Дорога от бензоколонки и церкви действительно была вся в выбоинах и камнях. Автомобильчик Элинор дергался и подпрыгивал, не желая забираться глубже в безрадостные холмы. День, казалось, быстро гас под мрачными деревьями по обе стороны дороги. Редко же тут ездят, подумала Элинор с горечью, круто поворачивая баранку, чтобы не налететь на особенно коварный валун. Шесть миль по такой дороге не пойдут автомобилю на пользу; впервые за несколько часов она вспомнила про сестру и рассмеялась. Теперь сестра с мужем уже точно поняли, что она угнала машину, но не знают куда; наверняка оба сейчас ошарашенно говорят друг другу, что никак не ждали такого от Элинор. Я сама такого от себя не ждала, подумала она, продолжая тихонько хихикать. Все теперь другое, я – новый человек, очень далеко от дома. «Полно медлить. Счастье хрупко… Тот, кто весел, пусть смеется…» Она ойкнула, потому что автомобильчик налетел на камень и со зловещим скрежетом в районе днища чуть не пошел назад, но тут же героически превозмог себя и продолжил подъем. Ветки хлестали по лобовому стеклу, быстро темнело. Умеет себя подать Хилл-хаус, отметила Элинор, интересно, бывает ли тут вообще солнце? Наконец машина последним рывком преодолела кучу палой листвы и сучьев на дороге и оказалась на поляне перед воротами.

«Зачем я здесь? – беспомощно подумала Элинор в ту же самую секунду. – Зачем я здесь?» Между деревьями уходила каменная стена с высокими угрюмыми воротами; даже из машины Элинор видела большой висячий замок и пропущенную сквозь прутья цепь, которой он был обмотан. За воротами дорога продолжалась и поворачивала в тени высоких неподвижных деревьев.

Поскольку ворота были очевидно заперты – на висячий замок, на засов и на цепь (интересно, кто так хочет сюда прорваться?), – Элинор не стала вылезать из машины, а нажала на клаксон. Деревья и ворота вздрогнули и чуточку попятились от гудка. Через минуту она засигналила вновь, и наконец на дороге показался человек, такой же мрачный и неприветливый, как замок. Он угрюмо оглядел ее через прутья.

– Чего вам надо? – Голос у него был злой, резкий.

– Я хочу въехать. Пожалуйста, откройте ворота.

– С какой стати?

– Ну… – Она осеклась и не сразу нашла слова. – Мне надо попасть внутрь.

– Зачем?

– Меня ждут.

Или нет? – внезапно промелькнуло в голове. Быть может, на этом все и закончится?

– Кто?

Элинор, конечно, понимала, что он нарочно измывается над нею, демонстрируя власть, как будто, открыв ворота, потеряет свое крохотное временное преимущество. А какое преимущество у меня? – подумала она, я ведь за воротами. Поскандалить, что она позволяла себе крайне редко из страха проиграть, означало бы только одно: он уйдет, а она останется ни с чем. Она даже предвидела, какое лицо он сделает, когда его позже станут ругать, – злобная усмешка, расширенные пустые глаза, обиженно-визгливые нотки в голосе: я бы ее впустил, я собирался ее впустить, но откуда мне было знать наверняка? Я человек подневольный, что мне сказали, то я и делаю. А если бы я впустил кого не положено, кто бы отвечал? Элинор даже вообразила, как он пожимает плечами, и, вообразив, рассмеялась, чего сейчас ни в коем случае делать не следо-вало.

Не сводя с нее глаз, человек попятился от ворот.

– Приезжайте попозже, – сказал он и с видом торжествующей праведности повернулся к ней спиной.

– Послушайте, – крикнула она вслед, стараясь не выказать раздражения, – я приехала к доктору Монтегю, он ждет меня в доме… Пожалуйста, послушайте!

Человек обернулся и злорадно объявил:

– Никто вас там не ждет, потому что, кроме вас, никто пока не приехал.

– Вы хотите сказать, в доме никого нет?

– А кому там быть-то? Разве только моя жена прибирается. Так что и ждать вас там некому, согласитесь.

Она откинулась на сиденье и закрыла глаза, думая: Хилл-хаус, в тебя так же трудно попасть, как в рай.

– Надеюсь, вы понимаете, во что влезаете? Вам ведь сказали там, в городе? Вы что-нибудь слыхали про это место?

– Меня пригласил сюда доктор Монтегю. Пожалуйста, откройте ворота, чтобы я могла въехать.

