Глава 21

Нас сграбастали господа в малиновых камзолах – отлично вооруженные, молчаливые, с бесстрастными лицами. Все как на подбор молодые, высокие, стройные. Я сообразил, что это нечто вроде преторианской гвардии местного дядьки Черномора, непосредственно приближенные к сановной особе. Нас обыскали, отобрали сумки, кошельки, оружие, включая засапожные ножи Шутейника, правда, оставили ему обломки лютни, с мимолетной усмешкой – мол, ну, попробуй склей это недоразумение, мусор этот… помучайся. Даже рваные струны оставили – авось удастся хоггу сплести из них петельку в тюремной камере да удавиться во славу Ашара.

Толпа бесновалась и не смотрела на нас. Ярился костер, зловещие похороны пышности и богатства, надсадно долдонили колокола. Выкрики во славу Ренквиста ритмично неслись над площадью.

Всех троих затолкали в шарабан, на козлы взгромоздилась пара лиловых стражей. Мы тронулись в сопровождении конников с фонарями в руках и спереди, и сзади: торжественная молчаливая кавалькада, практически похоронная. Постепенно выкрики шальной толпы остались позади.

– Везут в замок… – промолвила Амара на ухо.

Она прижималась ко мне плотно, и я ощущал жар ее тела даже сквозь одежды. Ее волосы пахли вкусно. Она вымыла их у Кардала каким-то травяным, медвяным отваром, отнюдь не тем вонючим мылом, которым отдраивались мы с хоггом. И тело ее сейчас чистое, горячее, зовущее в нерастраченных любовных утехах… Чертовы мысли! Нам, возможно, угрожает гибель – а мысли мои путаются среди бездуховных плотских желаний… И почему-то возжаждал я женщину с самым уродливым лицом на свете.

– Либо в тюрьму, либо в резиденцию его светлости барона Ренквиста везут, – сказал хогг певуче; в полумраке его глаза, улавливая мятущийся свет фонарей, сверкали нечеловечески – как у хищника из семейства кошачьих. – Был сие фамильный замок барона Лирны когда-то. Но фамилии Лирны уже нет… Ренквист позаботился. Он о многих позаботился, шаромыга.

– Помолчи! – напряженно сказала Амара.

– Но я…

– Просто умолкни.

– Тиу!

Я тоже ничего не сказал. А логика нашептывала: если везут в резиденцию, значит, состоится беседа. С Ренквистом, безусловно. Барон, видимо, прознал, кто я. Как бы сыграть Торнхелла половчее… Надеюсь, Ренквист не раскусит, что в теле будущего архканцлера – другая личность. А если барон – один из Спасителей Санкструма? Хотя с такими Спасителями никаких врагов не нужно. Белек, Белек… Знал ведь, что не успеешь мне много рассказать! Призывая меня, ты должен был прежде накатать два тома подробных инструкций и не ограничиваться ничтожными записульками и картой, в которую вроде бы уже кто-то сморкался!

Ехали около получаса. Я слышал дальний рокот: сначала принял его за прибой, потом все же понял – снова приближается гроза. Дождливая весна в этом году. Дороги раскиснут… те, что находятся за пределами владений барона. Удастся ли мне их повидать или мой путь закончится во владениях Ренквиста?

Плеснуло темнотой, мы въехали в какой-то туннель, звонко застучали подковы, затем шарабан качнуло, и мы остановились. Почти в тот же миг меня с изысканной любезностью, под руки, извлекли из повозки, и все так же любезно (под руки) повели по просторному замковому двору, воняющему лошадиной мочой. Конвоиры – те самые, что исполняли роли возниц – были выше меня, однако двигались степенно, приноравливаясь к моим более мелким шагам.

Я оглянулся, увидел, как смотрит мне вслед, высунувшись из повозки, Амара, как тревожно навис над ее плечом хогг. Высшие силы перебрасывались серебряными молниями в небесах, и они сверкали над зубчатыми высокими стенами, окружавшими замок Ренквиста.

Темная громада замка надвинулась. Островерхие башни казались вырезанными из плотного черного картона, в который вставили множество маленьких лампочек там, где полагается быть окнам. Замок пах сыростью, плесенью, застоявшейся водой и еще чем-то гадостным… мокрицами, копошащимися меж сырых камней?.. Хотя я не знаю, как пахнут мокрицы, но ассоциация возникла именно такая.

