дожил до 1934 года, то его жизнь оборвалась бы так же, как и жизни многих его товарищей, и никто не вспомнил бы о нем. Но он не дожил и был превращен в мученика.
«Славен Павлик Морозов, жив он в наших сердцах»
Много лет пионерские хоры по всей стране пели песню «Пионерская отвага» (судя по тому, как легко найти в интернете ноты и слова этой песни, можно предположить, что ее и до сих пор где-то поют). Песня начиналась так:
Мы советскому флагу
Пионерский салют отдаем,
Молодую отвагу
Мы в груди нашей юной несем.
Славен Павлик Морозов,
Жив он в наших сердцах.
Презирая угрозы,
Он за правду стоял до конца.
Слава Павлика Морозова оказалась невероятно устойчивой. Хотя официальный культ этого мальчика-мученика уже давно сошел на нет, но о нем помнят, его знают. Относятся, правда, по-разному, но имя мальчика, которого считают человеком, отправившим в тюрьму собственного отца, не забыто. В 2004 году на канале РТР вышла передача о Павлике Морозове, в которой, по словам екатеринбургского издания «Новый день», рассказывалось:
«…в тайниках ограды на могиле Павлика Морозова дети и подростки, как местные, так и приезжающие в село Герасимовку на экскурсии, оставляют записки. В записках, обращенных к Павлику Морозову, чаще всего содержатся просьбы о помощи при сдаче экзаменов, поступлении в вузы».
Интересно и то, что в село Герасимовку — на родину «пионера-героя» — по-прежнему возят экскурсии, и то, что дети воспринимают его как заступника, чуть ли не как святого. Хочется надеяться, не потому, что им рассказывают, как Павлик донес на отца, а просто потому, что он был убит и стал в их глазах мучеником.
Как ни менялись времена, Павлик Морозов оставался героем. Еще в тридцатые годы Горький закрывал съезд советских писателей фразой «Мы должны просить правительство разрешить союзу литераторов поставить памятник герою-пионеру Павлу Морозову». В 1948 году в Москве, в детском парке, который носил имя Павлика Морозова, действительно установили памятник Павлику Морозову. Это был не единственный парк. Имя несчастного мальчика появилось в названиях улиц и парков, домов пионеров, школы, был даже танкер «Павлик Морозов». В сталинское время политбюро несколько раз обсуждало, не установить ли памятник Павлику неподалеку от Красной площади. В 1955 году была создана Книга почета пионерской организации — и под номером один туда внесли имя Павлика Морозова. Что же он такое сделал, за что его так любят и помнят?
Сегодня уже не понятно, что сделал и чего не делал несчастный мальчик. Ясно, что его короткая жизнь сложилась трагически. Отец Трофим, который был некоторое время председателем сельсовета в Г ерасимовке, ушел из семьи к другой женщине, бросив жену с четырьмя детьми. Отношения между матерью Павлика и родными ее мужа были очень плохими. Есть версия, что мальчик оговорил отца, потому что его подталкивала к этому несчастная, озлобленная мать.
В чем был виноват отец, за что он отправился на 10 лет в лагеря? Трофима Морозова обвинили в том, что он прятал зерно, крал колхозное имущество и выдавал (вернее, продавал) справки спецпереселенцам — ссыльным с Кубани, которых доставили в их деревню. Такие справки давали возможность этим людям устроиться в городе, начать новую жизнь.
Доносил ли сын на отца? До последних десятилетий в этом не было никаких сомнений. В многочисленных книжках и статьях, посвященных Павлику Морозову, даже приводился не совсем понятно, откуда взявшийся текст речи, которую мальчик якобы произнес на суде над собственным отцом:
«Дяденьки, мой отец творил явную контрреволюцию, я как пионер обязан об этом сказать, мой отец не защитник интересов Октября, а всячески старается помогать кулаку сбежать, стоял за него горой, и я не как сын, а как пионер прошу привлечь к ответственности моего отца, ибо в дальнейшем не дать повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии».
Все эти рассказы вызывают все бóльшие сомнения у ученых, изучающих запутанную историю.
В справке, составленной в 2008 году РИА «Новости», говорится:
«На суде против отца Павел Морозов не выступал и доносов на него не писал. Свидетельские показания о том, что отец избивал мать и приносил в дом вещи, полученные в качестве платы за выдачу фальшивых документов, он дал в ходе предварительного дознания».
В 1990 году появилось весьма эмоциональное письмо единственного остававшегося на тот момент в живых родственника убитого мальчика — его брата Алексея. Он писал:
«Что за судилище устроили над моим братом? Обидно и страшно. Брата моего в журнале назвали доносчиком. Ложь это! Павел всегда боролся в открытую. Почему же его оскорбляют? Мало наша семья горя перенесла? Над кем издеваются?. Как все это выдержать? Обрекли меня на пытку похуже, чем в лагерях. Хорошо, что мать не дожила до этих дней… Пишу, а слезы душат. Так и кажется, что Пашка опять стоит беззащитным на дороге».
Если Павел Морозов не писал доносов на отца и не выступал на суде, то он все-таки, как подчеркивает его брат, «всегда боролся в открытую». И показания против родного отца дал — пусть даже на следствии и, возможно, по настоянию матери. Это уже немного другой образ — не сознательный доносчик, которые сообщает «органам» о преступлениях собственного отца, а несчастный мальчик, который говорит то, что от него хочет услышать следователь.