– Я открою, я открою. Я просто хочу убедиться, что вы понимаете, куда собрались. Вы бывали здесь прежде? Может, родственница? – Теперь он вновь смотрел на нее, и его желчное лицо между прутьев было такой же преградой, как замок и цепь. – Я не могу вас впустить, пока не буду знать наверняка, верно? Как, вы сказали, вас зовут?

Она вздохнула.

– Элинор Венс.

– Значит, не родственница. Вы что-нибудь про это место слыхали?

Это мой шанс, подумала она, мой последний шанс. Можно развернуть машину перед воротами и уехать, никто меня не осудит. Каждый вправе сбежать. Она высунулась в окошко и сказала со злостью:

– Я Элинор Венс. Меня ждут в Хилл-хаусе. Немедленно откройте ворота.

– Ладно-ладно.

Он с нарочитой медлительностью вставил ключ, повернул, открыл замок, размотал цепь и открыл ворота ровно настолько, чтобы в них могла проехать машина. Элинор медленно тронулась с места, однако поспешность, с которой человек отскочил к обочине, рождала нелепую мысль, будто он прочел мелькнувшее у нее мстительное желание. Она рассмеялась и тут же затормозила, потому что человек приближался – осторожно, сбоку.

– Вам тут не понравится. Вы еще пожалеете, что я отпер ворота.

– Отойдите, пожалуйста, – потребовала она. – Вы и так надолго меня задержали.

– Думаете, кто угодно согласится отпирать эти ворота? Думаете, кто другой проработал бы здесь с наше? Мы тут, значит, живем, следим за домом, отпираем ворота всяким там городским умникам, а теперь еще и слова не скажи?

– Пожалуйста, отойдите от машины.

Элинор не решалась признаться себе, что напугана, из страха, что незнакомец почувствует ее состояние. Он стоял вплотную к дверце, и в такой близости было что-то гадкое. Сила его неприязни казалась совершенно необъяснимой. Неужто он считает дом и сад за воротами своей собственностью? В памяти всплыла фамилия из письма доктора Монтегю, и Элинор спросила с любопытством:

– Вы Дадли, сторож?

– Да, я Дадли, сторож, – передразнил он. – А кто еще, по-вашему?

Честный слуга семьи, подумала она, гордый, верный и с отвратительным характером.

– Так здесь живете только вы и ваша жена?

– А кто еще, по-вашему? – повторил он свою похвальбу, свое проклятье, свой рефрен.

Элинор отпустила сцепление и легонько вдавила педаль газа, надеясь, что Дадли поймет намек и посторонится.

– Я уверена, что вы с супругой чудесно нас тут разместите. А сейчас я хотела бы как можно скорее попасть в дом.

Дадли неодобрительно хмыкнул.

– Я лично, – сказал он, – я лично тут после темноты не остаюсь.

Он с усмешкой отступил от машины, крайне довольный собой. Элинор тронулась, по-прежнему чувствуя на себе его взгляд и думая: будет теперь всю дорогу выглядывать из кустов, скалясь, как Чеширский кот, и кричать «скажи спасибо, что кто-то готов тут торчать, по крайней мере, до темноты!». Дабы показать себе, что мысль об ухмылке сторожа Дадли нисколько ее не пугает, она принялась насвистывать и с легким раздражением узнала мелодию, весь день крутившуюся в голове. «Тот, кто весел, пусть смеется…» Подумай о чем-нибудь другом, Элинор, строго сказала она; раз остальные слова упорно не желают вспоминаться, значит, они совершенно неподобающие, и если ты подъедешь к Хилл-хаусу, распевая их в голос, то навсегда себя скомпрометируешь.

За деревьями, на фоне холмов, иногда проглядывал кусок крыши или, возможно, башни Хилл-хауса. Как странно в те времена строили, подумала она, с башенками, контрфорсами и деревянной резьбой, иногда даже с готическими шпилями и горгульями; украшения лепили, где только могли. Может быть, в Хилл-хаусе есть башня, или потайная комната, или ход в холмы, которым пользуются контрабандисты, – только что возить контрабандой в этих одиноких холмах? Быть может, я встречу рокового красавца контрабандиста и…

Элинор обогнула последний поворот и оказалась лицом к лицу с Хилл-хаусом; не успев даже ничего подумать, она нажала на тормоз и осталась сидеть, неотрывно глядя на дом.

Он был ужасен. Элинор вздрогнула и подумала – слова как будто сами возникли в голове: Хилл-хаус ужасен. Он болен, уезжай отсюда немедленно.