Меня втолкнули в неприметную дверцу, повели по едва освещенному каменному коридору. Я бы, наверное, мог вырваться, вломить по-уличному своим конвоирам, одному, скажем, врезать между ног, второму сделать «телефончик» – это когда со всей силы бьешь ладонями по ушам, чтобы перепонки лопнули. Но что потом? Освободить друзей из плена я не сумею. Скитаться по замку в стиле Джона Макклейна, выискивая крысиные дыры, пока не поймают? Чушь. Лучше проследую к Ренквисту и переговорю с ним. Если сразу не убили – значит, есть возможности договориться. А договариваться – это то, что я умею лучше всего.

Запертые, обитые ржавыми полосами двери с зарешеченными окнами… А вот и ступеньки наверх – витая лестница вдоль осклизлой выпуклой стены. Узкие оконца-бойницы наружу, в которые видны частые искры молний, словно в небе кует железо великанский кузнец. Потом снова вниз, длинный, тускло освещенный зал с кирпичными стенами, обломками мебели, гроздьями паутины с облупленного потолка. Какие-то закоулки… Однако замок не спит – я слышу шум за стенами, железный перезвон, скрипы и вздохи огромных механизмов; кажется, за стенами идет работа, и, если соотнести с тем, что я видел – работа эта безусловно обслуживает военные нужды Ренквиста.

И снова вверх. Навстречу попадаются люди в фиолетовых робах и малиновых камзолах, волочат книги и свитки с длинными бумажными шлейфами, несут какие-то сундуки, звенят железом, суетятся, но суетятся строго по делу.

Наконец мы оказались на месте. Это была библиотека. Высокий, просторный, тускло освещенный зал со стрельчатым потолком, расписанным смутно видными цветными картинами, заполняли стеллажи с книгами и свитками.

Меня провели сквозь библиотечный лабиринт по богатым узорным коврам – избегнувшим по некой причине костров тщеславия. Стеллажи нависали над головой, кренились, плотно набитые: кажется, сдвинь один – и они посыплются, как домино. У обширного круглого стола, поставленного меж стеллажей, стоял человек, опираясь о резную спинку легкого кресла. За креслом виднелось стрельчатое окно, прикрытое малиновой занавесью; в мелких цветных витражах плясали высверки молний.

Ренквист был высок, лет шестидесяти, с морщинистым, волевым лицом. Светлые волосы шапкой – кажется, что на голове угнездилась чайка. Обряжен в серый, ничем не приметный короткополый мундир. Плечи широкие, развитые, видно, что человек не гнушался физической работой – военными тренировками, скорее всего. Он увидел меня и широко повел рукой, улыбнувшись:

– Подходите, подходите, мой друг!

Неподалеку от стола застыл приземистой кляксой жирно-складчатый человек с бритым черепом. Физиономией он удивительно напоминал свинью. Черная роба и ошейник ясно свидетельствовали о его статусе.

Я остановился, вернее, меня остановили в двух метрах от стола. Я почуял присутствие других людей – среди стеллажей скрывались телохранители барона.

На столе были разложены мои вещи – шпага, до половины вынутая из ножен, носовой надушенный платок, флакон с загадочным порошком, гребешок, ножнички и серебряный стаканчик с обманными костями. Рядом стояла ваза с румяными булками, два бокала, бутылка темного стекла – чистый натюрморт «Отдых воина».

В десятке шагов сбоку – высокий камин с закопченным зевом, там же находилась и дверь в нише, до половины закрытая гобеленом-драпировкой с изображением, кажется, охоты. Гобелен вздымало ветром, от чего казалось, что в нише скрылся человек и учащенно дышит. Возможно, там и правда стоял человек.

Ренквист повел рукой перед собой:

– Не правда ли, у меня прекрасная библиотека? Больше тысячи томов, и я прочел их все. «Извлечения малых мер» Фанриана, «О многих сферах высокого разума» Тернби, «Секвенции ума» Карппаджотто, «О вещах больших и малых» Аддриана, и еще масса чудесных и мудрых книг, названия которых, я уверен, вы слышали… Впрочем, может быть, и не слышали… Впрочем, может быть, вы прибыли издалека… Стойте спокойно! Мой друг, брат Горишка, сейчас проведет для меня некий эксперимент… Это почти не больно. Стойте спокойно! Давайте, брат Горишка…

Потный боров выступил вперед, одышливо хекнул, прошептал что-то и выставил перед собой нечистые ладони. Пальцы брата Горишки напоминали две пачки сарделек.