Но независимо от того, написал ли он донос, выступил на суде или просто дал показания на следствии, его дед с бабкой по отцовской линии и другой их внук — двоюродный брат Павлика Данила явно не были в восторге от его поведения. Об этом говорилось на суде, когда старых Сергея и Ксению Морозовых, 19-летнего Данилу и Арсения Кулуканова, которого Павлик якобы тоже упоминал на суде, судили по обвинению в убийстве мальчика. В убийстве Павлика и его брата Феди они признались и были расстреляны. Но можем ли мы верить признаниям, сделанным в 1932 году? Ведь нам известно, как велось следствие в те времена.
Гибель мальчиков сегодня тоже объясняют совершенно по-разному. Кто-то верит выводам следствия, кто-то обращает внимание на то, как плохо оно велось. Профессор Оксфорда Катриона Келли, внимательно изучившая материалы следствия по делу об убийстве Павла и Федора Морозовых, заметила, что сначала, пока дело вели местные, деревенские милиционеры, обвиняемыми были два подростка:
«В сентябре 1932 года местная милиция в деревне Герасимовке получила признания в убийстве от двоюродного брата — Даниила Морозова и его приятеля Ефрема Шатракова. Односельчане, допрошенные в качестве свидетелей, подтверждали: Павел Морозов донес на Шатраковых, что они незаконно хранят ружье, и Ефрем грозился его убить; да и в других случаях был Павел склонен к доносительству».
Но как только расследованием занялось местное ОГПУ, в деле появились новые обвиняемые. Материалы дела меняются, это уже не малограмотные показания, записанные корявым языком деревенского парня. Новые тексты созданы вполне канцелярским, взрослым языком — следователь явно поменялся, и Данила Морозов под его диктовку признается, что он совершил убийство по наущению своего деда и местного кулака, крестного отца Павлика, Арсения Кулуканова. Данила даже заявляет, что Кулуканов дал ему за это преступление 30 рублей, а еще обещал две пригоршни золота. Историк Ольга Эдельман резонно замечает:
«История про 30 рублей, полученных Даниилом, неправдоподобна по двум причинам. Во-первых, это огромные для того момента, для той деревни деньги. Во-вторых, речь о 30 — именно 30 — рублях. Это не реальные деньги, это фольклор, 30 сребреников. А слова Даниила про обещанные „две пригоршни золота“ превращают все это в совершенную сказку».
Дед Данилы в тот же день подтвердил его показания. Было ли его признание выбито следователями или он надеялся спасти этим внука? Мы не знаем, но можно не сомневаться, что у Арсения Кулуканова, которого и кулаком-то объявили за отсутствием в Герасимовке более богатых людей, таких денег не было и быть не могло.
Катриона Келли на вопрос о том, кто же, по ее мнению, убил мальчиков, отвечает так: «Я хотела бы сказать все-таки, что документы до такой степени противоречивые, что опасаюсь определить окончательно. Но все-таки я считаю, что убийство было бытовое, без политического побуждения».
В 1990-е годы Верховный суд и Генеральная прокуратура согласились с тем, что в истории с убийством Павлика Морозова не было никакой политической подоплеки.
Писатель Юрий Дружников, много лет занимавшийся историей Павлика Морозова, изучил множество источников, поговорил с еще остававшимися в 1970-80-е годы в живых жителями Герасимовки и с родными мальчика и в своей книге «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова» рассказал о том, как постепенно складывался миф о «пионере-герое».
Во-первых, в истории гибели Павлика и Феди Морозовых Дружников обнаружил множество несоответствий и противоречий. Взять хотя бы причину произошедшего. Был ли Павлик идеологически стойким пионером, боровшимся с кулаками, или он действовал из каких-то других побуждений?
«„Мать толкала сына предать отца, — сказала нам 50 лет спустя учительница Кабина. — Она, темная женщина, досаждала мужу как могла, когда он ее бросил. Она Павлика подучила донести, думала, Трофим испугается и вернется в семью“. Родственники Морозова тоже считают, что так оно и было. Сама же Татьяна Морозова, отвечая на наш вопрос, отрицала свое участие в доносе: „Павлик надумал, я не знала, он со мной не советовался“. Между тем на суде, как утверждают очевидцы, Трофим Морозов заявил, что это Татьяна подучила сына донести. „Скажу так, — резюмировал Прокопенко [одноклассник Морозова. — Т.Э.]. — Не уйди Трофим из семьи — ни доноса бы не было, ни убийства, и героизм Павлика неоткуда взять. Но этого печатать нельзя!“»
Кроме того, считалось, что мальчик подсмотрел, как отец приносил домой большие пачки денег, и видел, как он выдавал справки спецпереселенцам. Но арест Трофима Морозова произошел уже после того, как он ушел из семьи, — значит, Павлик никак не мог ночью наблюдать за отцом. Остается непонятным, кому, собственно говоря, мальчик донес — если он вообще доносил. Юрий Дружников провел целое расследование:
«Из многих лиц, которым мы задавали этот вопрос, ни один не сумел вспомнить что-либо. Все приводили сведения, взятые из опубликованных впоследствии книг. У разных авторов место это носит разные названия.
