Глава 23
– Вот, заходите сюда, любезный Торнхелл… Осторожно, приступочка! Здесь ваш друг. А я пока распрощаюсь с вами – дела, дела, срочные дела требуют моего присутствия. Вскоре вам принесут ранний завтрак. Подумайте немного, любезный мой друг, подумайте над моим предложением. Я вижу по вашим глазам, что вы уже согласились, однако, обладая нравом сколь любезным, столь и гуманным, даю вам еще немного времени. Ведь вы должны выбрать сторону сами. Да-да, сами!
С этими словами барон ушел. Тяжелая, окованная позеленевшей бронзой дверь тюрьмы захлопнулась.
До этого меня вели пещерными ходами, затем поднимали в шаткой деревянной клети в странное округлое помещение с тяжелым воротом, затем, взяв под руки – вновь с изысканной любезностью – сопроводили длинными коридорами подземелья в назначенный бароном каземат. Подземелья замка были обширны, тускло освещены и запутанны не меньше, чем пещеры. И кругом я видел окованные бронзой двери камер. Запертые двери, что означало лишь одно: за ними узники, по выражению барона – вредные люди. И стены здесь наверняка толстенные, чтобы заключенные не могли перестукиваться друг с другом…
– Мастер Волк!
Ко мне из полумрака придвинулся Шутейник. Волосы растрепанны, однако на лице – спокойствие, только сметанный на скорую руку порез на лбу кровит. В руках – обломки лютни: расколоченный корпус, обломанный гриф без колков с ошметками струн, похожих на макаронины.
В каземате царил сумрак чуть менее плотный, чем в гроте. На стене, сложенной из бурого кирпича, на ржавой подставке тлела белесая, как древесный корень, оплывшая свеча. Виднелась часть потолка – свод арочный, высокий. Воздух, насыщенный тюремными ароматами, был, однако, достаточно свеж, из чего я заключил, что где-то под потолком, в темных углах, расположены отдушины.
– Шутейник? Амара с тобой?
Гаер-глумотвор не успел ответить – из темноты прозвучал сиплый мужской голос:
– Женщины, барышни, дамы света и полусвета – имеют пребывать в кутузке этажом выше, в условиях сравнительно легких супротиву…
Говоривший сбился и заперхал мокро и противно, потом начал отхаркиваться, кашляя уже взахлеб. Слыхал я подобный кашель у бомжей на вокзале, и означал он только одно – кашлюн болен открытой формой туберкулеза.
Неудивительно, в общем, в таких-то условиях.
Хогг подбоченился и сказал ласково:
– Бабы как всегда хорошо устроились – всегда сверху, и оттель прудонят нам на голову. Ну нет от них спасения. Кстати, мастер Волк – буду рад познакомить вас с настоящим владельцем герцогства Лирна и, конечно, сего замка. Господин Бернхотт Лирна к вашим услугам… Мы провели много часов в поучительной беседе…
Много? Сколько же я просидел в пещере? Ах да, барон сказал, что нам вскоре подадут ранний завтрак – значит, обработка тьмой и безумием длилась не более семи-восьми часов… Мне, конечно, и этого хватило, но только я стал крепче, а не сломался, как самоуверенно решил барон. Да, самоуверенность – отличительная черта маньяков. И их же ахиллесова пята.
Я сделал несколько шагов вперед по голому каменному полу. Глаза немного адаптировались к полумраку, и я увидел деревянный топчан с грязным тюфяком и человека на нем. Человек зарос диким волосом и раскольничьей косматой бородой, но видно было даже в полумраке, что он сравнительно молод. Глаза его блестели лихорадочно, но без той искры, что отличает конченых безумцев. Тряпки вместо одежды не скрывали натренированные, широкие плечи. Он был прикован к цепи, очевидно, на такой же, как у меня, ошейник, скрытый под зарослями волос. Заржавленная старая цепь была, однако, несколько длиннее моей – человек мог сделать четыре-пять шагов, однако до двери и до подсвечника дойти не мог, из чего я заключил, что свечи меняют тюремщики.