Адская боль пронзила каждую клетку моего тела, затронула каждое нервное окончание. Я рухнул на богатый ковер, выгибаясь в корчах, глаза залил кровавый туман.

– Ну, – заметил барон Ренквист буднично, – что и требовалось доказать. Брат Горишка, ступайте, ступайте, друг мой… Ступайте-ступайте, – возвысил он голос, – я велю подать вам вкусного грибного супа!

Я стоял на карачках и хрипло дышал. В груди моей копошилась ежиха – утаптывала место, чтобы родить десяток ежат, недовольно крутилась колючими боками.

Я сплюнул на ковер. Во рту был вкус крови.

Барон сказал недовольно:

– Плевать на ковер не надо. Ну вот не надо. Ни к чему это.

Я услышал шорох подле себя: барон подхватил меня под руку, как заботливый отец, помог встать и подвел к столу. Лично налил вина в стеклянный вычурный бокал.

– Пейте. Сейчас вам станет лучше.

Вино… запрещенное в пределах земель Ренквиста. Впрочем, что дозволено Юпитеру, как известно, не дозволено быку, а барон, судя по всему, мнил себя еще тем Юпитером.

Я выхлебал бокал красной кислятины и действительно почувствовал себя лучше. Барон перешел за стол и уселся в кресло. Мне сесть не предложил – да и предложи он, сесть было некуда. Телохранители позади меня исчезли, и, судя по ощущениям, ушли те из охранников барона, что скрывались в тени стеллажей. Мы остались наедине.

Барон сказал, став ко мне вполоборота и глядя куда-то в пустоту меж стеллажами:

– Вы, Торнхелл, крейн. Я не знаю, откуда вы, но полагаю, человек вы все же неглупый. Нужно было вас проверить. Видите ли, крейны, по некоему странному парадоксу, весьма подвержены даже самым слабым проявлениям магии. Брат Горишка испробовал на вас простенькое заклятие… а вас чуть не вывернуло на мой ковер… – Он энергично щелкнул пальцами и обернулся ко мне. – Как вас зовут по-настоящему?

За окном уже бушевала гроза, ветер вздымал малиновую занавеску. Как там Амара и Шутейник? Куда их отвели? Что с ними?

– Гуго фон Хабенихт. Но лучше зовите меня Аран Торнхелл.

– Хм. Ну, пусть будет Торнхелл. Вижу, маска уже приросла к вам, и это хорошо… с одной стороны. Что предложили вам те, кто соблазнил вас стать крейном Торнхелла? Что за кость вам бросили?

– Деньги, женщины, вино. – Об интересной работе я умолчал. Не хотел я раскрывать свою личность раньше срока, не зная, что уготовил мне Ренквист.

Уголки губ барона дернулись в презрительной усмешке.

– Как предсказуемо глупы эти Спасители Санкструма… Банальные удовольствия от банальных умов.

– Меня не спросили перед вселением, чего я хочу. Потом уже накормили посулами.

– Вот как?

– Мое тело умерло.

– О, сочувствую. Кто вы?

– Человек.

– Из далеких мест, несомненно?

– Из очень далеких.

– Может быть, из других… миров? В истории магии, как я помню, допускался перенос душ через миры.

– Может быть.

В его глазах зажглись огни неподдельного любопытства, он хотел бы расспросить меня о тех, других мирах, однако его дело ко мне не терпело отлагательств. Поэтому он ограничился вопросом:

– В вашем мире все так же, как здесь?

– Люди везде одинаковы, – сказал я. – Мы, видите ли, уже лет семьдесят живем под угрозой тотального исчезновения.

– Войны? Болезни?

– Войны. Тяжелая магия.

Концепцию ядерной бомбы он бы не понял.

– Тяжелая магия, гм… – Он постучал пальцем по ножнам моей шпаги. – А сами вы чего хотите, Торнхелл? Есть у вас мечта? У каждого достойного и деятельного человека есть мечта, и он следует за ней… если он, конечно, достойный и деятельный человек.

Тут он меня поймал. И правда – есть ли у меня мечта? Моя земная жизнь неслась столь стремительно, что я глядел под ноги, и, фигурально говоря, не мог разогнуться. Какие там мечты… А сейчас как – есть ли у меня мечта? Пожалуй, все еще нет. Или… Актуальная моя мечта – добраться до Норатора и завладеть мандатом. А потом я задумаюсь, как обустроить врученную под мою власть страну и не умереть. Хм, пожалуй, – не умереть раньше срока и есть моя мечта.