Павлик сообщил: в милицию (бюллетень ТАСС), членам сельсовета (писатель Коршунов в „Правде“, 1962), представителю райкома партии (Второе издание БСЭ)… Возможен также уполномоченный Тавдинского райкома партии Дымов, который немедленно сообщил куда следует, и уполномоченный без фамилии, который „молод, плечист, в белой рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах“ (Губарев, журнал „Пионер“, 1940). Один и тот же следователь ОГПУ носит в разных изданиях фамилии Железнов, Самсонов, Зимин, Жаркий и др. И еще два поздних варианта: Павлик рассказал людям („Пионерская правда“, 1982) и — рассказал всем (сборник „Подвигу жить!“). Речь, повторяем, идет об одном-единственном доносе. Журналист Соломеин при переизданиях книг менял место доноса трижды. „Паша… пошел в Тавду и рассказал о проделках отца“. Это была первая информация с места событий в газете. Его идею заимствовал поэт Боровин в книге „Морозов Павел“, причем для операции им выбрана ночь: „Он спешит. Теперь он все расскажет. Он бежит, спешит в райком. И тайга теперь его не свяжет: Он без отдыха бежит бегом“. Однако от сюжетного хода с Тавдой авторам пришлось отказаться. Дорога шла болотами, были броды через речки, а зимой дорогу заносило. К тому же туда и обратно — около 120 километров, почти три марафонские дистанции. Пробежать их без отдыха трудно. Все фамилии сборщиков доносов, перечисленные выше, оказались вымышленными, кроме милиционера Титова».
То, каким образом арестовывали Трофима Морозова, тоже вызывает как минимум удивление.
«Через три или четыре дня после доноса Павла отца арестовали. Арест происходил обычным порядком, но в книгах писателей тех лет все выглядело, как в детективном романе. Соломеин в последней своей книге описывает: „Пришли старички в лаптях, помолились, купили справки, а потом взглянули друг на друга и, как по команде, сорвали с себя парики. «Ты арестован, Трофим Сергеевич Морозов», — услышал Павка знакомый голос“».
Если голос знакомый, то, очевидно, пришли забирать Трофима люди, которых он знал. А если даже и не знал — неужели не заметил ничего странного, когда к нему пришли люди в париках?
«А вот другое описание: подослали к Трофиму в сельсовет незнакомого переодетого милиционера. „Это ошибка, товарищи, вы что-то смешали!“ — услышал Паша взволнованный голос отца, и ему захотелось крикнуть: „Не смешали, тятя, не смешали!“. Татьяна Морозова рассказывала нам еще эффектнее: „Павлик скомандовал: «Взять его!» И энкаведисты бросились вперед“».
Показаниям, данным во время следствия, проведенного по всем правилам сталинских застенков, вряд ли можно верить. Тот факт, что Данила, у которого одежда была в крови, в тот день резал теленка, проверен не был. Никто не выяснял, какая кровь на его рубахе — человека или теленка. Окровавленный нож был найден за иконами. Какой прекрасный образ для того времени, когда над религией постоянно глумились. Но вот только в доме у деда Павлика там всегда хранили нож, так что Данила просто положил его на то место, откуда взял. Кровь на ноже тоже никто не проверил. Никто не задумался и о том, почему дед, Сергей Морозов, бывший жандарм, и его жена Ксения, в молодости бывшая конокрадкой, оказались таким простаками и даже не попытались спрятать улики.
Юрий Дружников высказал предположение, что убийство на самом деле было совершено помощником уполномоченного ОГПУ Карташовым и его осведомителем Потупчиком — просто потому, что «органам» было нужно громкое политическое дело. Стопроцентно доказать свою версию автор не мог, но в одном вопросе трудно с ним не согласиться:
«Преступными действия ОГПУ остаются даже в том случае, если удастся доказать, что убийство двух мальчиков совершено родственниками из мести доносчику. Сотрудники тайной советской полиции сделали все, чтобы это убийство состоялось».
И дело даже не в том, кто совершил убийство. Как только нашли тела погибших мальчиков, началась громкая кампания по формированию образа мученика и героя Павлика Морозова. Суд над «убийцами» проводился с грандиозным размахом, напоминающим в миниатюре то, что в 1937 году будет происходить во время московских процессов:
«Большой деревянный клуб имени Сталина на улице Сталина к этой дате спешно отстроили заново после пожара. Топоры стучали днем и ночью. Перед началом процесса в городе были организованы демонстрации трудящихся. Плакаты требовали смерти убийцам пионера Павлика Морозова. На митинг перед клубом привели около тысячи детей, включая малышей, из всех школ района. Дети тоже держали плакаты с требованием расстрелять обвиняемых. Для трансляции процесса военные связисты, установили 500 репродукторов. Вокруг них собрались любопытные».
Милиция и ОГПУ сделали то, что от них ожидалось, — сфабриковали политическое дело, выбили из обвиняемых признания, провели «идеологически выдержанный» процесс, который должен был мобилизовать население на борьбу с кулаками. Но для того, чтобы о Павлике Морозове узнала вся страна, этого было недостаточно. И тут в дело вступают журналисты.