Он спустил босые ноги и встал – хотя и ниже на голову, размахом плеч он явно превосходил Торнхелла.
– Я Бернхотт Лирна, – сказал он хрипло. – Ренквист подло убил моего отца и взял земли Лирны под свою руку. Я и мой отец – мы были честными людьми и тем гордились… И поплатились за свою честность… Малыш-хогг сказал…
– Не называй меня малышом, громада!
– …малыш-хогг сказал, что Ренквист задержал вас на площади, на празднике Корчевания… – Он сплюнул на пол. – Тебя барон забрал для разговора и даже сам привел сюда, что бывает редко, очень редко… Что он хотел? Были угрозы? Посулы?
Я оглянулся, прислушался и сказал осторожно и громко:
– Ну… барон показался мне человеком идейным и весьма представительным… хотя и строгим, конечно…
Глаза Бернхотта Лирны стали ртутными. Он ринулся на меня, пытаясь сцапать, руки с заостренными ногтями пластанули воздух у моего лица.
Я поспешно отпрыгнул к двери, сбив с ног Шутейника. А герцог Лирна-младший выл в темноте:
– Он убил моего отца! Он взял мои земли под свою руку! Я всегда был честен! И отец мой был честен! Мы Растару приносили вассальную клятву, и что? Сейчас Ренквист хозяйничает на моих землях… А императору давно начхать! Кому мы приносили вассальную клятву? Кто должен был нас защитить? Подлость! Кругом подлость и коварство!
Затем он обрушил на мою голову потоки кабацкой брани, захлебываясь кашлем и истерическими рыданиями. Бренчала цепь. Если бы молодой Лирна мог до меня добраться, он проломил бы мне голову.
Шутейник ползал по полу, собирая обломки лютни. Поднял взгляд и кивком указал на герцога.
– Мастер Волк, вы с ума сбрендили?
– Однако же барон Ренквист правит тут по праву сильного, и правление его без меры достойно! – произнес я раздельно и внятно, с оттенком удивления. – И его идеи о равенстве всех сословий кажутся мне прогрессивными! Я проехал по его землям и видел, как хорошо живут люди!
Меж обломков лютни тускло блеснула знакомая мне вещь. Я быстро опустился на колени и схватил кастет баклера.
– Откуда он у тебя, Шутейник?.. – спросил шепотом и показал на стены глазами, мол, тш-ш, говори тихо.
Гаер кивнул и уставился на меня невинным взглядом:
– Я его у вас позаимствовал… из кармана. Аккурат когда на площади к нам ехали конники… Какое-никакое, а оружие. Они забрали у вас шпагу, а у Амары меч, обыскали халявы сапог и вынули мои ножики, обхлопали рукава моей куртки и рубахи – вдруг там тайный стилет, оружие благородных господ, но не додумались заглянуть в обломки моей девочки… А я положил его в разбитый корпус и придержал пальцем… всего лишь пальцем. Люди Ренквиста глупы, не додумались там смотреть.
Я чуть не расхохотался. Нет, люди барона не глупы, они до того напуганы запретами Ренквиста, что даже не стали трогать обломки лютни – это же музыкальный инструмент, излишество, но принадлежит он иностранцу, с которым велели обращаться гуманно – покамест… Оружие изъяли, а что делать с обломками лютни – не поняли и оставили их гаеру: не спрашивать же о такой мелочи самого барона? Еще, чего доброго, накажет.
Я вспомнил сцену из романа Алистера Маклина – там один из героев скрывал в корпусе гитары автомат… Это уже потом Родригес взял ее и переосмыслил для своего «El Mariachi».