Я ограничился тем, что неопределенно пожал плечами. Он щупал меня вопросами, и от моих ответов зависело, оставят ли мне жизнь. Договориться с ним не получится, вернее – он из тех людей, что будут гнуть свою линию бесконечно.

– А вот у меня есть мечта. Я хочу стать императором Санкструма в первом поколении, создать новую династию и вместе с ней – общество справедливое для всех и каждого. Без излишков. Излишки есть грех, от излишков человек впадает в разврат и ересь и перестает трудиться. Все должно быть… сообразно.

Ну, у тебя-то их навалом, излишков-то… Юпитер такой Юпитер…

Он пробарабанил пальцами по ножнам и заглянул мне в глаза.

– Меня называют Корчеватель, Торнхелл. Ренквист Корчеватель. Я корчую пороки. Богатство. Ереси. Неравенство. Все это пороки, которых не будет в новом Санкструме; все это пороки, которые я выкорчевал в своих землях.

Угу, Савонарола тоже корчевал, пока его самого не выкорчевали.

– Я ввел новые, актуальные нормы права. Я уничтожил на своих землях сословия и ввел обязательный труд для каждого гражданина. Я строг, но справедлив. Виселицы – для устрашения, вы, верно, их видели… Временная мера. Мои подданные вежливы и заняты работой. Все заняты работой. Равны перед законом все, и не важно, кто ты – мастеровой, крестьянин, священник, купец или сам судья. Я добился больших успехов. На моих землях нет голодных и нуждающихся. На моих землях никогда не бывает голода. На моих землях никогда не бывает преступлений. Я выкорчевал всех деликвентов, сиречь людей вредных, кои ведут себя скверно – буянят, грабят, дерутся, может быть, даже совершают убийства, спят друг с другом без заключения должного брака…

Да ты прямо как Фридрих Вильгельм Первый, только со своей сумасшедшинкой…

Ну и как вести себя? Льстить? Нет, не поверит. Скорее, наоборот, заподозрит, что я не одобряю… Он ведь говорит, чтобы убедить меня в своей правоте, чтобы я ощутил величие замысла, который распространяется на весь Санкструм.

Я сказал:

– А как же инвалиды и больные, которых вы забираете… куда вы их забираете, кстати? Меня уверяли, что вы их куда-то забираете. Я присматривался и не увидел инвалидов, больных и глубоких стариков. Пожилые люди есть, но стариков – нет.

Серые глаза мазнули по мне – быстрее, чем схлопывается диафрагма фотоаппарата.

– Чушь. Наслушались ерунды. Больных забирают в общественные больницы, где их подвергают… лечению. За мой счет! Инвалидов и детей-сирот – в работные дома, где дают им посильную работу. Это лучше, чем если бы они висели на шее у родных или просили милостыню, так ведь, Торнхелл? И для меня лучше, и для государства. Я за свой счет обучаю всех считать, писать. Переучиваю на нужные мне профессии. Кто переписывает книги, кто клепает стрелы для арбалетов, кто варит лекарства. Старики шьют одежду, занимаются посильным трудом в «Домах радости». При должной организации труда и должной же дисциплине у меня получилось очень действенное общество, где каждый на своем месте. И так будет со всем Санкструмом, разумеется. А как же иначе? С вашей помощью… – Он улыбнулся мне уголками губ.

Маньяк-утопист. Думает, что нашел панацею от несправедливости общества, – только побочки от этой панацеи некислые. О господи, неужели и я могу стать таким маньяком? Нет, черт, не хочу… Какую еще помощь он от меня хочет?

Он вскочил, завелся, рывком придвинул кресло к окну.

– Вы еще скажите – я жгу книги и противодействую прогрессу, как говорят обо мне клеветники. Да-да, прогрессу! Наслушались дуростей! Противодействовать ему – значит пилить сук, на котором сидишь. Нужно развиваться, иначе проиграешь. Напротив, Торнхелл, я за всемерный прогресс. – Он рассмеялся чистым серебряным смехом. – Я вывел формулу всеобщего равенства. Церковники и дворяне не имеют у меня власти. И не будут иметь по всему Санкструму, когда я стану императором. Я продвигаю на руководящие должности лучших и отбираю их – и буду отбирать – только по уму и смекалке! Я развиваю и буду развивать науки и ремесла, я буду обучать свое население в школах и университетах. Должны быть чистота и дисциплина. Это обязательно. Это главное. Дисциплина и чистота ведут к чистоте души. Школы. Лучшим – университеты для продвижения в науках. Тот, кто осилит университет – тому больше почестей, больше денег, больше возможностей. Мои земли сейчас богаты. Я торгую – даже в эти тревожные времена, Торнхелл, я имею крупный доход с торговли, с ремесел, которые развивают мои люди.