«В тот самый день, когда в Тавде открылся показательный суд над убийцами Морозова, в Москве начался пленум Центрального комитета комсомола. На нем говорилось об идеологической подготовке юношества к служению партии, о воспитании преданности. Эту установку дал от имени Сталина выступивший на пленуме член Политбюро Павел Постышев. „Павлик должен быть ярким примером для всех детей Советского Союза“, — заявил в докладе заместитель председателя Центрального бюро юных пионеров Василий Архипов, и „ Пионерская правда “ это опубликовала.
Едва политический заказ был сформулирован, он начал срочно выполняться. Кроме уральца Соломеина были два других очевидца показательного суда над убийцами братьев Морозовых, два столичных конкурента: Губарев и Смирнов. Всю творческую жизнь три указанных автора посвятили созданию мифа о подвиге героя-доносчика 001».
Юрий Дружников подробно проанализировал то, как журналисты, писатели, поэты формировали миф о Павлике Морозове, изменяя детали от одного сочинения к другому.
«По описанию журналиста Соломеина, все получилось так: когда Трофим дома, то и Павел тут. Глянул осторожно в дверную щелку горницы, где сидел отец, и замер. Отец пересчитывал деньги. Павлик ничего не сказал матери. Только решил наблюдать за отцом. Но ведь в действительности такая слежка была невозможна. Трофим не жил в доме. Чтобы „исправить историю“, Соломеин сдвигает уход отца от матери на время после доноса сына, а при переиздании книги развод родителей убирает совсем. Трофим работал, читаем мы в книге Соломеина „Павка-коммунист“. „Тихо-тихо, стараясь даже не дышать, Павка встал и на цыпочках подошел к двери. Из горницы доносились приглушенные голоса. Павка прильнул к замочной скважине“. Сын хочет выяснить, откуда у отца деньги, и догадывается, что они — „от классовых врагов“. У поэтессы Хоринской в стихотворной биографии Морозова, когда Павлик прислоняет ухо к замочной скважине, слушает и запоминает, ночная сцена приобретает еще более драматический характер. Просыпается мать, осознающая государственную важность деятельности сына. Она говорит в рифму: „Опять не спишь, сынок? Скоро полночь ступит на порог“. А сын поясняет читателям: „ Врагом стал отец мой, ребята, не мог я отца укрывать!“»
Виталий Губарев (тот самый, кто позже напишет «Королевство кривых зеркал») придумал текст справки, которую Трофим Морозов якобы продавал ссыльным. Может быть, он действительно продавал такие справки, дававшие людям возможность избавиться от жуткого клейма спецпереселенца, но вот только писатель документов дела не видел и поэтому дал волю своей фантазии.
«В первом издании отец печатал справки на пишущей машинке в количестве пятидесяти копий. Позже пишущая машинка из жизнеописания Павлика исчезла. Губарев убирает фразу о задолженности и добавляет дату: 27 июля 1932 года. Эта дата вообще делает всю сцену абсурдной. Морозов-отец был к этому времени давно осужден и отправлен в лагерь».
Коллега Губарева — журналист Смирнов, — описывает происходившее так:
«Отец разорвал бракованную справку. „Не успели затихнуть во дворе шаги, как Павлик соскочил со своей постели и подобрал на полу клочки разорванной бумажки. Зажав их в кулаке, он быстро улегся Утром Павел разжал руку и стал разбирать клочки бумаги, чтобы восстановить текст. В первых публикациях авторы писали, что Трофим брал за справки деньги. Позже слово „деньги“ заменили на „толстые пачки денег“».
Павлика сделали пионером, хотя теперь уже можно не сомневаться в том, что при его жизни в деревне вообще не было пионерской организации. Но такой «подвиг», конечно же, должен был совершить пионер.
Еще один пример искажения действительности. В блокноте Соломеина читаем:
«„Любил хулиганить, драться, ссориться, петь песни нехорошие, курил“. В печатном тексте проблема „курил ли Павлик“ будет выглядеть так: „Бывало, соберемся вместе, кто-нибудь из ребят возьмет папироску, а Павлик теребит его за рукав: «Брось, не надо, куренье вредит здоровью»“».
Образ мальчика, который ставил общественное выше личного настолько, что шпионил за собственным отцом, оказался столь актуальным, что вокруг Павлика Морозова началась настоящая вакханалия.
О нем писали статьи и повести, его подвиги описывали в идиотских стихах (одно из таких произведений носило весьма примечательное название — «Поэма ненависти»), а в 1950-е годы была даже поставлена опера.
«В 50-х годах в Москве шла опера Михаила Красева „Павлик Морозов“. На сцене звучали лирические песни, переходящие затем в задорные плясовые, арии учительницы и уполномоченного, пионерские хоры. „Зачем его пустил я в пионеры?“ — пел арию отрицательный отец героя. Павлик стоял в дозоре, спасая от поджога колхозный хлеб, героя сопровождал хор колхозников: „Что за Пашенька! Честный, смелый он! Врагов не испугался, С отцом не посчитался. Что за Пашенька! Скромен да умен“. Девочки водили хоровод вокруг Павлика, укладывали его в постель и пели ему колыбельную. По ходу действия Павлик случайно находил в кустах оброненную сплетницей Акулиной (вымышленный персонаж) подделанную отцом справку. Павлик отдавал ее учительнице, а та — уполномоченному. Опера восхвалялась за музыку, но критиковалась за сюжетный ход: по мнению критики, найти бумажку и донести мог и семилетний малыш, а надо сообщать прямо в ОГПУ».