Я поспешно спрятал кастет в карман. Подслушивают тут или подсматривают тоже? Вот вопрос так вопрос… Всем вопросам вопрос. От него зависит наша свобода – и чихать я хотел на пафос.
Младший Лирна примолк, лишь дышал хрипло и сплевывал мокроту, глаза его в полумраке блестели серебром. М-да… А ведь обработка продолжается. Вид герцога как бы служил мне посланием: вот что случается с врагами барона Ренквиста, вот как он с ними расправляется. Смерть? Нет, конечно нет – это слишком просто. А вот страдания и отсроченное, но неизбежно подступающее безумие…
А хогг тем временем оглянулся по сторонам, странно задирая вихрастую голову, подполз ко мне на карачках и молвил едва слышно:
– Ренквист не подслушивает и не подзыривает. Или я совсем разучился чуять. Вернее, как… разговор мой с Лирной кто-то временами слушал, но я знал, что нас слушают через дыру в потолке, и сеял лебеду: держал себя с Лирной запанибрата, травил байки, пел песни и внимал его истории про погубленную молодость… Он тут уже пятый год кукует, еще немного – и сбрендит; и станет на одного хорошего человека меньше… А хороших людей в Санкструме и так маловато… Поганец Ренквист… Так вот барон или кто-то из его охвостья подслушивали, конечно… И после того, как вас, мастер Волк, привели, кто-то опять слушал. Но именно сейчас – уже не слушают, можете мне поверить. – Он взглянул на меня выпуклыми совиными глазами. – Я же не человек, мастер Волк, и есть у меня талант слышать сквозь камень…
Хогги – существа гор, так что нет ничего удивительного в том, что они дружат с камнем и понимают и ощущают его сильнее, чем люди. А вот Ренквист оказался самоуверен: он решил, что окончательно меня сломал, и после моей похвальной речи снял прослушку. Впрочем…
После сидения в подземелье я сам стал параноиком.
– Шутейник…
– А? – Хогг попытался встать, но я покачал головой. Так мы и стояли на карачках, два великих заговорщика.
– Шутейник, ты ловкач. Пальцы чуткие.
– А?
– Ты мой кастет из кармана вынул, я и не понял ничего.
– А-а-а. Ну… – Хогг изобразил смущение. – Есть такое.
– Если человек долго носит ошейник, отягощенный тяжелой цепью – шея его натирается: правильно я мыслю? Там есть шрамы, опрелости, черт его знает что еще есть…
– Ладушки-воробушки!
– Проверь сейчас молодого герцога. Сможешь?
– Ох… Вы полагаете, мастер Волк…
– Просто проверь. Попробуй сыграть так, чтобы он ничего не понял…
Хогг вскочил с ошметками лютни, хныкая, как ребенок, подбежал к топчану герцога и запричитал, что его девочку окончательно разломали, раздолбили ей все что можно и даже в тех местах, куда честному человеку соваться совестно. При этом он тыкал обломки под нос Бернхотту Лирне и приговаривал:
– Да как же мне теперь… теперь и не склеить девочку! Девочку, говорю, я теперь не склею никогда, ведь все упало! Ой… простите, мастер Лирна… Уронил на вас кусочек… Ой… сейчас подниму.
Потом он сделал вид, что поскользнулся, и боком завалился на молодого герцога. Они крутились впотьмах секунд десять, наконец хогг отлип от Лирны и подошел ко мне, одышливо сипя.
– А вы, мастер Волк, плохой человек, и я вас презираю! – заявил громогласно. – Доломали мою девочку… даже если склею – выйдет сикось-накось, дыра не там где нужно, и как прикажете мне извлекать из нее мелодичные звуки для честных душ увеселения? – Он стал ко мне вполоборота и углом рта, видимым мне, прошептал: – Шейка у него – как попка у младенца, а борода клеем воняет. Мастер Волк, я вами восхищаюсь: на топчане сидит жулик похлеще чем я, самый настоящий растреклятый лицедей!