Он подошел ко мне скорым упругим шагом и заглянул в глаза, прихватив под локоть.

– Вы понимаете, какую империю я построю? Обязательный труд для каждого гражданина, не важно, кто он будет согласно отжившей этой мерзости – сословиям. Честность. Чистота. Дисциплина. Денег по минимуму – не до́лжно копить богатства, когда надо отдавать себя всего делу служения отечеству! Да, и запреты: пить, курить эльфийский лист, сношаться с кем угодно, играть в азартные игры… Но запреты эти – лишь для того, чтобы вытесать из человеческого обрубка настоящего человека!

Угу, а еще для того, чтобы упрочить свою власть. Чем больше у человека запретов – тем вернее он превращается в покорного робота. Чем меньше денег – тем больше он зависим от руки дающей. Знаем, проходили.

– Народ у вас благоденствует, – сказал я.

– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул барон. – Я знаю, что нужно народу. В соседних землях, что принадлежат короне Растаров, крестьяне и горожане не умеют читать, подписываются крестиком и отпечатком пальца; это глупое, непослушное, суеверное стадо.

А у тебя, Ренквист, стадо умное и послушное. Вышколил. Когда человека зажимают в жесткие рамки, он превращается либо в тупого робота, либо сходит с ума. Чем отличаются твои крестьяне от зомбированных дэйрдринов?

Вином от барона не пахло. Он был трезв-трезвешенек. Не читал ли он «Равенство» Беллами или что-то подобное? Впрочем, подобных книг в любом мире, населенном разумным существами, пруд пруди. Беда, когда такие книги попадают в руки одержимых, которые по ним пытаются выстроить справедливое общество.

Ренквист подошел к окну, отбросил занавесь и уставился на блеск молний.

– Я несколько лет обучаю своих людей воевать, кую доспехи, оружие. У меня большая, боеспособная армия. Но все для благого дела. Скоро я буду готов отразить любую атаку. Пусть даже Адора явится через море или Рендор рискнет нарушить границы… А когда я возьму власть над Империей, я увеличу армию в десять раз и смогу нести свет нового знания в другие страны…

Я налил еще кубок и выпил медленными глотками. Кажется, у меня начали неметь ноги. Странное ощущение.

Гроза и не думала сбавлять напор. В мелкие цветные стекла колотили дождевые капли.

Другие страны… Да ты, братец, еще и завоеватель к тому же… Успешный псих-одиночка.

– Хорошо… – сказал я осторожно, – чего вы хотите от меня?

Он подлетел, схватил за локоть, рывком заглянул в глаза, снова отошел к окну. Взволнованно заходил у подоконника, поскрипывая сапогами.

– Когда вы станете архканцлером – а вы им несомненно станете с моей помощью, – вы не будете мне противодействовать, а, напротив, немножко поможете… В особенности я попрошу вашей помощи в отношении тех вопросов, кои будут касаться Растаров… Да-да, я имею в виду всех членов августейшей фамилии, не только коронованного кретина. Более я ничего не прошу. Все ведь случится быстро.

Быстро – значит, близок день переворота. Он упомянул про всех членов августейшей фамилии – значит, он планирует уничтожить всех, кто может каким-то образом претендовать на престол.

– Ваши люди в столице?

Снова быстрый взгляд на меня, «раз-два» – примерно с такой скоростью атакует змея.

– О, много разных людей в столице, а прибудет еще больше. Пришло время сбить загнившие плоды, выкорчевать усохшую яблоню и высадить саженец, который принесет свежий, сочный урожай. За несколько лет я на месте трухлявого пня выращу новое, сильное дерево, способное к обильному плодоношению!

Много разных людей – значит, партий, готовых захватить власть, несколько и Ренквист стремится опередить их в конкурентной борьбе.

О боже, во что я ввязался… Белек, Белек, старый ты хитрый Саруман, почему ты не сказал мне, что дела настолько плохи?