О Павлике писали самые разные люди — от малообразованных провинциальных журналистов до прославленных столичных литераторов. Похоже, что единственным, кому не удалось рассказать о Павлике Морозове, был режиссер Сергей Эйзенштейн, который начал снимать фильм «Бежин луг», но попал под огонь жесточайшей критики за то, что «неправильно показал», «недооценил», «недовыразил». Съемки фильма были остановлены.
Похоже, что Эйзенштейн «слишком умно» стал рассказывать о Павлике в тот момент, когда требовались предельно простые истории.
На I Съезде советских писателей пионеры якобы по собственной инициативе обратились к труженикам пера и конкретно к великому гуманисту Алексею Максимовичу Горькому:
«От имени пионеров Сибири выступила пионерка Алла Каншина: „Алексей Максимович совершенно правильно сказал, что Павлику Морозову памятник нужно поставить. Нужно это сделать, и мы, пионеры, этого добьемся… наш памятник будет звать всех нас, ребят, к героизму. (Аплодисменты.) Товарищ съезд, организуем это дело! Поставим памятник! (Продолжительные аплодисменты)“.»
Как возникают подобные детские инициативы, читатель знает не хуже нас. Согласно отчету в «Комсомольской правде», девочка заявила с трибуны: «А ведь у нас таких тысячи!» Далее газета пишет: «Тут же вносится предложение президиума немедленно организовать сбор средств на памятник отважному пионеру Павлу Морозову. Алексей Максимович берет стопку писчей бумаги и пишет: „На памятник пионеру-герою Павлу Морозову. М. Горький — 500 р.“. Горького окружил весь президиум. Лист покрывается длинной вереницей фамилий», — рассказывает Юрий Дружников.
Всем, кто жил в Герасимовке и видел, что происходило на самом деле, было понятно, что это ложь. Но тут вступили в силу психологические факторы — кто-то молчал, потому что боялся, кто-то радостно «стриг купоны», как одна из учительниц мальчика, которая позже в анкетах на вопрос о профессии писала «учительница Павлика Морозова», у кого-то срабатывала «внутренняя конформность» — люди начинали верить, что все было так, как об этом писали и говорили повсюду. «Восьмидесятилетняя мать героя Татьяна Морозова, рассказав нам много такого, чего в книгах о ее сыне мы не нашли, прибавила: «Как в книгах написано, так и правильно». Что еще могла сказать эта несчастная женщина, потерявшая сыновей, презираемая односельчанами, которые неоднократно, по ее словам, оскверняли их могилы, уехавшая из деревни, всю свою долгую и одинокую жизнь рассказывавшая пионерам о «подвиге» своего сына и умершая в квартире, заставленной его бронзовыми бюстами? Другие свидетели только через много лет потихоньку, с оглядкой начали рассказывать правду. Когда Юрий Дружников приехал в деревню Герасимовку, оказалось, что многочисленные экскурсии сюда организованы так, чтобы приезжие не задерживались в деревне.
«Экскурсантам не следует встречаться с жителями деревни, — пояснила экскурсовод. — Крестьяне неправильно все понимают и могут не то наговорить. Работники музея организуют группы так, чтобы посетители проходили по местам славы Павлика Морозова и сразу уезжали из деревни». «„Все это раздуто, — сказал нам одноклассник Морозова Дмитрий Прокопенко. — Павлик хулиганил, и все. Доносить — это, знаете, серьезная работа. А он был так, гнида, мелкий пакостник“. Учительница Зоя Кабина в одной из наших бесед подвела итог: „ Павлик донес на отца, а, в сущности, больше ничего не сделал, за колхоз он не ратовал, да и не понимал он ничего“».
Юрия Дружникова обвинят в том, что он оклеветал память пионера-героя. Ему припомнят и то, что его настоящая фамилия Альперович, и то, что он эмигрировал в Америку. Родственники Павлика будут утверждать, что он обманом вкрался к ним в доверие.
Но история Павлика Морозова не заканчивается с его смертью. Он был нужен власти как образец, «пионер — всем ребятам пример», и, как это ни ужасно, у него нашлось множество последователей. Можно предположить, что многие из этих историй тоже были выдуманы и раздуты, но ясно, что далеко не все. Юрий Дружников сказал в одном из интервью:
«Кажется, я теперь единственный в мире коллекционер „павликов морозовых“. Они создавались во всех областях и республиках. Я собрал сведения о сорока восьми юных героях, убитых за доносы… Количество детей-доносчиков не подсчитывали, но много писали в тридцатые годы, как их награждали путевками в „Артек“, велосипедами и новыми ботинками».
В книге Дружников приводит несколько таких историй, можно только попытаться представить себе, какие страшные человеческие трагедии стоят за ними.
«16 марта 1934 года „Пионерская правда “ опубликовала донос. Он занимал почти целиком третью страницу газеты и начинался так: „В Спасск. В ОГПУ. Довожу до сведения органов ОГПУ, что в деревне Отрада творятся безобразия…“ С портрета, помещенного рядом, смотрит симпатичное личико пионерки Оли Балыкиной, девочки из Татарии. С подробностями, не забыв ни имен, ни дат, она перечислила всех, кто, с ее точки зрения, нарушал что-либо. Не забыла Оля и собственного отца. Письмо заканчивалось так: „…Я вывожу всех на свежую воду. Дальше пускай высшая власть делает с ними, что хочет“».
«Школьник из-под Ростова-на-Дону Митя Гордиенко ловил голодных в поле несколько раз. Выступая на суде свидетелем, он говорил: „Разоблачив воров колхозного хлеба, я даю обязательство организовать на охрану урожая тридцать ребят нашей коммуны и быть руководителем этого пионерского отряда…“ После одного из доносов Мити на двоих взрослых муж был приговорен к расстрелу, а жена — к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией. Митя получил за этот донос именные часы, пионерский костюм, сапоги и годовую подписку на местную газету „Ленинские внучата“».
Мальчик написал в газету, что директор его школы дал на уроке детям такую задачу: «Всего в селе было 15 лошадей. А когда люди вступили в колхоз, 13 лошадей сдохли. Сколько осталось?» Директор как классовый враг был привлечен «к суровой ответственности».
«…Все эти и многие другие дети, согласно публикациям, были зарезаны ножом или серпом, задушены проводом, убиты из ружья, пистолета или топором врагами советской власти. Что произошло с каждым из них в действительности, сказать не можем, ибо каждый случай потребовал бы расследования, подобного проделанному с Павликом Морозовым».
Появлялись специальные инструкции для детей о том, как искать врагов народа, как их легче выявить, как наиболее эффективно передать донос, чтобы его, например, не перехватили на почте, где тоже, естественно, могут оказаться вредители.
«Пионерская правда» становится центром сбора доносов от своих читателей со всей страны. Здесь они обрабатываются, учитываются и передаются в учреждения, ликвидирующие врагов народа. Пионерская организация становится филиалом секретной полиции, всесоюзной школой стукачей.
Слова «донос», «доносчик» перестают быть позорными. Вернее, возникает огромное количество новых слов, означающих как раз «донос». Пионеров, следящих за врагами народа, начинают называть «дозорниками» — вроде бы похоже, но все-таки не доносчик. Слова «бдительность», «сообщил», «проинформировал», «доложил» означают то, что в народе называлось «настучал», но звучат они настолько торжественно, что как будто теряют свой изначальный смысл. Дружников рассказывает:
«Двести дозорных едут отдыхать в Крым, в привилегированный пионерский лагерь „Артек“. Черноморский курорт превращается в зону заслуженного отдыха юных стукачей-добровольцев. Дети-доносчики разных областей страны вызывают друг друга на всесоюзное социалистическое соревнование: кто больше донесет. Делегации пионеров-дозорников начинают путешествовать из области в область, обмениваясь передовым опытом: как следить, как сообщать. На Украине состоялся республиканский слет дозорных, и член Политбюро Постышев стал его почетным гостем».
Много лет назад я слышала рассказ детского писателя Камила Икрамова, сына первого секретаря ЦК Узбекистана Акмаля Икрамова, который проходил по одному из открытых московских процессов и был расстрелян. Камил жил у родственников, пока не достиг совершеннолетия, а после прошел лагеря и ссылку. В 1960-е годы он работал редактором в журнале «Наука и религия», куда пришла женщина, безуспешно пытавшаяся опубликовать свои мемуары. В 1937 году она работала вожатой в «Артеке», где проходил слет «детей, повторивших подвиг Павлика Морозова». По вечерам пионеры сидели у костра и рассказывали друг другу о своих «подвигах». Через несколько дней вожатая пришла к администрации лагеря и предложила чуть-чуть изменить распорядок дня. «Дети, конечно, герои, но вот только после посиделок у костра они плохо спят ночью, у них случаются истерики, — сказала она. — Может быть, лучше сделать так, чтобы они рассказывали о своих достижениях днем, при свете солнца?» Этого предложения было достаточно, чтобы вожатая отправилась по этапу. Но и в 1960-е годы ее воспоминания никто не хотел публиковать.
Юрий Дружников отметил интересный факт: в 1938 году «Пионерская правда» перестала печатать сообщения о «дозорниках»-доносчиках. То казалось, что дети толпами доносят на родных, близких и соседей, а потом вдруг все они исчезли. Очевидно, было спущено распоряжение прекратить кампанию. Почему? Было ли это частью мимолетного смягчения режима, когда после ареста наркома внутренних дел Ежова и прихода на этот пост Берии несколько тысяч человек выпустили из тюрем, чтобы создать ощущение «восстановления справедливости»? Или просто в мясорубке 1937 года был уничтожен кто-то, кто раскручивал эту кампанию (например, Постышев)? Неизвестно. Но и тех нескольких лет, когда пропаганда всеми силами воспевала юных доносчиков, хватило, для того, чтобы образ Павлика Морозова закрепился в общественном сознании.
«Мы можем сами позаботиться о своих детях»?