Я подумал и сказал, очень аккуратно выбирая слова:

– Какой же помощи вы попросите у меня?

Снова взгляд-укол. И снова – отвернулся к окну. Слушает, что я еще скажу. Щупает. Делает выводы. Буду ли я ему помощником или же нет, и если барон решит, что нет, – меня, скорее всего, ждет гибель. В случае, если я буду признан хреновым союзником, барону сподручнее будет действовать в Нораторе, свободном от власти архканцлера вообще.

– В определенный день, Торнхелл, вы своей властью снимете посты Алых Крыльев с Варлойна и некоторых ворот Норатора. Это будет, скажем, внеплановый смотр… И вы проведете его, скажем, вечером…

Я непонимающе задрал брови:

– Крылья? Варлойн?

Ренквист вдруг расхохотался:

– Торнхелл, Торнхелл, я на какой-то миг позабыл, что вы крейн и почти ничего не знаете о нашем мире. Какой вы, в сущности… ребенок… Алые Крылья – два полка гвардии, что охраняют имперскую резиденцию Варлойн и сам Норатор. Варлойн – обширное владение с парками, прудами, прочими… излишествами и огромным замком посредине. Все это непотребство находится в пригороде Норатора. Скоро… осталась всего пара месяцев… состоится ежегодный бал, традиционный бал, на который съедутся все Растары. Ну теперь вы понимаете?

Я кивнул.

– Алые Крылья – это те немногие солдаты, что еще верны короне?

Взгляд-молния. Барон энергично кивнул.

– Я вижу, вы не дурак. Да, это лучшие – гвардия из горцев Шантрама, а горцы Шантрама, смею вас уверить, – отменные и верные бойцы. Они будут биться до последнего. Но вы заблокируете их в казармах. И в казармах, и в Варлойне затем будут действовать мои люди.

Он улыбнулся застенчиво, как ребенок, играющий в солдатики.

Я кивнул, опустив руки – в буквальном смысле. По телу расползалась неприятная слабость. Горцы Шантрама, видимо, здешний аналог швейцарских наемников, которые действительно прославились отменной стойкостью и верностью нанимателю. Единственный настоящий актив Растара… Или мой. После того как я возьму мандат.

– Теперь я немного понимаю общее положение дел… Император потерял управление страной, армия почти разрушена, если и осталась какая-то законная власть, та власть, которую хоть как-то слушаются, то сосредоточена она в Нораторе, и то ненадолго.

– Ну конечно! – вскричал барон, вновь начав расхаживать вдоль подоконника крупным гренадерским шагом. – Конечно, Торнхелл. Все именно так, и мне отрадно видеть перед собой столь умного человека! Казна Санкструма пуста, чиновники и дворяне творят беспредел на своих землях, среди простых солдат брожение, среди крестьян – бунты, горожане спят и видят, когда появится сильная рука! Архканцлер ничего не сможет сделать за два года… Да он, между нами говоря, и не успеет, ведь некоторые, став архканцлерами, уже пытались, но их всех убили… Да-да, убили!

Но если ты просишь моей помощи, Ренквист, значит, какие-то действенные рычаги власти у архканцлера все же будут… и ты их опасаешься. По крайней мере, я смогу опереться на два полка Алых Крыльев. Это для начала. А даже один гвардейский полк во все времена стоит армии обычных солдат.

Барон все ходил вдоль подоконника, сжимая и разжимая правый кулак.

– Энергии власти, Торнхелл, это тонкие, даже тончайшие материи, которые сложно ухватить простому человеку. Династии вырождаются, каждый новый император – хуже предыдущего. А знаете почему? Рожденных править – единицы. Вот вы, Торнхелл, не сочтите за наглость – я уже понял, вы совсем не рождены для того, чтобы править. Нет в ваших глазах такого… фанатичного огня… Вас поставили перед выбором, не спросив вашего мнения, загнали в угол, превратили в заложника чужого выбора! Но я вам помогу! Вы знаете, что Ренквисты – древняя фамилия и некогда земли их были независимы от Санкструма? Потом они вошли в Империю. А теперь случится обратное… Ослабевший Санкструм войдет в земли Ренквистов. При вашем посредстве, Торнхелл, вернее, при вашем активном, но весьма небольшом и безопасном участии!