8 июля 2008 года Майлс Харрисон, приемный отец Димы Яковлева, маленького мальчика из Псковской области, которого за три месяца до того они с женой усыновили, забыл завезти малыша в детский сад и оставил его на целый день на жаре в запертой машине. Мальчик умер. Майлса Харрисона судили за непреднамеренное убийство, но оправдали. Вот как описал журналист «Вашингтон Пост» суд над Майлсом Харрисоном:
«Несколько свидетелей, включая жену Харрисона Кэрол, рассказали о том, какой любовью Харрисоны окружили Чейза [имя, которое получил Дима в Америке. — Т.Э.] после того, как они усыновили этого русского мальчика и привезли его в Перселвилль 21 марта. Многие из этих историй вызывали рыдания присутствующих, а сам Харрисон сидел на скамье подсудимых, скорчившись, как будто от боли.
Черри Берри, работающая в детском садике, который Чейз начал посещать в июне, сказала: „Я никогда не видела, чтобы отец так заботился о сыне, как Майлс о Чейзе “».
Майлс Харрисон не смог объяснить, почему он оставил сына в машине, почему он вышел из автомобиля и помчался в офис, даже не оглянувшись на мальчика на заднем сиденье. Следствие установило, что по дороге от дома до работы он 13 раз говорил по мобильному — очевидно, на работе было не все гладко. Сам Майлс на вопрос, что бы он ответил в тот день, если бы его спросили, где ребенок, сказал: «В детском саду». Судья счел, что «непреднамеренное убийство» предполагает «страшное пренебрежение человеческой жизнью», а в данном случае, по его мнению, можно говорить о «трагической случайности».
Позже Майлс обратился к жителям России:
«Я молю российский народ о прощении. Есть хорошие люди в нашей стране, которые заслуживают детей, и есть дети в России, которые нуждаются в родителях. Пожалуйста, не наказывайте всех за мою ошибку».
В течение четырех лет о Диме Яковлеве и его печальной судьбе никто не вспоминал. Сообщение прошло в новостях, все ужаснулись, в конце 2008 года Следственный комитет даже возбудил уголовное дело для выяснения обстоятельств гибели ребенка, но большого шума вокруг судьбы мальчика не было.
Однако в декабре 2012 года американский конгресс принял так называемый Закон Магнитского, вводивший персональные санкции против людей, которых правительство Соединенных Штатов считало виновными в нарушении прав человека в России. Среди них были чиновники, причастные к гибели в тюрьме Сергея Магнитского — человека, пытавшегося разоблачить крупную коррупционную аферу. Однако он в результате сам был обвинен в коррупции, арестован и умер в тюрьме при непонятных обстоятельствах. Российские чиновники, попавшие в «список Магнитского», были лишены американских виз, их счета в Соединенных Штатах заморожены.
И тогда вспомнили о несчастном мальчике. В Думу был внесен законопроект, запрещавший американцам усыновлять российских детей. Он был с невероятной скоростью принят в трех чтениях, 28 декабря подписан президентом и уже 1 января 2013 года вступил в силу. Депутат от «Единой России» Вячеслав Никонов предложил назвать его «Законом Димы Яковлева», а знаменитый врач Леонид Рошаль — поставить Диме Яковлеву памятник.
Четыре года никто про Диму не вспоминал, и то, что он вдруг стал символом мучений российских детей на чужбине, не случайно. Дело, конечно, не только в «списке Магнитского», а в общей перемене обстановки. За время между 2008-м и концом 2012 года произошло слишком многое. Желание отгородиться от внешнего мира, поиски внешних врагов — все тех же конспираторов-вредителей, масонов-мормонов, позиция агрессивной самообороны — все это за годы, прошедшие со дня смерти мальчика, выросло во много раз.
Принятый закон вызвал бурю эмоций — его защитники пылко говорили о тяжелых судьбах русских детей за границей, даже попытались отыскать биологических родителей Димы, но те выглядели настолько неприглядно и так неубедительно объясняли, почему отказались от психически нездорового мальчика, что журналисты довольно быстро оставили их в покое. Противники закона назвали его «законом подлецов» и напоминали о том, что американские усыновители всегда забирали тех, кого отказывались усыновлять российские граждане. Очень часто это были дети с тяжелыми заболеваниями, получавшие в результате в Америке необходимое лечение, которого им не предоставляли на родине.
Права уехать в Америку оказались лишены даже те дети, которые на момент принятия закона были «почти» усыновлены, то есть их будущие приемные родители уже оформляли документы на усыновление и общались с ребятами. Многих больных детей с тех пор так и не усыновили. Расследование, проведенное в 2017 году РБК, выявило печальные вещи:
«„Закон Димы Яковлева“ принимали на фоне обсуждения трагических случаев с усыновленными российскими детьми в США, но, как показывает практика, российский паспорт усыновителя или опекуна не является гарантией от подобных проявлений.
По данным Вероники Вороновой [пресс-секретарь Уполномоченного по правам ребенка. — Т.Э.], количество случаев жестокого обращения с усыновленными или взятыми под опеку детьми стало расти. По статистике Следственного комитета России, предоставленной РБК и. о. руководителя управления взаимодействия со СМИ СКР Светланой Петренко, в 2015 году перед судом предстали 11,5 тыс. человек, совершивших преступления против детей, — на 22% больше, чем за год до этого. 406 детей были убиты, причем в 193 случаях преступления совершили родственники, 153 ребенка погибли от действий собственных родителей, семь — от действий усыновителей и опекунов, а трое погибли в школах-интернатах».