«Мокрый таз я тебе подарю, чтобы ты им накрылся!» – подумал я с внезапной свирепостью, и едва не проговорил это вслух. У меня заломило виски. Как глубоко он пустил щупальца в Нораторе? Как глубоко пустили щупальца другие партии?

– А Сандер не помешает нашим… – я сделал вид, что неосознанно оговорился, – вашим планам?

– О, вы слыхали об этом степном выскочке? Он стремительно объединяет племена Алой Степи, но, как и все степняки, глуп как пень, алчен. Лимес, конечно, сейчас похож на решето, и Степь может войти в Санкструм бескровно… Сандер знает свою силу. Он захочет денег – я дам ему денег, он захочет еще денег – через год. Я дам еще, я заткну его алчущий рот золотом. Затем, объединив страну снова, я уничтожу Алую Степь. Вы понимаете меня, Торнхелл? Я отнюдь не хочу уничтожения Санкструма. Я сохраню Империю. Под моим правлением она станет лучше. Я создам общество справедливое и гордое, свободное от сословных категорий.

Меня пошатывало. В голове шумело. Сейчас бы прилечь поспать. Но я хочу еще кое-что узнать у барона, я его, выражаясь шпионским языком, прокачиваю, в то время как он уверен, что прокачивает меня. Я держался свободно, но вместе с тем почтительно, и ему это нравилось, и он открывался мне навстречу, чтобы поведать о наболевшем.

Я изобразил сомнение и колебание:

– А дэйрдрины не помешают?

Ренквист издал скрипучий смешок.

– Ах, эти дэйрдрины, глупые фанатичные игрушки этого… – Он явно хотел назвать имя кукловода, но по какой-то причине сдержался. – Знаете, они все мечтают о гибели мира… Дескать, скоро разверзнутся бездны и явятся демоны и властелин зла, и надо творить зло здесь, чтобы заслужить вечную жизнь, как милость своего властелина. Все эти алтари на их мистериях, жертвы, мучения, кровь… – Он скрипуче и чуть нервно расхохотался. – А ведь нет никаких властелинов зла из черной бездны. Не было и не будет. Хранители бездонной тьмы, черное мистическое зло… Это все в нас, в нас, Торнхелл. Мы есмь и альфа и омега, только мы, мы здесь, на земле, творим добро или зло. Здесь только мы хозяева. Только мы властелины. А что там в горних высях или в глубинах мира… уже не наша забота. Наша забота – здесь и сейчас. Так что… насчет моего предложения?

Я сказал, все еще изображая великое сомнение и такой же испуг:

– Ваше предложение весьма… разумно. Однако все это опасно… Не помешают ли нам… вам конкуренты? Ведь, как понимаю, их… весьма много?

Резкий взгляд; барон подскочил ко мне, схватил за локоть:

– С вами уже говорили? Вас перехватили по дороге? Кто? Что вам предложили? Я дам в пять раз больше! Я видел ваши бумаги, вы осведомлены о партиях власти в столице. Так кто же из них вас встретил?

Черт, я допустил ошибку. Теперь мне не удастся его разуверить в том, что какая-то из партий сделала мне предложение, от которого я не смог отказаться.

Я покачал головой.

– Никто. Нас преследовали. Пытались убить. Дворяне некой партии. Кто – я не знаю. Однако теперь я опасаюсь всех.

Он отошел, пробарабанил пальцами по столу. Взглянул на меня с задумчивым прищуром.

– Да-да, опасаться следует всех. Верить нельзя никому. Такое сейчас время. А вы, Торнхелл, конечно, ничего не понимаете, запутались в наших материях, как ребенок… Сколько лет вашему истинному «я»? Ведь вы молоды, правда?

– Двадцать, – соврал я, махом сбросив груз четырнадцати лет.

Ренквист кивнул:

– Да-да, да, да, я так и думал. Молоды, но уже неглупы. Но править, конечно, вы не сможете…

– Вы открыли мне глаза, – сказал я, не особенно погрешив против правды.

Лицо Ренквиста осветила добрая отеческая улыбка.

– А вы знаете, юноша, вы мне нравитесь. Я найду вам хорошее место при новом дворе. Вы займетесь чем захотите. А если будет желание – возьмете некую крупную сумму из моей казны и уедете куда угодно, да вот хотя бы в Адору. Но я бы хотел кооптировать вас в новое правительство. Вы юны, неглупы, способны слушать и понимать императора, ведь я – прямое воплощение судьбы этого государства.

Маньяк. Мегаломаньяк. То есть одержимый бредом величия. Я – это государство, государство – это я. Мне можно все, остальным – делать так, как я говорю, в противном случае…

Он вдруг отодвинул кресло и поманил меня рукой.

– Садитесь, Торнхелл. Выпейте еще вина. Вы мне нравитесь! Вы прекрасно сложены, вам говорили? Ну, садитесь же!

Слова прозвучали приказом. Я понял, что маньяку лучше не перечить, и сел. Слабость продолжала ползти по телу.

А за портьерой все-таки кто-то был. Я слышал теперь сдавленное дыхание. Телохранитель? Или кто-то из соратников барона?

А Ренквист продолжал говорить:

– Вы знаете, что скоро лунное затмение? В вечер суток, когда истекает возможный срок принятия вами мандата, будет лунное затмение. Я не мистик, отнюдь, но, согласитесь, это символично. Действительно символично. Я думаю, мы обставим ваш приезд в храм Ашара именно в этот вечер. Вы примете мандат, и с этого мгновения жизнь в Санкструме изменится. Нужно следовать за мечтой, Торнхелл. За мечтой!

Мы? То есть меня повезут в Санкструм под конвоем?

– Я отправлю вас в Норатор под надлежащей охраной, чтобы никакие выродки из дворян не смогли вас убить по дороге. Ваши спутники побудут у меня, но, даю вам слово, как только вы станете архканцлером, я отпущу их. И, конечно, мои люди понадобятся, чтобы попасть в храм Ашара, ведь в него не так-то просто нынче войти… Его охраняют.

Я слушал его как сквозь туман. Каждое слово давило меня свинцовым грузом. Столько всего… Сумею ли справиться? И как? Амара, Шутейник – теперь вы заложники… и я вас брошу?

Но нельзя соглашаться с бароном сразу. Слова срывались с языка вязко, тягуче:

– Я должен… буду… подумать.

Ренквист энергично похлопал меня по плечу:

– Конечно. Подумайте до утра. Не спеша и крепко подумайте в хорошем и надежном месте. Подумайте дважды. Нет, трижды. И примите верное решение. Я вам доверяю. Я чувствую, что вы не предадите меня.

– Не предам, – соврал я, – если дам слово чести. Там, откуда я родом, честь берегут смолоду.

– Да-да, вам нужно подумать, а потом дать слово чести. Думайте. Крепко думайте. Жаль, что вам не придется разделить со мной трапезу. Впрочем, надеюсь, тюремная еда придется вам по вкусу. Некоторые питаются ею уже много лет… и все еще живы. – Он засмеялся. Завуалированные угрозы слетали с его языка, и я живо и в красках представил участь его пленников. – Вы меня уже узнали и понимаете, что остановить меня сложно и жертвы ради общего блага меня не пугают, однако я жесток лишь по необходимости и умею награждать так же щедро, как и карать. Так вот – думайте, думайте хорошенько.

– Я подумаю, – повторил я. – Скажите, а чем вам не угодили кошки?

Он отступил на шаг и собрался в единый нервный узел.

– Кошки? Мерзкие непослушные твари! Кошек невозможно привести к дисциплине и покорности. Кошки – суть отродье вольнодумства и коварства, а значит, должны быть уничтожены. Собаки – вот искренние преданные существа! У собаки кроме ума – врожденный инстинкт покорности следовать за своим господином!

– Хм… – сказал я, чувствуя, как остатки сил покидают организм.

– А еще они воняют. Согласитесь, ведь кошки воняют. Омерзительные твари!

– О, хм… да.

Айлурофобия – боязнь и ненависть к кошкам – один из признаков психического нездоровья. Психиатр на моем месте уже давно бы сдвинул очки на нос и разложил перед бароном картинки с тестом Роршаха.

– Нет-нет, вы хотите сказать – а как же мыши и крысы, которые могут сожрать зерно и проточить своими зубами ценные ткани и даже бочки с разными товарами? Спешу заметить: я все предусмотрел. Я озаботился выведением породы маленьких и чрезвычайно свирепых собак, которые ловят как мышей, так и крыс, и душат их, душат с чрезвычайной свирепостью. Собаки, Торнхелл, чрезвычайно замечательные. Чрезвычайно!

Он засмеялся легким прозрачным смехом, а я уткнулся в столешницу лбом. Нет, сознание меня не покинуло, но шевелиться по какой-то причине я больше не мог.