В разгар споров о «законе подлецов» детский омбудсмен Павел Астахов, один из главных защитников «Закона Димы Яковлева», выпустил книгу «Наши дети. Исповедь о самых близких и беззащитных». В ней, в частности, он рассказал о своем общении с «испанскими детьми» — теми, кто был вывезен в Советский Союз во время гражданской войны в Испании, и заявил: «Чем больше я узнавал, тем больше убеждался, что мы можем сами позаботиться о своих детях — и даже о чужих. Мы могли это раньше, в более сложные периоды нашей истории, и должны это делать сейчас». Замечательные слова, трудно с ними поспорить. Хотелось бы только, чтобы за ними последовала полная перестройка системы детских домов, которые на сегодняшний день в большинстве своем являются учреждениями, не сильно отличающимися от тюрем по своим порядкам, чтобы дети имели доступ к полноценному лечению, а уж дети-инвалиды тем более. В прессе регулярно появляются сообщения об ужасающих преступлениях против детдомовцев. Вот только один пример из многих:
«15 января 2016, AmurMedia. О девяти случаях сексуальных преступлений против детей в детском доме № 26 в Советской Гавани Хабаровского края знали и работники учреждения, и директор, но скрывали. Перед судом предстанет женщина — бывший директор детского дома, которая обвиняется в халатности, сообщили ИА AmurMedia в СУ СК РФ по Хабаровскому краю».
Почему-то, правда, это жуткое сообщение, как и многие другие подобные новости, не так взволновало Государственную думу, как судьба маленького Димы Яковлева через четыре года после его смерти.
Павла Астахова больше интересует идеологическая, чем практическая сторона вопроса. О детях надо заботиться, «чтобы не быть людьми второго сорта, чтобы не лишать детей права на родину и права вернуться в родную семью. И чтобы не подвергать риску даже одного из тысячи детей». Из этого текста каким-то странным образом вытекает вывод о том, что риску подвергаются дети, взятые в семьи международных усыновителей. А те, которые остаются в российских детдомах, в казарменных палатах на восемь или больше человек, без собственных игрушек, без какого-либо личного пространства, те дети, которые подвергаются избиениям и сексуальному насилию со стороны других воспитанников или воспитателей, — как же с ними быть?
Оказывается, проблем-то особенных нет. «Детдома, дома ребенка, интернаты в первую очередь получают квоты на лечение. Очередей нет уже давно». Количество благотворительных сборов, проводящихся самыми разными организациями для лечения детей — далеко не только сирот — за границей, вызывает некоторое сомнение в этом утверждении, но, по мнению Астахова, главное — «прекратить это безобразие — продажу детей под видом лечения». Мало того, продолжает Астахов: «А вообще я принципиальный противник иностранного усыновления как такового. Гордость великороссов, вероятно, не дает покоя. Я, как сын узника концлагеря, понимаю, как уязвимы дети на чужбине. И моя задача — сделать так, чтобы ни один ребенок никогда больше не оказался на месте Димы Яковлева».
Павел Астахов легко бросает утверждения — которым мы, очевидно, должны поверить на слово — о том, что все виды лечения доступны детям-сиротам, о том, что нет очередей. Как это проверить? Ссылок нет, цифр нет, цитат нет, но нам ведь говорит об этом человек, чья обязанность — защищать права ребенка, так как же можно ему не верить?
А параллельно нам подбрасываются замечательные ассоциации, опять играющие на представлениях о том, что все американцы (а может быть, и европейцы) постоянно хотят нам навредить. Сначала речь шла об «испанских детях» — о тех, кого вывозили из Испании, спасая от бомбежек и преследований, чьи родители сражались против фашистов. Потом Павел Астахов зачем-то сообщает, что он — сын узника концлагеря. К чему это? Дима Яковлев был помещен в концлагерь? Его фашисты забрали? Конечно, нет, Астахов ведь этого не говорил. Точно, не говорил, но так умело разбросал по своему тексту упоминания о фашистах, что легко выстраивается ассоциативная связь. А мало кого в нашей стране боятся больше, чем фашистов.
Несчастный маленький Дима Яковлев совсем не похож на Хорста Весселя или Павлика Морозова. Он ничего не успел сделать за свою короткую жизнь — ни хорошего, ни плохого. Но в «героической» пропаганде для него нашлось четко определенное место. История Павлика Морозова строится по канонам жизни святого — борющегося с обстоятельствами (приказы императора-язычника или недостаточная преданность советской власти его окружения), ставящего идею выше любых человеческих связей (святая девственница, отказывающаяся подчиниться воле отца и выйти замуж или донос на отца, выписывающего незаконные справки) и принимающего мученическую смерть (на арене цирка, куда выпускают голодных львов, или в лесу от руки кулаков). Дима Яковлев (как и «распятый мальчик») — другая фигура из пантеона святых: невинно убиенный младенец, принявший мученическую смерть от солдат царя Ирода. И грустно, если за этим образом исчезает реальная трагическая история конкретного ребенка.
